Роман Обязана быть его глава Глава 51

Поднявшись, она приблизилась ко мне, провела кончиками пальцев по столешнице.

— Мама хотела, чтобы у меня было будущее. Чтобы я выучилась, чтобы… — она умолкла. —Чтобы в моей жизни всё сложилось лучше, чем у неё, — сказала совсем тихо, голос её снова задрожал. — И чтобы ребёнку своему я могла дать что-то большее, что-то лучшее, чем могла дать мне она. Она отдавала мне всё, Демьян, всё, что у неё было, но… Всё, что она могла: поставить в комнате ширму, — по щекам Дарины покатились крупные слёзы, а она всё продолжала говорить: — Потому что больше она ничего не могла. Мой папаша исчез с горизонта, как только узнал, что сделал ей ребёнка, а ей пришлось жить с тем, что есть. Мама всегда говорила, что я должна выучиться. Выучиться и найти своё место. Потому что у каждого человека в этой жизни, под этим чёртовым солнце должно быть место. А я уехала в город, забеременела, бросила институт… Она хотела уберечь меня, хотела, чтобы я человеком стала…

— У тебя ещё может всё получиться, — твёрдо сказал я, взяв её за плечо. Развернул к себе. Лицо её было мокрым от слёз, глаза влажно блестели, подбородок дрожал. — У тебя всё получится, если ты этого захочешь, — глядя ей прямо в глаза, не давая возможности отвернуться.

— А если нет? — шёпотом спросила она.

— Значит, твоя мама зря верила в тебя, — проговорил я ещё жёстче. — Значит, зря в тебя верю я. Зря, Дарина?

— Не зря, — отозвалась она едва слышно, одними губами и повторила по-прежнему беззвучно, чуть медленнее: — Не зря.

Я погладил её по плечам и отпустил. Хотел задвинуть ящик стола, но ладонь её опустилась на мою. Раскрыв его сильнее, она коснулась карандашей, ластиков, лежащих аккуратной стопкой тетрадей. Взяла тот карандаш, грифель которого был сломан, и провела по нему. Вернула на место, и он, выбившись из ровного строя, внёс небольшую сумятицу в безупречный порядок.

— За этим столом я делала уроки, — закрыв верхний, Дарина выдвинула второй ящик. Бумаги, тетради… Закрыла и, присев, потянула за ручку третьего.

В нём лежали цветные карандаши, обложка альбома для рисования была забрызгана красками, листы выбивались из перевязанной лентой картонной папки.

Дарина сидела, молча глядя на весь этот так не похожий на всю остальную квартиру творческий беспорядок: кисточки, лежащие рядом с простыми карандашами, засохшая акварель. Я вытащил самый верхний альбом и раскрыл его. Дарина тут же вскинула голову.

— Это твои рисунки? — спросил я серьёзно.

Пейзажные зарисовки, сидящий посредине дороги лохматый пёс, решивший вдруг почесать ухо, яркие цветы в руках маленькой девочки. Нарисованный простым карандашом портрет женщины: строгой, сдержанной, с совершенно не идущим ей пучком на голове и тонкой, прячущейся под круглым вырезом кофты цепочкой на шее.

— Да, — Дарина встала и попыталась забрать у меня альбом, но я не отдал.

Положил на стол и принялся один за другим просматривать альбомные листы. Больше всего мне нравились цветы: объёмные, они будто бы распускались на бумаге. Казалось, что стоит коснуться лепестков, и почувствуешь их нежный бархат, каплю утренней росы. Колючие стебли роз и упругость бутонов лилий.

— Так вот откуда это у твоей дочери, — перевернув очередной лист, я закрыл альбом и достал следующий.

Дарина вздохнула. Забрать альбом она больше не пыталась, но и показывать остальные сама не собиралась — я это понимал.

— Почему ты больше не рисуешь? — открыл второй лист.

Один единственный цветок: гвоздика с тяжёлой красной головкой, стоящая в высокой тонкой вазе. В комнате так и запахло пряным, словно это был не рисунок, а живой цветок. Подоконник возле вазы был усыпан катушками ниток, и это создавало удивительный антураж, ощущение чего-то домашнего, простого, но для многих недосягаемого.

Я неспешно поднял взгляд на Дарину.

— Мама считала, что это ерунда, — нехотя отозвалась она. — Что я должна заниматься чем-то более значимым. Учиться. У меня было так себе с учёбой…

— В этом твоя мама была не права, — я закрыл альбом. — Не всё значимое значимо для каждого одинаково. Возможно, твоей маме стоило подумать об этом.

— Теперь всё уже не важно, — она взяла альбом и небрежно убрала его. Закрыла ящик.

— Важно, — я снова заставил её обернуться. — Посмотри на свою дочь. Ты ведь считаешь, что для неё это важно? — произнёс, глядя ей в глаза.

Губы Дарины приоткрылись. Я чувствовал, что она хочет возразить, что это желание так и рвётся из неё, но она не выпустила его.

— Да, — ответила она. — Считаю.

— Тогда почему ты считаешь, что это не важно для тебя?

— Потому что для меня уже поздно, — в голосе её была усталость.

Нужно было заканчивать со всем этим, тем более момент был не лучший. Дарина была встревожена, напряжена, да и я не лучше. И всё-таки я знал: важно, чтобы именно сейчас она услышала меня.

— У меня другие проблемы, Демьян. Другие заботы. А это… — она махнула на закрытый ящик. — Мечты. Детские мечты.

— Ты снова обманываешь сама себя, — сказал я с укором и принялся расстёгивать пуговицы рубашки.

Дарина лишь вздохнула. Подошла к шкафу и вытащила ещё одну подушку. Мельком я посмотрел на неё: самая обычная и в то же время совершенно другая. Не такая, как все. Если бы она была такая, как все… Если бы это было так, на том вечере она бы не оставила след у меня в сердце. Женщина, умеющая оживлять цветы. Женщина, способная превратить простую гвоздику в произведение искусства.

— Дарина, — позвал я, повесив рубашку на спинку стула и сняв брюки.

Она тоже разделась до белья, и теперь стояла, причёсывая длинные волосы. Тепло, что я чувствовал при взгляде на неё, граничило с желанием, но сегодня мы слишком устали для этого.

— М-м? — она посмотрела на меня. Расчёска застыла в воздухе.

Не сдержавшись, я подошёл, забрал её из тонких пальцев и сам провёл по волосам зубчиками. Отложил на стол и, обхватив её подбородок, поцеловал. Неспешно, но твёрдо. От неё всё ещё пахло клубникой. Выдох на моих губах…

— Никогда не поздно, — проговорил я, положив ладонь ей на талию. — Если это живёт в тебе.

Она ничего не сказала. Просто прижалась ко мне, обняв за шею. Потёрлась носом и шепнула:

— Как же хорошо, что ты здесь. Одна я бы сошла с ума.