Роман Голод глава Глава 55

* Василиса *

Когда сохнет корень, умирает дерево. Когда ломается стебель, растение теряет жизнь. Вот и наш стебель, на котором держался весь план сломался. Всего лишь из-за одной ошибки, одного телефонного звонка.

Еще неделю назад мы только познакомились с Ланой, дочерью Андронова. Еще неделю назад мы только вошли в эту квартиру и увидели насколько тесная связь у нее с неким Максимом Одинцовым. Еще несколько дней назад мы втроем сидели, выпивали вино и обсуждали наших мужчин. Еще день назад мы просто смотрели любимое кино.

А сегодня… А сегодня, прямо сейчас, в наше убежище врывается мужчина, глаза которого хочется тут же забыть.

Ледяные. Прозрачные. Наполненные одержимостью.

Которая во всем своем омерзении направлена на Майю. Мы бежим от него на кухню. Там есть ножи и ими всегда можно защититься.

Закрываем двери и держим вдвоем, пока он врезается в нее телом. Снова и снова. Со всей дури, как таран.

Не говорит ничего, только тяжело и часто дышит.

— Как нас нашли? — в панике спрашиваю Майю, а та белее, чем снег, виновато опускает взгляд.

— Я сглупила, позвонила Давиду.

Порой любовь нас спасает, а порой приводит к смерти.

Я ничего не сказала, да и времени на упреки не было.

Слишком сильным были напряжение и страх. Особенно страх, что справляться придется самим, убить, если потребуется.

Кричу, когда древесину пробивает окровавленный кулак и хватает меня за тонкую пижаму. Шагаю назад, бью по руке, царапаю, вижу, как рвется ткань, оставляя мою грудь обнаженной.

И Майя не справляется. Отлетает ко мне, когда дверь с треском открывается и это чудовище-насильник с горящим взглядом оказывается на пороге с остатками моей одежды.

Он откидывает ткань в сторону, наступает, скалит желтые зубы.

Майя задыхается, убираю ее за спину, тянусь за столовым, хлебным ножом, но мою руку бьет ботинок, а саму меня откидывают в сторону.

И я бы вскочила снова, но голова, ударившись о дверцу шкафчика, идет кругом.

Не успеваю понять, что это, как окно с треском разбивается и на кухню, словно ветер влетает Давид.

Он откидывает насильника, нависшего над Майей и буквально тащит его за собой в другую комнату.

И все теперь должно быть хорошо. Ведь правда?

Майя бежит за Давидом, не обращая внимания на свою оголенную грудь.

Я же слышу в подъезде выстрелы и знаю, что за мной идет Макар. Иначе и быть не может. И он, конечно, здесь, пинает ногой какого-то типа в спецназовской форме и устремляется ко мне. Заталкивает в ванную. Хватает за волосы, грубо, так грубо и заботливо осматривая со всех сторон лицо, тело.

— В порядке? – говорит он быстро.

— В полном, — улыбаюсь я.

— Тогда валим.

— Погоди, там Майя и Давид, — говорю я и выхожу из ванной после того, как Макар оценил ситуацию и выпустил меня.

В широком коридоре разворачивается настоящая драма. Лана выстрелила в своего отца, Максим забрал у нее пистолет, и я хочу уже повернуться к Макару, облегченно улыбнуться, как вдруг время замедляется. Оно словно замирает в этой страшной точке.

Шум открывающей двери, треск кафеля, Макар бежит на окровавленного Глызина, а я вдруг замечаю дуло в руке убитого.

Случайность. Но такая роковая, что хочется выть белугой.

Громкий, оглушающий звук выстрела.

Острая, невыносимая боль.

Она заполняет все тело, рвет на части душу, заставляет пронзительно вскрикнуть от страха.

Не страха умереть, а страха потерять родное, близкое существо, уже часть меня.

Медленно опускаю глаза вниз, уже не слыша, как кричит Макар, как стреляет в голову Андронова Максим. Именно этот дьявол перед смертью решил сделать прощальный подарок…

Руки у живота, а по ним как будто литры крови.

Меня подхватывают на руки, сильно зажимая рану, а я не теряю сознание, я все чувствую, все вижу.

Правда ничего не слышу, только осознаю, что меня тащат в машину скорой помощи.

В глазах нет слез, там пустыня, точно такая же выжженная, как в душе.

Мне что-то вкалывают, за окном проносится город, руки врачей капаются в моем животе, что-то говорят Макару.

А он только смотрит.

Смотрит.

Смотрит.

И в его глазах та же бесконечная боль, что в моей груди, потому что резь в животе я больше не чувствую.

Я больше ничего не чувствую.

Сглатываю, осматривая тесную кабину скорой, боюсь задать главный вопрос, но он сам срывается с пересохших губ:

— Его больше нет?

Макар переводит взгляд на фельдшера, но тот коротко качает головой.

— Мы сделаем другого, – слышу сквозь шум крови в голове его сдавленный, глухой голос. Как плохо, как меня тошнит…

— Обещаешь?

— Яйцами клянусь, — говорит Макар, резко стискивает мою руку в своей, и меня накрывает.

Слезы бесконечным потоком текут из глаз, и я глотаю их, глотаю, чувствуя соль и как будто ожог на открытой ране.

Прости, прости меня, Малыш, что не уберегла, прости меня.

Я зажимаю зубами кулак, чтобы не выть в голос, и впервые Макар не требует, чтобы я перестала реветь. Он лишь сводит челюсть еще больше и просто отворачивается.

И я, наконец, прикрываю в глаза и не хочу их открывать все то время, что торчим в больнице. Просто лежу, лежу, лежу.

Я на койке, а Макар на диване, отлучается разве что позвонить.

Он рядом, смотрит, держит за руку, но молчит. Молчу и я. Впервые за такое короткое… Ну ведь короткое знакомство мы проводим столько времени рядом не трахаясь и не болтая.

Просто уютное молчание, которое хоть немного, но заглушает ослепляющую боль, что осталась после того, как все случилось.

Запретов для новой беременности нет, но просят воздержаться от половой связи хотя бы пару недель. Как будто мне это еще нужно.

Должно все зажить. Тело-то заживет. Пулю вытащили, ничего не задето, кроме невосполнимой потери ребенка. Ребенка, которому я начала подбирать имя, обсуждая этом с ним и словно ожидая, что он ответит.

Глупо. Так глупо винить кого-то кроме себя.

Я влюбилась в бандита и словила пулю.

Что может быть логичнее, что может быть ужаснее? Верила в сказку? Вот и поплатилась.

Глупостью будет вернуться к нему, хоть он и обещал, пока меня везли на операцию, завязать.

Но разве такие завязывают? Разве демоны могут жить без ада?

А как мне жить без демона. Что делать? Как жить дальше?

— Я люблю тебя.

Поворачиваю голову на звук и смотрю в небритое лицо.

— Слышишь меня?

— Слышу, — голос свой не узнаю. Хриплый, глухой. – Однажды ты говорил, что скажешь это лишь однажды.

— Особый случай, — поднимается он во весь свой рост, и мой взгляд ползет за ним, к лицу, к такой знакомой, кривой ухмылке.

Особый случай значит?

— То есть, чтобы ты признался в любви, должен кто-то умереть? — срываюсь на шипение, приподнимаюсь в кровати.

— Я скучал по этому…

— Ты издеваешься?

— Ты злишься, значит ты живая.

— В отличие от нашего ребенка или ты до сих пор не веришь, что он был наш?

— Верю, Василиса, верю. Я сдал анализы, я верю тебе.

— А я не верю тебе.

— И это твое право, — подходит он близко и вдруг садится на кровать и ударом бедра пододвигает меня в сторону.

— Хамло. Я не собираюсь с тобой спать.

— Пожалей старого человека, я устал спать на диване.

Серьезно? Он будет шутить сейчас! Сейчас, когда сердце все еще ноет, а живот пульсирует от залеченной раны?

— Тебе не кажется, что в данной ситуации твой юмор не уместен? Я, — чеканю, бешусь, – потеряла ребенка.

— И ты, конечно, винишь в этом меня? – устраивается он поудобнее и закидывает руку за голову, принимаясь ждать ответ. Смотреть в глаза.

А я открываю рот и не могу сказать ничего….

Потому что я его не виню, потому что я сама подписалась на эти отношения, потому что я просто не ожидала, что придется отвечать за кого-то кроме себя.

— Не тебя. Но ты ведь этого и хотел? Хотел, чтобы мы снова остались вдвоем и тебе никто не мешал меня трахать?

Он разворачивается, нависает, костяшками пальцев проводит по щеке, а у меня внутри пусто. Нет тех колющих все тело игл, желаний, страсти.

Одна сплошная, выжженная начисто, пустыня. Но и отвращения нет. Полное безразличие к его запаху, к голодному взгляду, к грубым чертам лица.

Странно, что я когда-то считала его красивым. Привлекательный, несомненно. Его уверенность в каждом своем действии, поступке цепляет, поражает. Но сейчас это просто мужчина. Мужчина, стремительно теряющий свою женщину.

И если бы не желание заиметь нового ребенка, я бы попросила Давида просто увезти меня заграницу, а пока… Пока я здесь… Жду…

— Меня никто никогда не любил. Родители сплавили в интернат в восемь, до этого одна за другой сменялись няни, – рассказывает он. — Потом родители умерли, и я сбежал от дяди и тети.

— Почему, — уточняю.

— Уже не помню. Честно. Мне было пятнадцать и единственным авторитетом для меня была уличная шпана. Потом армия, спецслужбы.

— К чему ты все это рассказываешь? — раздражаюсь я, что рассказать о своей жизни он решил в такой неподходящий момент, да и дыхание становится тяжелее от его энергетического давления.

— Меня никто не любил... – повторяет он громче и тут его прерывает посторонний выкрик.

— Вы что здесь устроили! Это клиника, а не бордель!

Я взглянула на разъяренную пухленькую медсестру и почти подпрыгнула с ней, когда Макар только повернул голову и рявкнул:

— Вон пошла, пока тебя на улицу не выставили.

— Ты как всегда верх галантности, — язвлю я, но снова натыкаюсь на пронзительный взгляд.

— Меня никто не любил... – нажимает он той же фразой и поворачивает мое лицо к себе, когда я раздраженно хочу отвернуться. – А потом появилась ты. Пошла не за бабками, ни за тачками…

— А за членом…

— Помимо всего прочего. Ты влюбилась и вынудила меня полюбить себя в ответ. А потом ты пришла и говоришь, что все твое внимание и любовь отдана какому-то слизняку, у которого еще даже извилин нет.

— Ну, знаешь...

— Но потом, — продолжает он, — я осознал, что раз ты настолько сильно любишь его, что готова убить меня. То любишь и меня.

— Что ты несешь? — не понимаю. Рукой толкаю в грудь, чтобы дать себе вздохнуть, но он просто наваливается всем весом, проводит большим пальцем по губам и шепчет.

— Я готов был смириться и поделить тебя с ним, потому что твоя любовь к нему – продолжение нашей одержимости друг другом. Я хотел этого ребенка. Хотел, Василиса. Поэтому сейчас я хочу, чтобы ты послушала и услышала меня. Я не оставлю тебя, даже если твое тело перестало отвечать мне взаимностью. Я не оставлю тебя, даже если ты меня возненавидишь. И если тебе будет нужно, я сделаю тебе нового ребенка. С большим удовольствием.

В горле скапливается ком слез и глотать бесполезно. Он снова там. И рана в душе на месте, и боль в груди, и даже слезы уже привычно текущие из глаз, но… Тоненький лучик света от его жестких слов пробивает толщу страдания и отчаяния.

Макар именно тот, кто способен залечить мои раны и дать снова ощутить себя живой. Только он. Больше мне не к кому обратиться.

— Не сомневаюсь, — чуть улыбаюсь я. — Только, перво-наперво, тебе придется побриться.

Отвожу лицо от его щекочущей щетины.

— А тебе помыться, — радуется он, что у меня появились хоть какие-то эмоции? Или рассчитывает в ближайшее время пристроить свой член?

Он поднимается прыжком с кровати и поднимает меня на руки, и обычно от близости его тела я бы уже разомлела, руками обхватила шею, потерлась телом.

А мне ничего не хочется. Даже видеть его, если честно. И уже вопрос о прощании с ним становится более острым. Нужно. Нужно просто отпустить.

Но как решиться порвать ниточку, которая связывает столь судьбоносные события жизни.

Как выдрать чувства, которые больше не в радость.

И помощь приходит из вне. От того, чье лицо я замечаю, пока Макар довольный нашим временным, мнимым перемирием несет меня в душ.

Я сижу на следующий день в холе дорогущей клиники, где для радости пациентов есть телевизор, кофе-аппарат, мягкие диваны. Жду выписку, смотря на свои не накрашенные ногти на ногах. Макар уже обещал отвезти меня в Кипр, чтобы там под солнцем на пляже зачать ребенка. Так что надо дойти до мастера. Надо просто привести себя в порядок. Сходить на тренировку и вспомнить, что у меня есть мышцы.

Но я безразлична ко всему, уже решила, что поеду с Макаром, только чтобы проветриться, чтобы отказаться от воспоминаний о несбыточном.

Поеду, чтобы понять, что я на самом деле чувствую к Макару.

Он, кстати, идет от администратора и радостно трясет выпиской.

— Здорова! — говорит он громогласно и, подняв меня, прижимается к губам.

Я вяло отвечаю на поцелуй, мягко улыбаюсь и беру сумку с вещами, как вдруг слышу голос Данила:

— Макар, вы забыли забрать результаты анализов на отцовство.