Роман Замуж за незнакомца глава Глава 41

От папы у меня никогда не было секретов, я не умею таиться от него. Отец так выстроил наши отношения, что всегда на первом месте была искренность. «Лучше она ко мне придёт и обо всём расскажет, чем будет ныкаться по плохим компаниям», — любил он повторять время от времени.

— В конце концов, ничего плохого не будет, если из этой авантюры получится настоящая семья, — замечает отец, тяжело вздыхая. — Из какого только сора не вырастает симпатия и любовь.

— Скажешь тоже, — почему-то смущаюсь, но папа просит не обижаться на сентиментального старого дурака и прощается. — Надо бежать, процедур ещё целый вагон.

— Процедур? — настораживаюсь.

— Кхм… в смысле юридических. Бумаги надо просмотреть, договоры изучить. Сама понимаешь.

— Папа?..

— Дочь! — напускает в голос строгости. — Не отвлекай меня, не надо.

И вешает трубку, а у меня стойкое ощущение, что все вокруг что-то скрывают, одна я не в курсе.

Решение ехать в больницу после разговора с отцом только крепнет. В конце концов, если я буду осторожна и неприметна, ничего не случится. Я умею быть незаметной.

Но блин… мне никак не удаётся переступить через просьбу Кирилла. Скусываю тонкую плёнку с обветренных губ, морщусь от слабого укола боли, сжимаю виски, сдавливаю. По примеру Кирилла, надавливаю пальцами на переносицу и это дивным образом помогает успокоиться и найти какое-то равновесие.

Маша замечает меня, улыбается шире, рукой взмахивает, к себе подзывая.

— Мы толком вчера не поговорили, ты так быстро уснула, — Маша держит в руках пустую тарелку, смотрит на меня ласково. — Тебя что-то беспокоит? Если хочешь, могу выслушать.

Руки покрываются мурашками, хотя воздух заметно прогрелся, мне всё равно холодно. Готова ли я к откровенности? Довериться почти незнакомой женщине? Не знаю.

— Давайте я вам лучше помогу со стола убрать, — быстро собираю тарелки в аккуратную стопку, заношу в дом. Внутри пахнет чистотой, высушенным на солнце бельём и чайным листом.

Складываю посуду в мойку, спросив взглядом разрешения, открываю воду, подставляю руки и принимаюсь за простую и понятную работу. Маша присаживается за стол у окна, подпирает кулаком подбородок и смотрит на меня. Её проницательный взгляд не даёт расслабиться ни на минуту — меня исследуют, препарируют, раскладывают на молекулы. Ловлю статную фигуру Маши краем глаза, и становится неловко. Будто под рентген встала, и сейчас всё моё нутро, как на ладони.

У меня немного опыта общения со взрослыми мудрыми женщинами, как и вообще с женщинами. Мамы не помню, бабушки или тётушек никогда не было, а жёны папиных партнёров всегда казались скучными и заносчивыми, все заботы которых — сплетни да бриллианты.

— Ты очень красивая девочка, — Маша протирает мягкой тряпочкой и без того чистый стол, поглядывая на меня. — Кириллу повезло такую красавицу заполучить.

— Думаете, для Кирилла Раевского заполучить хоть какую-то красавицу — большая проблема? — улыбаясь, вспоминаю мужа, и тепло в груди разливается.

Опасное ощущение, но ничего не могу с ним поделать.

— Скажем, не всякая красавица захотела бы быть с ним, — в её словах много скрытых смыслов, часть из которых я понимаю. — Ты, наверное, очень смелая девочка. Либо у тебя не было выбора.

— Какое тонкое замечание, — с губ срывается лёгкий смешок. Маша действительно очень проницательная, никуда не спрятаться.

— Кирюша — тяжёлый мальчик, — Маша грузно садится на стул, разравнивает складки на тряпочке, смотрит в окно.

— Мужчина он ещё более тяжёлый, — пожимаю плечами и выключаю воду.

Кирилл — слишком сложный, а ещё его фамилия, память об отце и кровавый след, который Олег Раевский оставил за собой в наследство сыновьям, — всё это не для каждой. Я ведь сама никогда бы по доброй воле не связалась с ним, но уж как вышло, теперь поздно.

Обо всём этом молчу. Эта информация и подробности нашего брака не для чужих ушей.

— Я Кирилла с рождения знаю. Когда-то он был мягким мальчиком, — в голосе проскальзывает нежность. — Сейчас в это очень трудно поверить, но Кирилл не всегда был таким жёстким.

— Я верю, — вспоминаю следы на его спине и рассказы про его отца и его методы воспитания.

— Он добр к тебе?

Не знаю, почему эту, в сущности, чужую женщину вообще волнуют такие моменты, но я киваю. Да, ко мне Кирилл добр, хоть в большинстве своём закрыт в своей раковине, закован в броню, через которую пробиваются только плотское желание, страсть и забота. Но, как мне кажется, для Кирилла уже этого — много.

— У меня был сын, — говорит вдруг Маша, и взгляд её направлен внутрь себя. — Хороший был мальчик, мой Славик.

Был? Неужели?..

— Ему было всего девятнадцать, когда он решил, что очень крутой, способный свернуть горы. Он… связался с плохой компанией.

Обычно с этого начинаются самые болезненные истории. Я задерживаю дыхание, слушаю.

— Они закладки какие-то искали, наркотики, — поясняет Маша. — Мой Славик был наивным дурачком, его подсадили на эту гадость. Я боролась, почти всё продала, чтобы его из этого дурмана вытащить: квартиру, машину мужа, дачу. Всё, но… не помогало. Ничегошеньки не помогало, — Маша тяжело вздыхает, украдкой вытирает слёзы. — Кирилл узнал о моём горе, он пытался помочь. Так много сделал, — во взгляде туманная поволока, а в уголках глаз слёзы. — Я никогда не забуду, что Кирилл пытался, но, наверное, было слишком поздно…

Маша всхлипывает, как-то очень по-детски, барабанит пальцами по столу. Мне хочется её обнять, но и прикоснуться к человеку, нырнувшему в своё горе, страшно.

— Кирилл мне, как сын. Я очень его люблю.

Молчу. Кажется, скажу хоть слово, разрыдаюсь. Так жалко ту женщину, которая изо всех сил боролась за своего ребёнка, зная, что надежды почти нет.

— Кирилл — хороший, — говорю, а Маша улыбается.

В конце концов, протираю насухо посуду, убираю тарелки в шкаф, а сердце в груди больно колет. Ехать или нет?

В итоге решаю, что позвоню Сергею Ивановичу, не буду ехать. Сошлюсь на недомогание — на что угодно, придумаю байку, — но настою на заочной беседе. Зачем нам видеться? Я и по телефону могу выслушать, в конце концов, не тайны Пентагона будем обсуждать.

Доктор снимает трубку далеко не с первого раза. Он немного раздражён, и мне странно слышать его таким — взвинченным и нервным. Но его работа — тяжёлая, потому имеет право. Просто удивительно немного.

— Вы уже подъехали? — едва ли не рявкает в трубку, чем окончательно выбивает меня из колеи.

— Эм… нет, у меня тут очень срочные дела организовались, — присаживаюсь на низкий парапет, вытягиваю к солнцу ноги и прислоняюсь спиной к прохладному кирпичу стены дома. — Мы могли бы обсудить детали по телефону? Сейчас?

— Тина Романовна, разве вы не понимаете, что от вас зависит лечение Романа Егоровича? — давит Сергей Иванович, и мне его тон нравится всё меньше.

— Оно в первую очередь зависит от врачей той клиники, которая дала вам ответ, — меня порядком удивляет такое наше общение. — И я не понимаю, почему вы тратите время на лишние разговоры.

Сергей Иванович молчит, будто специально тянет время, а в трубке только его тяжёлое дыхание.

— Сергей Иванович, в чём проблема?

— Это не телефонный разговор, — упирается. — Если вам безразлично здоровье Романа Егоровича, тогда не будем тратить время друг друга.