Роман Разрешаю стонать глава Глава 48

***

Лена.

Некоторых мужчин создает Бог. Лепит по своему образу и подобию. А некоторых – его антипод из ада. Старательно, оттачивая каждую деталь, не экономя на фасаде. Щедро одаривает талантами, от которых у любой женщины мозги способны превратиться в клубничное желе. И отправляет в мир. Нести праздник, секс и горькую тоску.

Басманский точно с ангелами не имел ничего общего. Даже небритый, с кругами под глазами и в мятой рубашке, он вызывал напряжение, от которого тело вибрировало. А уж с сыном...

Я знала, что у Эда есть малыш. Он иногда рассказывал о нем. С шутками, с гордостью. Но стоило познакомиться с мальчишкой поближе, как внутри у меня будто что-то надломилось.

У Дориана Грея имелся портрет, который старел и страдал за него. Вместе они были одним целым – обычным человеком. Так для Басманского был сын. Смелый, но без бронебойной наглости отца. Любознательный, но без феноменального умения портить чужую жизнь. И очень милый.

Мне хватило пары минут общения, чтобы очароваться этим малышом. Стоило перекинуться с ним несколькими фразами, как мои сомнения, страхи, что напрасно сюда пришла, неловкость – все улетучилось. В жуткой и опасной мужской пещере у меня неожиданно появился союзник. Открытый, жизнерадостный, с вихрастой головой и длинными ресницами, как у его папы.

Когда Эд отправил его спать, даже стало немного жаль. В комнате будто солнышко пропало.

Впрочем, долго жалеть не пришлось. Стоило закрыться двери в детскую комнату, рядом на сиденье опустился Басманский-старший, и диван резко стал маленьким.

– Что сказала доктор? – я суетливо поправила волосы. Сейчас бы отсесть. Хотя бы в кресло возле стеночки. Но шевелиться почему-то вдруг стало страшно.

– Говорит, ничего серьезного. Горло немного красноватое и слабость.

– Как любит повторять врач моего сына: «Каждый уважающий себя педиатр способен и у здорового ребенка рассмотреть красное горлышко».

– Хм... Наверное.

Басманский смешно взлохматил волосы. Точь-в-точь как его малыш несколько минут назад, когда не знал, как со мной познакомиться. Такие разные мужчины, и такие похожие в мелочах.

Аж сердце ёкнуло.

– Мне, наверное, не стоит вмешиваться... – я облизала мгновенно пересохшие губы. – ...Твой сын... Он... Я думаю, Кир здоров.

Эд уставился на меня как на привидение. Вроде бы такой большой и умный, а не замечающий самое простое.

– Мы с ним немного поговорили... Скорее всего, ему не нравится детский сад.

– Сад? – Басманский задумчиво почесал лоб.

– Ну, или он соскучился по тебе... Не знаю точно.

– Кир недавно говорил про сад. Там у него не срослось с одной из девочек. – На мужских губах мелькнула улыбка. Красивая. Со смесью гордости и грусти. – Зараза мелкая динамит его. А он расстраивается. Не знает, как подступиться.

– И ты не можешь его научить? – ляпнула я, лишь потом поняв, что зря.

В ответ Басманский прошелся по мне тяжелым уставшим взглядом и, будто ему тоже было тесно, потянул к себе на колени.

Как кулек. Не спрашивая, но и без резких движений.

– Хреновый из меня учитель, – он со вздохом прижался лбом к моему лбу. – Сама знаешь.

Удержаться и не притронуться к его шее, не зарыться в волосах было невозможно. Подушечки пальцев зудели, и руки сами поднимались вверх. По твердой груди, по широким плечам. По коже над воротником рубашки, бархатной, гладкой... Словно ломка какая-то.

– А мне показалось, что неплохой. Мальчишка у тебя замечательный.

Мужской, уже привычный аромат проник в легкие. Горячие ладони сжали мою талию. Обхватили, как широкий пояс, и по телу ручьем полилось тепло. От макушки до самых пяток. Пульсирующее, пьянящее.

Какой-то новый уровень приручения. Без бешеного напора, перченых фраз, но ломающее волю еще быстрее. Прижал к себе, и исчезли два дня. Погладил подушечками кожу вдоль позвоночника, и забыла обиду.

Память как у рыбки гуппи. Гордость как у бездомной Жучки. Но так хорошо было. Так правильно, что одних только волос и сильной шеи мгновенно стало мало.

Губами захотелось коснуться колючей щеки, по-детски прихватить за нос, спуститься ниже... ко рту. Упругому, горячему, который столько раз сводил меня с ума, что в конце концов свел. Окончательно и бесповоротно. Зависимой сделал. Слабой. Жадной до откровенных, влажных поцелуев, не меньше, чем от секса.

– Ты простишь меня? – Басманский поднял взгляд и посмотрел глаза в глаза. – За ресторан. За то, как повел себя.

Ни в одном из сценариев будущего я не видела такого вопроса. Казалось, что просить прощения для Эда лишнее. Как луне уточнять, нужно ли всходить на небосвод по ночам и уходить утром. Зачем? Все и так ждут. Знают, как будет.

Но я ошиблась.

– Это моя работа, – голос дрогнул. – Ты помнишь?

– Я тебя сейчас шлёпну, – одна из ладоней спустилась на пятую точку и крепко сжала ягодицу. – Простишь?

Если бы «усталость» нужно было изобразить, она выглядела бы как его глаза. Воспаленные, с красными прожилками вен, с лучиками-морщинками в уголках и не голубые, как обычно, а цвета густого тумана – сизые. Такие непривычные, что взгляд отвести невозможно было.

– Уже простила, – ответ дался легко.

Будто ждал чего-то другого, Эд удивленно мигнул. Кадык на горле дернулся. И он все же шлепнул. По попе. Больно. И тут же прижал меня к своей груди.

– В курсе, что ты нереальная?

Торопливые горячие губы проложили цепочку поцелуев от моего виска к подбородку. Язык, как мороженое, лизнул шею. И с глухим стоном Эд дорвался до рта.

– Съем тебя, – произнес прямо в губы. – Вначале зацелую всю. А потом съем.

Он притиснул к себе еще сильнее. Так что чувствовала стук сердца. И вместо ответа я смогла лишь бессвязно промычать: «М-м-м-а-а...»