Роман Замуж за незнакомца глава Глава 46

Я приношу стаканчик кофе для Маши. Он хоть из автомата, стоящего в больничном холле, но на удивление весьма приличный. Ну, либо на нервной почве у меня отказали вкусовые рецепторы и пропало обоняние, раз не чувствую подвоха.

— Надо подкрепиться, — настойчиво впихиваю горячий стаканчик в руки моей компаньонки по ночным бдениям у палаты Кирилла.

— Надо, — взгляд Маши наконец проясняется, в нём появляется теплота и осмысленность. Фух, кажется, её отпустило, а мне и радость.

Невыносимо, когда рядом с тобой человек, играющий в скорбную молчанку.

— Может, прогуляемся? — Маша взмахивает рукой в сторону выхода, я смотрю на дверь в палату Кирилла, но за ней всё та же тишина и неопределённость.

Молча встаю, Маша следом. Охрана напрягается, но я упорно иду вперёд, не обращая внимания на пристальные взгляды. Мне нужно немного свободы и иллюзии, что всё нормально, иначе просто свихнусь.

— Тяжело жить, когда следят за каждым шагом, — Маша смотрит на меня понимающе и прихлёбывает кофе. — А неплохой…

— Мне тоже так показалось. Даже удивительно!

В моём стаканчике мокачино, сладкий и ароматный, и я цежу густую шоколадную пенку, растягиваю удовольствие. На горизонте занимается рассвет, скоро выпишут Игоря и можно будет проехаться в клинику отца, поговорить с Сергеем Ивановичем. От нетерпения у меня даже руки чешутся.

— Кирилл должен жить. Просто обязан, — мрачно говорит Маша, и в словах её очень много уверенности. — Я не смогу ещё и его потерять… хотя он чужой ребёнок, не мой.

Последняя фраза звучит глухо, Маша сглатывает и запивает горькие слова кофе.

В больничном дворике тишина и пахнет цветущими липами. Старые деревья с густой кроной растут по периметру, днём отбрасывают тень, а сейчас, в предрассветной дымке, кажутся огромными зловещими великанами. Под ними лавочки, мы с Машей рассаживаемся, скрытые от любых взглядом кромешной темнотой.

— Вы очень к нему привязаны… я уверена, что Кирилл чувствует это, — наощупь касаюсь руки Маши, глажу, поддерживая.

— Я так долго работала на его отца, нас очень многое связывает, — Маша с силой выталкивает воздух из лёгких, и шумное дыхание смешивается с шелестом листвы над головой. — Очень. Олег… он был сложным человеком. В десять раз сложнее Кирилла, жестоким.

— Я наслышана, — усмехаюсь и переплетаю наши пальцы. — Каким он был?

— Олег? Кирилл на него похож внешне, такой же высокий и красивый, а в глазах сталь. Захар мягче, но Кирилл… Олегу нужен был сильный наследник. Мне кажется, Кирилл был бы совсем другим, если бы не методы воспитания Олега.

Я молчу — мне нечего по этому поводу сказать. Всё, что я видела на спине Кирилла, все шрамы его; все слова, которые слышала от него про отца — всё это во мне ранами осталось, рубцами. Я бы хотела, чтобы у Кирилла было другое детство, чтобы встретились мы при других обстоятельствах, но ничего уже не изменить.

А Маша, тем временем, продолжает:

— Я замуж рано вышла по любви бешеной. Ничего вокруг не видела, только счастье сплошное, безграничное. Наверное, это плохо — любить без памяти, но я иначе не умела.

Маша делает ещё глоток кофе и снова уплывает в свой внутренний мир, перебирает осколки памяти, а я слушаю, боясь пропустить что-то важное.

— Пять лет только друг другом жили, а потом… потом у мужа начались проблемы со здоровьем, денег не хватало, — Маша говорит, повернувшись к пустоте, будто не мне рассказывает, а кому-то невидимому. — Знакомая предложила к Олегу Раевскому сходить, мол, он с работой поможет и деньги хорошие заплатит. Я пошла… сначала просто работала в саду, помогала по хозяйству, мне платили хорошо, но мужу становилось хуже, а Олегу… ему нужен был наследник. От здоровой сильной женщины, которая ни на что не будет претендовать. За это он хорошо платил, нам этих денег с головой бы хватило, ещё и сдача осталась бы.

В голове вспышками мелькают обрывки разговора с Кириллом, о его матери, о том, каким способом его отец получил детей. Неужели?..

— Тина, — Маша хватает меня за руку, до боли сжимает, будто пальцы мне сломать хочет. — Никогда об этом не говори Кириллу, слышишь меня? Я… я просто устала всё в себе держать, мне трудно, тем более сейчас, когда мой старший сын может не пережить ночь. Мой сын… я не имею права так его называть, но всё-таки.

— Я не скажу, не бойтесь! — торопливо обещаю и не вру.

— Я не имею на него права, понимаешь? Я его родила ради денег, чтобы спасти чужого для него человека, своего мужа, родить потом от него других детей. Это была просто сделка, я продала его. Тогда не видела другого выхода, потом пожалела, но что мои сожаления изменят? Олег бил Кирилла, вывернул его наизнанку, а я не защитила. Не нужна Кириллу такая мать, но я за все свои грехи расплатилась сполна, теперь только и могу, что в больнице караулить да тебя защитить.

Маша сбивается, торопится мне объяснить, воровато оглядываясь по сторонам. Мои пальцы от её хватки жутко болят, но я терплю — всем нам иногда нужно покаяться.

— Обещай, Тина.

— Обещаю

Маша подаётся вперёд, я обнимаю её за плечи, глажу по спине, а моя рубашка становится мокрой от чужих горьких слёз. Я стараюсь не думать над этой ситуацией — это не мои грехи, не мои сделки. Прошлого ведь не изменишь, и я не вправе кого-то судить, хотя мне до жути обидно, что Кирилл вырос без матери. Хотя бы кто-то из нас двоих знал, что такое материнская любовь и защита.

— Может быть, когда-то вы найдёте в себе силы признаться?

Маша, как маленькая девочка, которая окончательно запуталась, лишь всхлипывает и очень трогательно трётся носом о моё плечо. Молчит, а я и не настаиваю.

Мы сидим так ещё долго. Остывает недопитый кофе, рассвет окрашивает розовым небо, а контуры мира проступают в туманной дымке. Надо возвращаться, и телефон пиликает, вырывая из момента.

— Тина Романовна, Кирилл Олегович пришёл в себя.

Неужели пережили эту ночь?

— Пойдёмте, Маша. Кириллу лучше.

Маша отстраняется, растирает горькие слёзы по лицу и улыбается.

— Иди сама, девочка. Ты ему нужнее, чем наломавшая дров немолодая женщина. У вас ещё может всё получиться, а я уж потом как-нибудь заскочу. Передай ему, что я за него молиться буду.

— Думаете, ему важны чужие молитвы?

— Ему важно, чтобы его любили, — Маша снова обнимает меня за плечи и отпускает. — Даже если Кирилл никогда в этом не признается, больше всего он нуждается в чужой любви.

Маша поднимается с лавочки, взмахивает рукой на прощание и уходит в туман, так ни разу и не обернувшись.

Перед тем, как зайти к Кириллу, я останавливаюсь на крошечном пятачке между холлом и коридором, упираюсь лбом в прохладную стену и просто дышу. Мне нужно перегрузить мозг прежде чем войду к мужу. Чужие тайны — это тяжело, но я пообещала, потому придётся как-то с этим жить и не влезать, ничего не рушить. Если правда кому-то и нужна через столько лет, то точно не мне вскрывать её ржавым ножом.

В палате Кирилла тихо. Медсестра, загораживая от меня мужа, ставит ему укол, а я замираю в проходе. Вдруг мне померещился звонок врача и на самом деле Кирилл не пришёл в себя?

— Тина, я тебя чувствую, — голос Кирилла трудно узнать, до того он слабый и хриплый, но я улыбаюсь. — Идите, барышня.

Даже лёжа на больничной койке, находясь одной ногой в могиле, Кирилл выпихивает из своей зоны комфорта случайных людей. Грубит, но теперь мне понятнее, что это его форма защиты, попытка изолировать обнажённые чувства от чужих.

А меня? Меня он впустил? И готова ли я впустить его окончательно и бесповоротно?

Я улыбаюсь растерянной медсестре, она с пылающими щеками проносится мимо и пулей вылетает из палаты.

— Ну вот, расстроил девушку. Не надо было ей грубить, — я подхожу к койке, смотрю на бледного Кирилла сверху вниз. От него волнами исходит раздражение и та самая сила, которая осталась ему в наследство, которая часть его энергетики, его личности. То, что сбивает с ног любого, кто окажется поблизости. — Девочка не виновата, что у тебя дурное настроение и плохой характер.

Кирилл смотрит на меня сквозь опущенные ресницы, а меня убивает его бледность и синяки под глазами, его слабость угнетает.

— Она и так слишком долго возилась, — слабо улыбается. — Нет, я понимаю, что я охренеть какой мужик, но это не повод меня лапать.

— Ты засранец, Раевский, — смеюсь, потому что даже в таком состоянии Кирилл иронизирует. — Может быть, ты не в её вкусе?

— Быть такого не может! — очень натурально удивляется, но не выдерживает и закрывает глаза. — Ты мне не приснилась, да?

— Нет, — сглатываю, когда градус эмоций становится запредельным. В один момент шутливость сменяется волнением, и я ничего не могу с собой поделать, краснею.

— Ложись ко мне, — смотрит на меня тем самым особенным взглядом, от которого моя воля убегает с воплями, а тело сладко плавится, становясь чужим и незнакомым.

— Тебе нельзя, — присаживаюсь на край, двумя руками обнимаю запястье Кирилла, а он слегка тянет на себя, требовательно и бескомпромиссно. — Я могу тебе больно сделать.

— Если мне суждено умереть, пусть ты будешь рядом.

— Отличная перспектива для меня, — вздыхаю. — Тебя же не переубедить?

— А ты не хочешь?

— Чего?

— Меня? Тина, расслабься, просто полежи со мной, пока опять не вырубило. Это недолго, я уже почти сплю.

Его голос слабеет, веки опускаются, тяжелея, а кончики тёмных ресниц дрожат. Я вдруг понимаю, что сама безумно хочу быть рядом с ним. Нет сидеть около, а почувствовать жар его кожи даже сквозь одежду.

— Только я совсем с краешка. Чтобы тебе хуже не сделать.

— Ложись уже, суматошная. Петь умеешь?

— Немножко.

— Вот и спой мне что-нибудь.

Койка широкая, и я аккуратно укладываюсь под бок Кирилла, стараясь не задеть сломанные рёбра. Замираю, боясь спугнуть момент, касаюсь лбом его горячего плеча и закрываю глаза. Глажу по руке, вспоминаю слова хоть какой-нибудь песни, но в голове пустота. Вдруг что-то смутно знакомое, но давно забытое всплывает на поверхность, и я слышу женский голос. Мама?

Облизываю губы, начинаю петь и тихий звук свободно льётся откуда-то из сердца. Я пою о маленькой девочке, которая потерялась среди звезд, а они зажигались специально для неё, пока не вывели к дому, к маме. Кажется, я плачу, а дыхание Кирилла становится тяжёлым и рваным.

— Родишь мне сына? — спрашивает вдруг, уже практически проваливаясь в сон.

Меня топит в незнакомых эмоциях, и я зажмуриваюсь крепко, прислушиваюсь к себе. Горло сжимает спазмом, на секунду вываливаюсь из времени и пространстве, проживаю внутри себя тысячу жизней, и в каждой из них нет одиночества и живёт счастье.

— А если дочь?

— Можно и дочь, можно сына и дочь, кого угодно можно, — он почти спит, но будто бы не может выключиться, пока не договорит. — Только без договоров? Просто потому, что это ребёнок и ему нужны папа и мама.

Закусываю губу, трусь лбом о его плечо, обнимаю за шею.

— Ты будешь отличным отцом, Кирилл Раевский. Лучшим, чем был твой и даже мой. А теперь спи.