Роман Твои не родные глава Глава 11

– Ну так как? Подходят условия?

А мне на самом деле плевать – подходят они ей или нет. Я все равно никого и никуда не отпущу. Меня разрывает от адского желания получить ее всю и оставить рядом, пока мне не насточертеет. Чтоб поняла, что это такое, когда твое гребаное счастье всецело зависит от кого-то другого. И ты сколько угодно можешь быть верным, честным, мать вашу, любящим, но это не имеет ровно никакого значения. У верных и неверных одинаковая спина, и в нее одинаково можно вонзить лезвие ножа. Рукоятка с именем предателя будет смотреться совершенно идентично в обеих спинах.

Вспомнил, как прокрался по коридору и прислушивался к тому, что она говорит своей дочери… там, за стенкой, когда считает, что я не слышу. Но она ничего не говорила, только пела. Ту самую колыбельную, что и когда-то над ее кроваткой. И у меня пошла мгновенная реакция на этот мягкий голос… ощущение, как обволакивает теплом, как снова хочется глубоко вздохнуть. Я вижу ее перед глазами в кружевном пеньюаре в кресле с малышкой на руках. Уютная, такая МОЯ девочка. До сумасшествия любимая. Слегка раскачивается и смотрит, как крошечные губки сосут грудь, а у меня на эту картинку член колом встает, потому что это сексуально до такой степени, что перед глазами туман плывет. Сучка. Я хотел ее любой. Всегда. Думал, мы с ней созданы друг для друга. А ведь, оказывается, бывает и так – один создан, а второй заточен совсем не под тебя, и механизмы не сходятся.

Только одного я не понял – зачем поет, если ребёнок ничего не слышит. Когда сказала мне, что девчонка глухонемая, у меня где-то посередине груди что-то дернулось. Ощутимо. Почти болезненно. Жалость, наверное, совершенно ненужная. Моей вины в том, что она трахалась с тем алкашом из деревни, а может, еще с кем-то, конечно же нет. Но ощущение тяжести все равно осталось от понимания, что вины ребенка в этом тоже нет.

Посмотрел на нее, стоящую у самой двери, готовую в любую секунду броситься в бегство. Как ей удавалось даже вот такой бледной с растрепанными волосами, со слезами в огромных глазах оставаться для меня до дикости желанной, я не знал. Я вообще с ней рядом ни черта не знал и не понимал, кроме одного. Я болен этой подлой сукой, и лишь она сама и есть мое лекарство от нескончаемой боли. Перед глазами пронеслась каждая ночь в этом доме мордой в пол, в этом же кабинете. Пьяный, осатаневший от ревности и бешенства. Я подошел к ней и захлопнул дверь, прокрутил ключом в замочной скважине и облокотился рукой возле ее головы. Толкнул Аню назад, заставляя опереться спиной о деревянную поверхность.

– Молча и покорно. Договорились?

– Когда?

– Прямо сейчас. – сказал и сорвался прямиком в адское пекло от понимания, что хочу ее с такой силой, что уже не смогу отступить назад.

Смотрит мне в глаза и тяжело дышит, а мне одновременно и припечатать ее к двери лицом хочется, и ласкать до умопомрачения. Соскучился по дряни этой. Безумно соскучился. До дрожи во всем теле. Дотронулся до волос, и ее зрачки расширились, а я непроизвольно поднес пшеничный локон к лицу и втянул клубничный запах. По венам тут же взметнулся разряд тока, передернул все тело. Опустил взгляд на ее губы, на вырез платья. Хочу видеть ее голой и полностью раскрытой для меня. Сожрать ее хочу. Вгрызться в каждый миллиметр ее тела. Ощутить, что оно снова мое. Что я выдрал его у времени и блядской разлуки.

– Я… я еще не давала согласия. Не прикасайся!

Ее голос сорвался в унисон моему, и на секунду мне показалось, что она все такая же, как раньше, что это моя близость заставляет ее судорожно выдохнуть и приоткрыть пухлые розовые губы, обнажая ряд ровных белоснежных зубов. Я усмехнулся, продолжая смотреть ей в глаза. Она действительно такая красивая, или я совершенно голову потерял, и мне это кажется?

– Но мы оба знаем, что согласишься, правда? Вряд ли кто-то предлагал тебе такие бешеные деньги за то, чтоб иметь возможность пристроиться между твоих ног.

Замахнулась, а я перехватил ее руку и завел ей за спину, рывком притягивая ее к себе.

– Зачем обижаться на правду? Я оплачу любое лечение и любую сумму, за возможность трахать тебя любыми способами. Давай назовем это честной сделкой, а вещи своими именами. Времена, когда мы их называли иначе, уже давно прошли.

А сам смотрю вблизи и надышаться не могу на ее длинные ресницы, дрожащие над взглядом ярко-синих глаз, подернутых то ли дымкой слез, то ли… черт ее раздери, я разучился читать ее взгляды. А может, и не умел никогда? Кем я был для этой куклы с нежной фарфоровой кожей, через которую просвечивали венки, с шёлковыми мягкими волосами и загнутыми кверху длинными ресницами. Я непроизвольно провел по ним кончиками пальцев. Как я жил все эти годы без ее ресниц? Без нежных скул и этого безумного запаха клубники. И каждый ее жест, каждый поворот головы, каждое шевеление губ раздирают мне душу на куски. Я изголодался по ним по всем до сумасшествия. Ведь когда-то все это было моим. Настолько моим, что я считал эту маленькую девочку своей родной кровью, частью меня самого, куском моего сердца.

– Думаешь, все в этой жизни можно купить, Егор?

– Уверен. Если есть возможность. У меня есть.

Накрутил ее волосы на палец и отпустил, они спружинились возле ее щеки, и у меня дух захватило от понимания, что она здесь рядом со мной в моей полной власти. Вся моя.

– У тебя все есть, Егор. У тебя всегда все это было. Ты решил снова поиграться с чужими жизнями? В тебе нет ничего святого? Ты ведь сейчас играешь и жизнью маленького ребенка!

– Нет, это ты играешь ее жизнью, а я предлагаю тебе обустроить ее как можно лучше. Или я уже настолько противен тебе, что ты готова отказаться от возможности дать шанс твоей дочери? Или тебе наплевать на нее так же, как и на меня было насрать в свое время?

Дернулась, и в глазах всплеснулось пламя едкой ненависти, отражаясь внутри меня болью. Да, оказывается, я к этому не был готов при всей моей ненависти к этой дряни, я не готов был получать удар за ударом от нее, и мне до зубовного скрежета хотелось дать ей сдачи. Сделать точно так же больно, размазать, поставить на колени. А самого корежит от ее близости и понимания, что по-прежнему никогда не будет. Схватил ее за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. Сильно сдавил, явно причиняя боль.

– Молчишь, нечего ответить? Как и тогда молчала?

Впилась в мою руку дрожащими пальцами, холодными и такими маленькими.

– Я не молчала. Ты не дал сказать.

Словно задыхаясь.

– Что сказать? Слушать твою проклятую ложь? Да, я не хотел. Зачем?

– Я не лгала. Ты хотел считать все мои слова ложью. Ты! Убивал меня каждым словом. Резал меня наживую. Ты разрушал нас обоих и душил мою любовь голыми руками. Смотрел мне в глаза и душил. И знаешь? Я не жалею, что ты ее задушил во мне, что кроме ненависти у меня к тебе ни черта не осталось. Ты можешь только заставить меня тебя бояться! А еще… да, ты можешь меня купить. Ты прав! Ради дочери я пойду на что угодно! И раздвину ноги перед кем угодно! Молча и покорно! Ты это хотел услышать?

Я почувствовала, как в груди разрывает от боли, как становится от нее нечем дышать и глаза застилает от бешенства. От того, что посмела мне это говорить. Посмела плевать в меня своей ядовитой правдой. Лучше б молчала. Меня затрясло от злости. Каждый мускул в теле завибрировал от нее, напрягся до предела, готовый порваться, и воздух вокруг начал раскаляться. Сучка. Наглая дрянь, которая смеет еще и корчить из себя жертву. Сколько раз меня убила ОНА просто своим существованием и вот этими глазами, в которых больше не плескалась любовь ко мне. А может, я ее себе придумал? Увидел там на остановке и нафантазировал то, чего никогда не было и быть не могло.

Замахнулся и ударил по щеке, а потом с рыком набросился на ее маленький розовый рот, которым она посмела заявить мне, что будет со мной лишь потому, что готова раздвинуть ноги перед любым, кто позаботится о ее дочери. Во рту появился привкус ее крови и на хрен взорвал мне вены адреналином и самой грязной похотью. Как тогда в стриптиз клубе. Я не целовал ее, я ее сжирал, кусал ее рот, вбивался в него языком, пригвоздив к двери и ломая сопротивление. Она вначале отчаянно вертела головой, а потом затихла, открыла рот, позволяя мне врываться в него языком. И эта равнодушная покорность будила во мне зверя. Я отстранился от ее губ и, глядя в ненавистные глаза, прохрипел:

– Перед любым не придется. Раздвинешь только передо мной. Моя шлюха! Только моя! Узнаю про других – убью, тварь!

Никогда и ни с кем я не был настолько жесток, как с ней. С той, которую когда-то боготворил и носил на руках, а сейчас мечтал лишь изощренно замучить, довести до грани, как она довела меня. Но, бл***дь, какой же я сейчас живой, втягивая ртом ее дыхание и сдавливая ребра голодными руками. Отстранился на мгновение, а она вытерла тыльной стороной ладони рот и процедила.

– Что такое? Что ты остановился? Давай! Трахай! Больше, чем сейчас, я уже не смогу тебя ненавидеть. Больше не бывает!

Я стиснул челюсти, пропитываясь каждым ее словом, пропуская его как ток через самое сердце. Вот и поговорили. Наконец-то я услышал правду. И внутри меня дико корчилась в смертельной агонии надежда. Оказывается, я готов был ей поверить. Я давал ей столько шансов мне солгать.

– Зачем тогда было притворяться столько времени, пока со мной жила?

Почти проорал ей в лицо, одной рукой схватив за горло, а второй за талию, и отволок к столу, смел с него на хер все, что там было, и плашмя уложил ее на спину на столешницу. Синие глаза распахнулись от ужаса, и зрачки снова расширились. Боишься? Вот и хорошо – бойся. Пусть страх. Плевать. Хоть что-то я от тебя получу.

– Чего ты хотела от меня? Денег? Хорошей жизни? Зачем, мать твою?

А она опять молчит, как и тогда, когда я душил ее там у себя дома, у стены. Снова, мать ее, молчит! И это молчание убивает, вспенивает кровь. Я стиснул ее шею еще сильнее и тряхнул.

– Отвечай!

– Денег, хорошей жизни. Да, всего этого я от тебя хотела.

А сама не смотрит на меня, смотрит куда-то в никуда, и меня срывает от ее слов еще больше. Как будто эта гадина знает, как ударить побольнее, как будто знает, что до сих пор болит внутри меня, как незаживающая гангрена, и хрена с два мне удалось ее ампутировать. Зато она развязывает мне руки, дает свободу моей дикой ярости и такой же дикой похоти.

– По хер! Слышишь, Аня! – силой развернул ее лицо к себе. – Мне насрать, чего ты от меня хотела! С сегодняшнего дня ты будешь делать то, что хочу я.

Разодрал на ней платье от ворота до пояса и чуть не взревел, увидев белые чашки дешевого лифчика в какой-то конченый горошек, а меня, как когда-то от ее носков, от горошка этого перетряхнуло. Рванул его вниз, высвобождая пышную грудь. Бл******дь, какая же она у нее красивая. Большая, округлая, налитая, и спокойные розовые соски взбили из крови адский концентрат самого грязного вожделения. Грубо сжал оба полушария и не сдержавшись застонал, когда ощутил под пальцами, как напрягаются вершинки. Жадно набросился на них, всасывая каждый по очереди глубоко в рот, сильно прикусывая. Когда-то она любила, чтоб я их долго сосал, обводил языком и снова сильно втягивал так, чтоб они набухали, твердели. А я охреневал от возбуждения, когда видел какие они красные и растерзанные мною.

Но сейчас Аня не двигалась, она лежала на столе и смотрела в потолок, а в глазах блестели слезы. Кого она там оплакивает? Свою девственность, которую отдала мне когда-то с таким упоением, что я от счастья орал, как конченый придурок, опьяневший только от одного осознания, что я у нее первый.

«– И самый единственный…

– Самых единственных не бывает. Либо один, либо нет.

– Один. Первый и последний.

– Если солжешь, Нютка… я ведь могу убить тебя.

– Убивай.

– Дурочка. Я ведь серьезно.

– И я. Я люблю тебя, Егор. Я очень сильно тебя люблю»

Рванул на ней подол платья вверх, поставил ноги ступнями на столешницу, раздвигая в стороны. Продолжая смотреть в ее глаза, которые не моргая уставились в одну точку. И мой адский стояк режет шов штанов. Мне до боли хочется ее взять и в то же время выть от разочарования. Сдернул с нее трусики и грубо ввел в нее средний палец. Сухая. Дернулась от боли. Поморщилась, и слезы потекли по щекам. Сукаааа! Ударом в солнечное сплетение понимание, что не хочет. Не завели ее мои ласки, не завели прикосновения, тогда как я готов хрипеть от бешеного желания. Вытащил палец. Выматерился, тяжело дыша, перехватывая переносицу двумя пальцами, чтобы успокоиться. Чтобы не слететь с катушек. Опираясь на стол и пытаясь выровнять дыхание, глядя на то, как она свела вместе острые коленки. Ни хрена. Ты меня захочешь! Снова рывком развел их в стороны и подтянул ее за бедра к себе, погладил между нежными складками, принюхался как пес и глаза закатил. Она везде имеет этот особенный наркотический запах, разрывающий грудную клетку самыми разными оттенками эмоций. Я оголодал по этому запаху… запаху моей женщины, и я все еще помню, как она любила, чтоб я ее ласкал. Осторожно дразня, отыскивая клитор, наклоняясь ниже, всматриваясь в ее лицо. Я ждал, когда эта маска ненавистного равнодушия исчезнет, медленно вводя в нее палец, глубоко и продолжая цеплять большим набухший узелок, выскальзывая наружу и быстро растирая твердеющий бугорок. Вот они изменения, учащающееся дыхание, приоткрывающийся рот. Как же сильно она борется с тем, чтобы не сдаться… а я со злобным триумфом смотрю, как ее тело оживает под моими руками, и зверею, когда влага окутывает пальцы, и они уже с лёгкостью проникают внутрь. Продолжает смотреть в потолок, а я развернул ее лицо к себе и, дыша прямо в рот, прохрипел.

– Ты кончишь для меня. А потом я тебя трахну. Слышишь? Ты все равно кончишь.

Молчит, не смотрит на меня, и под пальцами твердеет еще больше, становится острее, и я сильнее сжимаю уже двумя. Дернулась словно от удара хлыстом, и на руку потекла влага. Вот так. Вот теперь все правильно. Наклонился между ее распахнутых коленей и жадно обхватил мокрую плоть широко раскрытым ртом, ударяя языком по клитору, сильно, ритмично, быстро. Подводя ее к оргазму, оказывается, еще такими знакомыми движениями, и теряя самого себя от понимания, что она непроизвольно извивается подо мной, впивается пальцами мне в волосы. А когда выгнулась дугой и гортанно застонала, потираясь о мои губы дергающимся клитором, рванул вверх, сжимая твердый до боли член у основания и силой входя в нее до самого упора с громким стоном, распахивая глаза и тут же смыкая отяжелевшие от кайфа веки. Так глубоко, что у самого искры из глаз посыпались, и взревел, когда ее сокращающееся в спазмах оргазма лоно продолжило судорожно стискивать мой член. Я захрипел, ослепленный волной такого дьявольского удовольствия, от которого свело судорогой все нервные окончания. Я двигался в ней на такой дикой скорости, что стол под нами ходил ходуном и, казалось, развалится в щепки. Я кончал под ее затихающие судороги так, как не кончал за все эти годы, я изливался в нее километрами ненависти и похоти, от которой разрывало мошонку и распирало член. Мне казалось, что в этот момент меня разнесло на ошметки, и я весь дергаюсь в конвульсиях, рыча и стискивая ее бедра голодными пальцами. Застонал, в последний раз толкнувшись в неё, оставляя внутри семя, как печать того, что теперь она принадлежит мне. А когда глаза приоткрыл… еще раз вздрогнул, словно это меня сейчас ударили плетью. Она опять смотрела в потолок, и ее щеки так и не высохли от слез.

Тварь! Даже не скрывает, что жалеет! Не скрывает своего отвращения. Кончала со мной и все равно ненавидела. Потому что шлюха. Потому что, как она сказала – ей все равно с кем ради дочки своей. Это мне никогда не было все равно… это я всегда, как псина, любил ее предано. Ну и хрен с ней. Плевать. Я буду ее трахать, как хочу и когда хочу. Мы только начали.

Застегнул штаны, поправил все еще полувозбужденный член, заправил рубашку. Уже не глядя на нее, сказал:

– Завтра тебе дадут кредитку, оформленную на твое имя, получишь смартфон. Из дома можешь выходить с охраной. Альберту говори куда тебе надо, если меня это устроит – поедешь.

Пошел к двери и вдруг услышал.

– Когда мою дочь будут обследовать?

Сука!

– Скоро. Ты все равно здесь надолго.