Роман Невыносимый глава Глава 47

Неудивительно, что Игнат реагирует на малодовольную физиономию родителя таким образом. Странно, что ограничивается лишь этим. Разве что…

— Как скажешь, достопочтенный тесть, — демонстративно снисходительно уступает ему право находиться рядом со мной.

Чувствую себя переходящим трофеем, потому как мое мнение тут точно никого не интересует. Правда, это чувство испаряется также быстро, как возникает. Игнат отодвигается, но не отходит. По крайней мере, не сразу. Мужская ладонь плавно скользит по моей талии, а виска касается ласковый поцелуй. Шумно втягиваю в себя воздух и прикрываю глаза на мгновение, так как подобные действия пробуждают во мне совсем иное желание, далекое от танцев. Но вот он в самом деле отстраняется, а я едва сдерживаю желание не отпускать его никуда от себя. Хотя он и тогда не выпускает из поля зрения. Останавливается в паре шагов, нарочито равнодушно наблюдая за тем, как шлейф моего платья скользит и перемещается вслед за мной, ведомой рукой отца. Улыбаюсь ему, прежде чем сосредоточиться на том, кто принимается кружить меня по залу.

— Не думала увидеть тебя. Да еще при таких обстоятельствах. Помнится, в последний раз ты сказал, что нас с Максом для тебя больше не существует, — интересуюсь скучающим тоном.

Несмотря на всю мою внешнюю браваду, где-то внутри сердца вновь принимается черной кляксой растекаться застарелая обида. Особенно остро, после того, как отец поджимает губы в явном недовольстве, совсем не скрывая своего отношения, растеряв все остатки своей лицемерной маски, которую прежде столь старательно удерживал перед губернатором.

— Паршивец заставил весь город лицезреть, кому ты теперь принадлежишь, — цедит сквозь зубы. — Как такое проигнорировать?

Смотрит на меня с неприкрытым обвинением. Практически на лбу у него написано то, о чем он думает сейчас: я виновна, что поставила его в это “неудобное положение”. Открываю рот, но ни звука из себя выдавить не получается. Стараюсь втянуть воздух, которого резко перестает хватать, так сильно печет в груди, однако даже вдохнуть не получается.

— Ты хоть подумала, что теперь будет? — не останавливается, источая негодование. — У него же руки по локоть в крови. Как мы с матерью людям в глаза смотреть будем? А моя служба? Я полжизни ей посвятил, теперь все к чертям катится… — шумно выдыхает, умолкает всего на секунду, а в следующую буквально добивает ожесточенным: — Как он тебя заставил? Не добровольно же ты… — обрывает себя.

Смотрит все с тем же обвинением. Точно знаю, мысленно фразу заканчивает. И не просто заканчивает. Мое обвинение готово. Приговор подписан. Не удивлюсь нисколько, если и наказание тоже в его голове обозначено.

На глазах слезы проступают, и я начинаю часто моргать, чтобы сдержать их. Знала, что так будет, а все равно надеялась, что поймет, простит. Но это же папа. Он никогда никому не прощает ошибок. Глупо было надеяться, что может сделать исключение для собственной дочери.

Не знаю, как я умудряюсь выдавить из себя улыбку. Не для него. Для окружающих. Когда в действительности хочется плакать и сбежать из этого зала, чтобы никогда больше не видеть. Ни его, ни мать, которую я замечаю неподалеку в обществе незнакомых мне дам ее возраста, и которая смотрит в нашу сторону с тем же осуждением. Кто бы сомневался. Только не я. Странно, но это успокаивает. Последующие слова тоже даются легко и непринужденно.

— Ты прав. Не подумала. Более того, нисколько не жалею о своем выборе. Да и дочери у тебя давно уже нет, чтобы бояться чужих пересудов. И раз мы все прояснили, то верни меня мужу, пожалуйста. Что-то мне нехорошо уже от всех этих поворотов. Кажется, я совсем отвыкла от танцев, — говорю ему в полнейшем безразличии.

Нисколько не вру. Меня и вправду подташнивает от столь откровенного лицемерия. Жаль, не выбрала совсем левую фамилию в свое время, чтобы никак не быть больше с ними связанной. Хотя теперь она у меня и вправду другая.

Хм…

Орлова Таисия Олеговна.

Ничего так, вроде.

Мне определенно нравится.

Тем себя и успокаиваю, пока ищу взглядом Игната.

Тот находится на прежнем месте, но не один, а в обществе двоих мужчин. Первый — светловолосый и обманчиво худой в классическом черном костюме. Второй — брюнет, на пол головы ниже своего друга, но более коренастый, одетый в светлый серый костюм. Блондин — сдержанный на эмоции. Брюнет — шумный и заводной. Он хлопает Игната по спине и задорно улыбается, судя по всему, поздравляя с сегодняшним событием. Я же как вкопанная замираю на месте, не в силах сделать больше ни единого шага, стоит только рассмотреть их немного получше.

Из легких моментально исчезают жалкие остатки кислорода, а на коже невидимыми ожогами вспыхивают воспоминания о давно как мне казалось забытом вечере. Там, в прошлом я бьюсь в истерике и бессилии, в плену чужих рук. Их обладатели пьяны. Трое. А я одна. Они сильнее. Сколько ни проси, ни уговаривай, ни умоляй. Не останавливаются. Лишь распаляются сильней.

“Кричи громче, сучка”, — забавляются они.

Паника. Она накатывает колючими волнами, и с каждой секундой те атакуют мой разум все сильнее. А ведь я думала, что пережила это. Переборола. Забыла.

Нет.

Ничего не забыто. Ничего не прошло. Затаилось на время. Чтобы вот так внезапно вернуться и напомнить о том, насколько же я слабая и ничтожная.

Я, честно, заставляю себя не поддаваться парализующему ужасу, крепко до сведенных судорогой пальцев цепляюсь за пиджак отца, в попытке удержаться в реальности, но зал все равно стремительно меняет очертания на другую комнату.

Их громкий хохот стоит в моих ушах. На коже — не ожоги воспоминаний, а вполне осязаемые пальцы. Липкие. Грубые. Безжалостные. Оставляющие следы на моем теле. Образы прошлого не могут быть такими губительно явными, настоящими, отбирающими последний шанс обрести спасение. Я чувствую, как падаю. Прижатая к кожаному дивану. Меня трясет. От холода. От ужаса. Отвращения. Всего сразу. Мое платье собрано на талии, а лифчик валяется где-то на полу. Руки задраны над головой. Остатки белья разодраны в клочья. Я едва ли ощущаю собственные пальцы, с такой силой давит на мои запястья тот долговязый блондин. Мне больно? Лучше бы просто руки переломал. Или придушил. Ощущение вязкой слюны, оставшейся на обнаженной груди и горле душит похлеще. Тогда бы все это просто закончилось. Но нет. Не заканчивается. В отличие от моих сил. Хотя я и тогда не даюсь. Пинаюсь, выворачиваюсь, извиваюсь, истошно ору, прошу и умоляю. Тщетно. Лишь развлечение для них.

“Кричи громче, сучка”, — веселятся они.

Их голоса застревают в моей голове. Вбиваются намертво. Остаются выжженным клеймом в мозгах. Не избавишься. Не тогда, когда двое из них сейчас стоят всего в нескольких шагах от меня. Они — стоят, да. А я — уже нет. Падаю не только в своих воспоминаниях. Наяву тоже ноги не держат. Колени подгибаются. Тот, кто рядом со мной, не успевает вовремя среагировать.

“Кричи громче, сучка”, — все еще в моей голове.

Только это слышу.

Не разлетевшиеся отовсюду возгласы.

Зажмуриваюсь, обхватываю себя руками, от чужого прикосновения вся сжимаюсь, пытаясь унять беспощадный хаос в собственном сознании.

— Тая? — обеспокоенно зовет меня отец.

Кажется, не в первый раз. И не только он. Но я по-прежнему не воспринимаю, даже после того, как вновь смотрю на этот мир. Всех и вся заслоняет собой склонившийся предо мной Игнат. В отличие от остальных, ничего не спрашивает. Хмуро вглядывается в мое лицо, словно на нем все необходимые ему ответы и так уже написаны. Потянувшуюся ко мне ближе маму он просто отодвигает в сторону одной рукой, даже не глядя в ее сторону.