Роман Твои не родные глава Глава 12

Знакомая кухня, знакомый узор на стене и такой же знакомы сам себе я, сидящий на полу с бутылкой в руках. Раннее утро. За окном поют какие-то чертовы птицы. Они поют, я пью. Знаю, что она плачет. Уже не в кабинете, а у себя в комнате. Слышал, как вышла и как закрыла осторожно дверь. Я даже мысленно видел ее. Как идет ссутулившись по коридору и как плечи подрагивают.

На руках и внутри осталось ощущение грязи. Никогда раньше я ТАК к ней не прикасался. Насильно. А перед глазами наш первый раз, когда целовал каждый миллиметр ее тела. Удовольствие сменило разочарование. Сменило и погребло под собой, утянуло на дно. Нет никакого проклятого удовольствия в том, чтобы вот так вот ее. Я по-другому хочу. Мало мне только тела. Сам брал и сам ждал хоть каких-то эмоций, хоть немного. Чтоб оттаяла, чтоб сказала мне что-то совсем другое не из ее репертуара в стиле «ненавижу».

Невыносимо хочется зайти в ту комнату и прижать ее к себе. Слезы вытирать пальцами, губами собирать. Как когда-то. Не выносил ее слезы. Даже малейший намек на них, и мне становилось херово. Я надеялся, что сейчас получу наслаждение от ее боли, но вместо этого я получил троекратную порцию этой самой боли себе. Отзеркалил каждую ее эмоцию.

Отхлебнул еще виски и голову запрокинул, облокачиваясь на стену. Домой не хочется. Никуда не хочется. Даже в офис. У меня интервью, новые партнеры, сделки, а я все. Я в личном увяз. Даже не знаю сейчас – хорошо ли мне было без нее или плохо. Но вот так не скручивало. Скорее всего, потому что мертвые ничего не чувствуют. Так и я без Ани весь атрофировался.

Вздрогнул всем телом от того, что понял – я не один здесь. Не услышал, как она вошла. Маленькая девочка все в той же ночнушке. Ножки худые – тростинки, острые коленки. Стоит передо мной. А я вначале не понял кто это, сквозь завесу алкоголя смотрю, голову поднял и увидел, что она в маленькой ручке нож сжимает. Когда только успела схватить. Неужели я настолько в себя ушел, что ничего не заметил. На меня замахивается. И смешно одновременно, и как-то стыдно. Она замахивается, а мне стыдно. Потому что знаю за что. Ничего не говорит, только в глаза мне своими огромными зелеными смотрит. И мне сквозь хмель кажется, что правильно это, если б она меня этим ножом пырнула. Все б на свои места встало. Мертвецы в могилу, живые на волю.

Нож за лезвие перехватил и постарался внятно сказать, так, чтоб по губам прочла.

– Ну что, принцесса – давай, режь? Если нож взяла – режь. Или не бери никогда. Это тебе не игрушка. В куклы играй.

Отобрал и на стол положил. А она все смотрит, смотрит. Потом что-то резко ручками показала и убежала. Черт. Я б многое отдал, чтоб понять, что именно показывала. Не знаю почему, но она мне была интересна. И это не только жалость из-за ее недостатка. Девочка ее не вызывала. А вот интерес и жгучее любопытство – да. Что она знает обо мне? Что ей рассказала Аня? Ведь точно что-то рассказывала, раз она говорит мне о ненависти. Я раньше с детьми близко не сталкивался, а после того как выгнал Аню, вообще к ним не приближался. С Леной всегда предохранялся, без резинки не трахал даже в те редкие разы, когда у меня на нее вставал и рядом не было никакой другой соски. Не хотел я детей. Мне одного раза хватило… А вообще, хотел, конечно. Свою девочку хотел из прошлого. Ту, которую качал по ночам. А других не хотел.

Я нож к лицу поднес, покрутил у себя перед носом и встал с пола, поднимая со стула свой пиджак и набирая своего водителя. Пока по коридору шел, ее лицо перед глазами видел. Треугольное, какое-то кошачье. Совсем на Аню вблизи непохожа. Раньше в заблуждение светлые волосы вводили. Но я увидел совсем рядом и не нашел сходства. В отца своего, наверное. Постарался вспомнить лицо того придурка, к которому Аня ездила за моей спиной, и не смог.

Только ее мордашку вижу и взгляд совсем не детский. Сколько в нем ненависти, сколько злости. За мать заступается. Отчаянная девчонка, смелая. Только я себя в этот момент, как и тогда, когда она свое «ненавижу» мне губами выговаривала – мразью почувствовал. Остановился напротив распахнутой двери в детскую. Регина поздоровалась, распахивая шторы на окне, а я почему-то на игрушки посмотрел, которые, видимо, достали из сумки, лежащей на полу. Ни одной куклы. Медведь застиранный, голый пупс и пластмассовая сиамская кошка с закрученным хвостом.

«Это тебе не игрушка. В куклы играй».

Что ж ее папочка ей ни одной не подарил? Подумал зло, и в то же время опять тянущее чувство в области груди появилось. Мне казалось, что у маленьких девочек непременно должны быть куклы. Что ж ты, Аня, ни разу денег не попросила, раз так хреново вам было, что ребенку куклу купить не могла? Как ты вообще жила все эти годы? Какого черта у меня тогда не взяла?

Алкоголь еще весь не выветрился, а я в офис помчался сломя голову. Альберт позвонил, что досье на Аню полностью собрано. Каждый шаг законспектирован. Уже у меня на электронке лежит. Мысленно я был готов увидеть что угодно. Мысленно я уже нашел с дюжину ее любовников, перечисленных в досье, и всех подвесил за яйца. Я даже придумал, как каждого из них зовут. Чертов маньяк. У меня всегда от нее мозги плавились, и думать трезво я никогда не мог.

В офисе меня встретила секретарша с чашкой двойного эспрессо. Я на ходу взял кофе, поздоровался и прошел к себе в кабинет. Нет, не читать деловые письма, не просматривать новые контракты, а дрожащими руками вскрыть файл и жадно вычитывать каждую строчку. По мере того, как читал, ни черта понять не мог. Все эти пять лет на одной работе. Никаких хахалей. Никаких романов. Или это кто-то отредактировал? Прочел о том, что мать ее умерла год назад. Я ее помнил. Нравилась она мне. Мы сразу поладили. Я ее в машине по городу катал, когда теща сказала, что из-за больных ног на улицу несколько лет не выходила. На кресло денег нет, а на костылях ей уже не спуститься, и Анечка слишком хрупкая, чтоб на себе тащить. Мы ее с соседом на стуле из квартиры вынесли, вниз спустили, и я давай по городу носится. Она не боится, смеется. Я тогда впервые видел, как человек искренне радуется чему-то совершенно обыденному, чему-то, что у всех есть как само собой разумеющееся. Просто с ней было, легко. Как в гости приду, она чай поставит и блинами угощает. Я никогда не знал такого. У нас кухарка, еда ресторанная, меню заграничное. А я к теще на блины. Это пока к Ане мотался. Потом к себе ее забрал, обещал, что матери квартиру купим рядышком, когда дочка родится… Наврал получается. И тут же сбросил это едкое чувство вины. Ничего я не виноват. Если б ее дочь рога мне не наставила, то я бы слово свое сдержал. Нет моей вины ни перед кем. Я, как умел, любил ее, я ради нее на все был готов. Счастье свое только в ней и видел.

Но вот эта Аня из досье с той, что мне изменяла с алкашом деревенским, как-то вместе не сходились. Я несколько раз перечитал файл, пролистал вдоль и поперек. Позвонил Альберту, чтобы убедиться, что там всего хватает. Спросил – кто инфу собирал. Тот сказал, что несколько человек задействовал и ничего не пропустили. Даже к врачам ее лечащим сходили и из карточки выписки сделали.

А потом вспомнил, как мать мне позвонила, пока я в командировке с отцом был. Позвонила, что она в городе и что ей со мной поговорить надо. И с того момента и начался обратный отсчет от счастливого Гоши Шумного до Егора Шумакова, который стал совсем другим человеком. Мне вдруг показалось, что где-то вот там, между приездом матери и моим последним разговором с Аней, что-то не срастается. Что-то там не так в этом месте. Я после того, как результат анализа увидел, на мать глаза поднять так и не смог. Я ощутил, как во мне поднимается чувство ненависти. Именно к ней. За то, что влезла. За то, что вообще пошла делать какие-то анализы, посмела мою семью развалить.

– И что? Я в это не верю. Что ты мне принесла? Сколько ты заплатила за вот этот бред?

Она смотрит на меня из-под очков. Вся аккуратная, с красиво уложенными волосами, в элегантном платье. Сжимает сумочку наманекюренными пальцами со множеством золотых колец.

– Ты совсем из-за своей деревенщины мозгами поехал! Матери такое говоришь? Ты б рога свои с удовольствием носил и рад бы был, что я молчу?

– Не смей о ней такое говорить. Аня не такая! Ты купила всю эту хрень. Сама додумалась или кто надоумил из подружек твоих ведьм?

Мать прищурилась и выпрямила и без того очень ровную спину.

– Я была бы рада, если бы это была ложь, сынок. Но это чистая правда. Можешь перепроверить. Твоя Аня изменяла тебе и родила дочь от другого.

– Вранье! Ты ее с первого взгляда возненавидела! А теперь придумала, как избавиться. Не могла она! Всегда со мной рядом была! Всегда!

– Так уж и всегда? А в деревню к тетке своей разве не ездила? А потом якобы дом продавать?

У меня от ее уверенности внутри все похолодело, и стало казаться, что вокруг началось землетрясение. Постепенно набирает амплитуду и начинает разрушать меня изнутри. Мать сумочку открыла и конверт мне протянула.

– Полюбуйся, куда твоя жена ездила и к кому, а потом плюнь мне в лицо, если я лгу!

Я руку от конверта одернул, как от ядовитой змеи. Не мог открыть. Я по-настоящему боялся. Я не хотел сдохнуть, а там моя смерть спряталась, и мне, взрослому мужику, было невыносимо страшно. Она сама вскрыла конверт и выложила передо мной, как свой долбаный пасьянс, фото за фото. И я смотрел и чувствовал, как у меня внутри жидкий азот по венам растекается, как прорастают ветвистые льдины в кости и крошат их, и я вдохнуть не могу от адской боли. На фото Аня моя из такси выходит возле дома частного – то ли деревня, то ли частный сектор. Оглядывается по сторонам. Калитку открывает. Потом у двери к ней навстречу мужчина вышел. Они смотрят друг на друга, и она ему что-то протягивает. Я было обрадовался. Может, это кто-то, кому она денег должна или вообще шантажист. У меня за секунду выстроилась цепочка оправданий для нее. А на следующем фото они уже крепко обнимаются. Она даже зажмурилась от удовольствия. И он за руку ее в дом ведет. Потом фото напротив окна, как снимает с нее плащ и по животу гладит. Я даже головой тряхнул, чтоб развидеть. Чтоб стереть себе возможность смотреть. Взять и ослепнуть прямо сейчас. Но я имел прекрасное зрение. На фото моя жена приехала к какому-то мужику, и он трогал ее живот, в котором… как я думал… бился мой ребенок, так, как будто имел на это все права.

– Она давно туда ездит. Давно обманывает тебя, сын. Я должна была тебе это сказать. Обязана. А ты решай, что с этим делать. Если решишь простить, я слова не скажу. Я хочу, чтоб ты был счастлив… Даже перед самыми родами она к нему поехала… роды ее в дороге настигли, потому и рожала в том захолустье. А нам сказала, что опять в деревню. Вот тебе и Анечка.

Я знал, что мать права. Знал, что на ее месте поступил бы точно так же, и все равно не смог ей простить этого теста и вот этих фото. Я не был благодарен. Она убила меня. Она приставила к моему виску дуло пистолета и спустила курок. Только никто не увидел мозгов, размазанных по стене, или развороченной грудной клетки. Только я знал, что все эти раны с жизнью не совместимы. К Ане я тогда поехал не сразу. Мне время нужно было. Осознать. Фото эти раз пятьсот пересмотреть.

Я ноутбук закрыл и позвонил Альберту, попросил его купить хризантемы розовые и белые. Впервые за долгое время захотелось съездить к маме в больницу. Да, я соскучился. Несмотря на то, что так и не простил ей. Несправедливо не простил, эгоистично, по-ребячески. Но увидеть ее все же захотелось. Перед тем как с ней удар случился после похорон отца, она мне снова звонила. Я тогда говорить с ней не захотел. Ушел весь в себя, в горе свое. Телефоны отключил, а потом мне сообщили, что она в реанимации. Больше мы с ней не разговаривали.

Визит в клинику прошел обыденно, как и всегда. Я поговорил с врачом, услышал, что никаких новостей нет и изменений в ее состоянии тоже. Поднялся на второй этаж, вошел в стерильно чистую палату. Какое-то время смотрел на приборы, к которым ее подключили, потом перевел взгляд на мамино лицо, и мне вдруг показалось, что я не видел ее уже много лет. Она стала какой-то худой и совсем маленькой. Настолько маленькой, что я мог бы легко поднять ее на руки, как ребёнка. Подошел к кровати, потрогал ее холодную руку. Непроизвольно согрел в своих ладонях.

– Прости, что не поговорил тобой, мама. Прости меня. – помолчал некоторое время, поглаживая тыльную сторону ладони. – Я снова встретил Аню.

Сам не заметил, как сел рядом на стул, продолжая сжимать маленькую прохладную руку.

– Привез ее в дом деда. Вместе с ее дочкой… Не знаю, правильно ли я поступаю. Мне убить ее хочется, и в то же время я с ума схожу. Увидел снова и… как черт в меня вселился. Я насильно их привез к себе. Дочь у нее… глухонемая. Знаешь, мам, а ведь я все еще люблю ее. Аню. Сильно люблю. И что с этим делать, не знаю… и я многое бы отдал, чтобы эта девочка моей была.

Приборы несколько раз пискнули, и я поднял голову. Вошла медсестра, посмотрела на датчики и, отрицательно покачав головой, снова вышла.

– Я иногда думаю… а что было бы, не сделай ты этот тест. Я жил бы с Аней, у нас бы родились еще дети. Может быть, отец не погиб и увидел внуков. Зачем ты решила все это разрушить?.... Зачем, мама?

Снова стало больно внутри, и я шумно выдохнул и встал со стула. Положил руку мамы на одеяло и вышел из палаты.

Мой сотовый зазвонил, и я тут же ответил на звонок.

– Егор Александрович? Здравствуйте. Это Антонина Алексеевна – сурдолог. Меня попросили с вами связаться насчет девочки с проблемами слуха и речи.

– Да, верно. Спасибо, что позвонили. Мне нужна консультация и осмотр ребенка на дому.