Роман Твои не родные глава Глава 9

Вот он – самый чувствительный удар. Даже не пощечина, а словно в солнечное сплетение до одышки и едкой боли в ребрах. И я обязана его вынести, не сломаться и достойно ответить, но, конечно же, не ударом… у меня на Машу не то что рука не поднималась, а и голос не повышался, и не только потому что не услышит… она бы почувствовала и очень чутко относилась к любым изменениям в моем настроении. Если я огорчалась, она воспринимала это очень болезненно именно на свой счет.

Я взяла Машу за руку и повела за собой в коридор, присела на корточки так, чтобы быть с ней на уровне глаз. Чтоб ей не пришлось смотреть на меня снизу вверх. Да, я могла бы отложить этот разговор подальше и отмахнуться от нее, а возможно, и соврать, но Маша не заслужила моей лжи, нам хватает других психологических проблем, с которыми мы справляемся ежедневно.

– Да, это твой папа и он… он не плохой. Просто так получилось, что мы с ним больше не вместе.

Смотрит внимательно, как я двигаю губами, потом мне в глаза.

– Тогда почему мы убегаем?

Как же больно отвечать на эти вопросы, так больно, что я просто не могу спокойно вздохнуть полной грудью. Но я все же вздыхаю, стараясь глотать слезы и не показать дочери свою боль. Но она все сама чувствует, я знаю.

– Потому что иногда у взрослых случаются серьезные разногласия. И я не готова сейчас продолжать наши ссоры. Это причиняет мне боль.

Маша сжала маленькие кулачки, и ее глаза сверкнули гневом. Таким комичным для столь маленького существа.

– Если он причиняет тебе боль, то он плохой. И я его ненавижу.

Нет, никакая часть меня этим словам не обрадовалась. Я больше всего на свете хотела, чтоб у Машеньки был отец, даже несмотря на нашу ненависть друг к другу. Она не должна находиться между двух огней. Ни один ребенок не должен – это рвет душу. Я помню, как разводилась тетя Соня, и Таня убегала из дома и ненавидела их обоих за то, что тянут ее как вещь, которую не могут поделить.

Каждый в свою сторону. Но ребенок ведь любит обоих. Это все равно что у матери спрашивать: кого она больше любит – старшего или младшего… Хотя матери тоже разными бывают.

А я все же собрала бы свою ненависть и сжала ее в кулаке до трещин и крошева, не позволила бы ей ломать психику и жизнь моего ребенка. Я бы позволила Егору общаться и любить свою дочь… Я бы даже очень этого хотела. И весь ужас происходящего был в другом – Егору было плевать на Машу. Он даже ни разу о ней не спросил, и я уверена, он и думать о ней забыл. Его волновала лишь мнимая измена, которой на самом деле не существовало. А ребенок… ребенок был нужен и любим, пока я не превратилась в тварь, не заслуживающую прощения, в тварь, недостойную носить фамилию Шумакова и не имеющую право даже на оправдание.

– Когда люди ссорятся, то почти всегда в ссоре виноваты оба.

Мне тяжело давались эти слова. Я не знала, в чем именно моя вина и чем я заслужила такое лютое недоверие и ненависть Егора… Я могла бы ему все объяснить, если бы он захотел меня выслушать. Но ему была не нужна моя правда, он предпочел свою собственную. Когда-то я читала книгу «Кольцо Борджиа», и главная героиня, гонимая главным героем, произнесла невероятно правильную вещь: «подозревает в измене тот, кто сам способен на великое предательство». У меня же в жизни был единственный мужчина – Егор Шумаков. Первый… и скорее всего, последний. Я, как и моя родная мамочка, не представляла себе, что Машу будет воспитывать чужой мужчина, как и не представляла, что ко мне прикасаются чьи-то руки, кроме рук Егора. Я была создана любить и принадлежать только одному мужчине, и не имеет значения, что он подонок… Мое сердце это прекрасно осознавало, но оно слишком полно им. Пусть даже одной тоской, болью и ненавистью, но они принадлежали только ему, и места для других там не было… а отдать тело без сердца я не умела. Может, это и неправильно, и мы бы с Машей жили намного лучше, выйди я повторно замуж. Таня часто говорила мне, что я могла бы найти хорошего мужчину и связать с ним свою жизнь, и он бы полюбил Машу, как родную. Да и на работе за мной пытались ухаживать сотрудники и партнеры… Но после Шумакова я умерла, как женщина. Для меня имела значение только Маша… До той секунды, пока я не увидела наглые и проклятые глаза этого ненавистного предателя.

– Почему он никогда ко мне не приходил?

Ее жесты отрывают от собственных мыслей и заставляют на секунду сорваться в пропасть, не зная, что ей ответить, пока не вырывается само собой:

– Потому что… потому что он не знал, что ты существуешь.

И все же солгала. Это случилось помимо моей воли. Но я бы не смогла ей сказать, что ее отец отрекся от нее и не признал своим ребенком. Такая правда никому не нужна. Правда, которая ранит в тысячи раз больнее, чем ложь, и оставит шрамы на ее маленьком сердечке. И я считаю, что люди, которые, прикрываясь правдой, пытаются сделать вам больно, на самом деле поступают так намеренно, в попытке вознестись над вами в момент вашей боли от их жестоких слов. И вам ничего не остается, как принять эту боль – ведь это правда. Тому, кто принес свою «правдивую» весть, ничего за это не будет, но он сполна может насладиться тем, как втоптал вас в дерьмо, и может смаковать то, как хрустят ваши кости под его молотом истины. Особенно такими бывают самые «искренние и любящие» друзья, которые на самом деле никакие не друзья, а бестактные и невоспитанные сволочи.

И мне не стало ни на секунду стыдно за свою ложь. Стыдно пусть будет ее отцу, из-за которого я должна лгать.

– Ты ему не сказала?

И еще один удар… когда придется лгать еще больше и путаться в этой лжи. Но я не хотела сейчас продолжать эту беседу, на вопросы Маши я ответила. На те, что смогла. Не подготовленная и совершенно сбитая с толку от неожиданности.

– Так вышло, моя хорошая. Иногда некоторые вещи произносятся, но их не готовы услышать. Мы обязательно поговорим об этом еще. Я обещаю тебе. Приедем в деревню, и я расскажу тебе о твоем папе. Договорились?

Она кивнула, и я крепко обняла ее, чувствуя, как тонкие ручки сцепились у меня на шее. Отстранилась, поцеловала свой палец и приложила к ее губам, Маша улыбнулась и сделала то же самое. Вот так, моя девочка. Все у нас будет хорошо, мы с тобой справимся. Главное, мне немного прийти в себя на расстоянии от него и придумать, как поступить дальше.

***

Я не знала, следит ли кто-то за нами, потому что людей Егора я никогда и раньше не замечала, и тем не менее они были в курсе о каждом моем шаге. Мне оставалось только надеяться, что они плохо знают здешние места, как и сам Егор.

С Валерой встретилась в центре города вместе с Машей. Он привез билеты и показался мне каким-то уж очень дерганым.

– Зря ты, Аня, Шумакова не попросила о помощи, он крутой мужик, и жена у него нечто особенное, святая женщина.

Он говорит, а мне каждое его слово острыми занозами прямо под ногти так, что кулаки сжимаются все сильнее. А Маша то на него смотрит, то на меня. Я знаю, она читает по губам, и заткнуть Валеру не могу, Маша поймет, что я от нее что-то скрываю.

– Говорят, она благотворительностью занимается, спонсирует детдома и дома инвалидов. Она бы могла помочь тебе.

Помочь мне? Она уже помогла – вышла замуж за моего мужчину, отняла у меня счастье. И я не знаю, как давно она появилась, может быть, меня бросили из-за нее, а тесты ДНК были удобным поводом избавиться от двух надоевших игрушек.

– Мне не нужна чья-то помощь. Я справлюсь сама. Спасибо тебе, Валер, ты мне очень сильно помог. Передавай привет жене.

– Обязательно передам. Ты это… ты прости, если что не так. Я не мог по-другому. Ты сама пойми.

– Я все понимаю. Ты чего? Я не злюсь на тебя. Ты меня всегда поддерживал, благодаря тебе у меня была прекрасная работа, на которой ко мне все хорошо относились.

– Да… ты хорошая, Ань. Всегда была классной… я даже когда-то был в тебя ужасно влюблен. Пока ты в город не укатила.

Я через силу улыбнулась.

– Нам пора. Мы пойдем. Спасибо тебе еще раз.

Выходя из кафе, я заметила, как следом за нами двинулась какая-то машина с затемненными стеклами. Мы свернули за угол, и она тоже, притом едет не спеша, примерно так же, как и мы идем. Я занервничала и потянула Машу во дворы. Потом мы долго добирались пешком к рынку и кружили там, делая вид, что покупаем продукты. А когда пошли через дома к арке-лабиринту, проходящему сразу через несколько зданий, Маша потянула меня за руку.

– Я устала. У меня болят ножки.

Конечно, ты устала, маленькая, и не понимаешь, что именно происходит. Я подняла ее на руки и несла до выхода на другой конец улицы. Там нас ждало такси.

Когда мы обменяли электронные билеты, я почти успокоилась – больше за нами никто не шел. И мы сели в поезд.

Утром уже были на месте. Я даже смогла выспаться, несмотря на шум и гам в плацкартном вагоне. Наверное, я просто ужасно устала. А когда оказалась в знакомой деревне, у меня по телу разлилось тепло от ощущения безопасности и какого-то совершенно неожиданного спокойствия. Мы пошли к автобусной остановке… И в этот момент, словно в дешевом боевике, перед нами выехал джип… как и тогда на мосту. Я инстинктивно схватила Машу на руки и прижала к себе. Из джипа вышел тот самый здоровый «шкаф», который в прошлый раз затолкал меня в машину, и у меня все похолодело внутри.

– Садитесь в машину, Анна. Без лишних телодвижений и криков. У меня приказ увезти вас отсюда, и я этот приказ выполню любым способом. А вы с ребенком… не хотелось бы травмировать.

Я намеренно прижала голову Маши к плечу, чтоб она на них не смотрела и не читала ничего по губам. Почувствовала, как она вцепилась мне в шею, и успокаивающе погладила ее по спине. Стиснув челюсти и стараясь не дрожать от паники, я залезла в джип. Ожидала, что там меня снова будет ждать Егор, но там никого не оказалось кроме еще одного охранника Шумакова. Двери заблокировались изнутри, и джип рванул с места…

Я не могла позволить себе нервничать, чтоб это не передалось Маше. Но с трудом держала себя в руках, когда по ее телу проходила волна дрожи. Ей нельзя так нервничать, она потом плохо спит и все время плачет. У нее очень ранимая психика. И я поглаживала ее по спине, старалась ни о чем не спросить, чтоб она не почувствовала, как я сама дрожу при каждом слове. Мы ехали очень долго. Либо возвращались в город, либо вообще направлялись в совершенно другое место, и чем больше времени проходило, тем сильнее я переживала. Меня не заботило, что он придумал мне лично. Я боялась за Машу, потому что ей нужен особый уход, и я рядом. Но вряд ли Шумаков вообще задумывался об этом. Я вдруг начала понимать, что на самом деле никогда его по-настоящему не знала, никогда даже понятия не имела – какой он человек и на что способен.

Начало темнеть, и Маша задремала у меня на руках, я же смотрела перед собой, и сама не понимала, что именно чувствую. Нет, я не боялась его. Точнее, боялась, но совсем не так, как жертва боится своего палача. Я боялась, что он сможет снова причинить мне боль. Сможет сковырнуть все мои раны и заставить все шрамы закровоточить одновременно. А еще боялась, что вольно или невольно Егор причинит боль нашей дочери. И в этот момент понимала, что могу его убить. Могу вырвать ему сердце голыми руками.

Машина затормозила, и я вся внутренне подобралась.

– Где мы? – спросила у охранника, но он и не собирался отвечать. Двери разъехались, и мне помогли выбраться из джипа. Каждую секунду, когда кто-то приближался ко мне, я инстинктивно стискивала Машу. Жуткий страх, что ее отнимут, заглушал все остальные эмоции. Из-за темноты я не могла особо разобрать где мы, но мы приехали в какой-то особняк, где-то лаяли собаки, и я увидела перед собой двухэтажное здание с совершенно темными окнами. Но едва мы начали подниматься по ступеням крыльца, на первом этаже вспыхнули огни.

Нас встретила женщина, лицо которой я не могла рассмотреть в полумраке, и мы вошли в просторную гостиную, освещенную мягким неярким светом. Будь это при других обстоятельствах я, может быть, и осматривалась бы вокруг, но не сейчас. Сейчас мне было слишком страшно, чтобы это имело значение. Для меня все это здание выглядело, как самая жуткая тюрьма.

– Меня зовут Регина Сергеевна, я буду присматривать за вашей девочкой, и вы можете обращаться ко мне по любому вопросу. Егор Александрович приедет утром. Вы можете располагаться. Я проведу вас в вашу комнату.

– Вам не придется присматривать за моей девочкой, и вы мне не нужны ни по какому вопросу. Я не собираюсь здесь оставаться – вызовите мне такси.

Она вскинула взгляд на того «шкафа», который заставил меня сесть в машину. Я же смотрела перед собой, держа на руках Машу и сжимая ладонью ее затылок.

– Вам придется здесь остаться, пока Егор Александрович не распорядится иначе. Поэтому следуйте за Региной, она покажет вам ваши комнаты. Не усложняйте себе жизнь. Я имею насчет вас самые разные указания в случае вашего плохого поведения. Давайте облегчим себе жизнь, и вы не станете меня вынуждать показать их вам.

– Я что – в тюрьме?

– Все свои вопросы вы сможете задать Егору Александровичу, когда он приедет. Дом надежно охраняется, находится за городом в пустынной местности. Если надумаете поиграть в догонялки. Я бы не советовал.

Я на него так и не посмотрела. Мне было все понятно. Егор нашел, как заставить меня согласится на любые его условия, а точнее, он все решил за меня. Ничего, я немного осмотрюсь и придумаю, как выбраться из этого дома. В любой ситуации всегда есть выход. Я найду его. Обязательно найду.

– Идите за мной. В этом доме все обустроено для вас и ребенка.

Раздался голос Регины, заставляя отвлечься от панических мыслей.

– Где мы находимся?

– Это не имеет значения.

– Вы наша тюремщица? Как много он вам платит за это? И часто он сюда возит своих любовниц?

– Ваши вопросы грубые и некорректные.

Она издевается? Мои вопросы должны быть еще и корректными, когда меня заперли вместе с ребенком в каком-то особняке и не дают мне отсюда выйти? Если бы я была здесь одна, я бы вырвала ей волосы, но я слишком боюсь за Машу.

– Я хочу позвонить.

– Это не мне решать.

– Тогда пусть он решает это сейчас, я не намерена ждать до утра. Позвоните ему сами.

– Я не могу вам ничем помочь. Хозяин приедет завтра, и вы выскажете ему все ваши претензии. У меня нет его номера, и я с ним не связываюсь.

Она шла впереди и позвякивала связкой ключей словно настоящая ключница, а меня не покидало ощущение нереальности происходящего и в тоже время полное понимание, что вот этот весь бред отныне и есть моя реальность, и как мне в ней защитить Машу – я понятия не имела.

Осматриваться в этом неуютном, чужом доме, явно снятом для нас или купленном наспех, я не собиралась. Мне было неинтересно, в какую золотую клетку нас притащили. Я бы все на свете обменяла на возможность вернуться к себе домой. Хотя надо отдать должное – детская комната была здесь очень красивой, как из журнала. Но я не думаю, что Егор ее видел. Я вообще не думаю, что он бывал здесь когда-либо. От стен и в воздухе пахло так, словно дом пустовал очень долгое время. Я уложила спящую Машу в кровать, стянула с нее обувь, кофту и прикрыла одеялом. Ложиться спать в этом месте я не собиралась. Но от чая, который принесла Регина, я не отказалась. Мне нужно было привести мысли в порядок и согреться. Меня до сих пор лихорадило.

А еще я намеревалась дождаться утра и выцарапать глаза этому ублюдку. Я собиралась сказать ему все, что думаю о нем, и послать его к такой-то матери. Он не имеет права так со мной поступать. Никакого морального права. Я перед ним ни в чем не виновата, и если он хочет мстить, то пусть подождет, пока вырастет Маша, и мстит мне сколько угодно. Пусть сводит счеты со мной лично.

А перед глазами снова стоит его лицо с циничной ухмылкой на губах и рядом лицо этой Лены. Холенная, ухоженная, с ровной золотистой кожей и томными темными глазами с влажным блеском.

Я ее ненавидела… даже сейчас спустя годы я дико ее ненавидела и была уверена, что она спала с Егором, когда мы были еще женаты, и несомненно спала с ним до этого.

Выйдя из спальни, я все же прошлась по узкому коридору и толкнула первую попавшуюся дверь. Пошарила пальцами по стене в поисках выключателя. Комнату залил неяркий свет, точнее, регулятор корректировал силу освещения. В нос ударил запах бумаги и газет. Комната оказалась библиотекой, полностью обставленной стеллажами с книгами. У окна кресло, торшер и журнальный столик.

Я прошлась вдоль стеллажа, и взгляд зацепился за имена известных классиков, пока не остановился на книге «Капитанская дочка». Так бывает, что иногда запахи вместе с визуальным рядом заставляют воспоминания болезненно сильно всколыхнуться и сердце забиться быстрее. Вопреки вашим желаниям, даже иногда совершенно им назло и непрошено. Я ни за что не хотела бы думать об ЭТОМ сейчас. Здесь. В этом доме и при таких обстоятельствах… но я думаю. Я словно выплываю из этой реальности куда-то в прошлое. Так мягко, что кажется, я и не была здесь никогда.

Там тоже пахнет книгами, и я хожу между стеллажами настолько высокими, что мне приходится задирать голову, чтобы увидеть, что там находится наверху.

Он подкрался ко мне сзади… неожиданно, зажимая сильными руками и дыша горячим дыханием мне прямо в затылок.

– Я соскучился. Удрал на хрен из офиса. К тебе.

И мне хочется забыть вот этот голос с придыханием, мне хочется его исторгнуть из своей головы, вырвать с мясом так, чтоб эти места болезненно закровоточили и излечились. Но мне кажется, что я больна и меня лихорадит от того, как в моей памяти звучит его голос. Словно не прошли годы. И я стою у стеллажа такая обреченно умирающая от любви к нему и от зарождающегося голода – реакции на его горячие ладони.

– Целый день думал о том, как войду в тебя. Это пиз**ц невыносимейший, Нюта. Мне нужно попасть в тебя, слышишь? Жизненно необходимо оказаться в тебе, иначе я сдохну.

И мои пальцы нервно вцепились в книжную полку, а глаза закатываются только от звука его голоса.

– Ты сумасшедший. Здесь люди.

– О дааа, я сумасшедший. Я хочу тебя трахнуть пальцами здесь, при всех. Хочу, чтоб ты тихо кончала… молча.

– Не надооо. Пожалуйста. Ты с ума сошел. Я так не могу. Я не…

– Я могу. Ты ищи свою книгу. Давай, читай мне вслух. Что там тебе задавали прочесть для реферата.

Он опустился на колени прямо там в библиотеке между моими широко раздвинутыми ногами, а я читаю названия книг классиков и содрогаюсь сумасшедшей дрожью, когда он касается горячими губами мокрых насквозь трусиков.

– Маленькая девственница такая влажная, ароматная, горячая.

– Александр Сергеевич Пушкин «Капитанская…дочка»

Первые строки еще можно произносить, но чем дальше, тем сложнее, и я не могу себя контролировать, когда его пальцы осторожно отодвигают полоску трусиков в сторону, и кончик языка скользит вдоль разгоряченной, пульсирующей до невозможности плоти, и я сильно впиваюсь ногтями в полку, прислонившись к ней воспаленным лбом.

– Не надооо. Егор… о божеее.

– Я всего лишь хочу тебя съесть, вылизать тебя.

– Замолчиии.

– Маленькая ханжа не может слышать, когда вещи называют своими именами? Я хочу тебя лизать, Аня. Твои губы, клитор и твою маленькую дырочку.

– Егоооор.

– Еще мокрее, да? Только не кричи…

И мои зубы впиваются в ладонь, пока тело волнообразно срывает в острейший оргазм, и движения наглого острого языка продлевают эту бешеную эйфорию… А потом он поднимается с колен, взъерошенный, с дьявольским взглядом, обещающим мне все муки ада. Пахнущий мною. И его губы… они так блестят, что я не могу вытерпеть и сама впиваюсь в них своими губами.

– Расплатишься вечером…

Встрепенулась и резко подняла голову. И тут же удар паники набатом в виски так сильно, что темнеет перед глазами, и я какое-то время ловлю мушки.

Осознание, как ударом в солнечное сплетение – я в кресле вместе с книгой… а за окном уже занялся рассвет. Вспомнился чай, заваренный Региной, и в голове пульсирует тяжестью. Мне что-то подсыпали. Да, в проклятом чае была какая-то дрянь, от которой я уснула… от которой мне снился весь этот бред… о котором я не вспоминала и вспоминать никогда не собиралась.

Сходя с ума от волнения, по коридору обратно к спальне, распахивая дверь нараспашку, а там пусто… Маши нет в кроватке. От ужаса по спине бегут мурашки и немеет затылок. В обратную сторону, вниз, в гостиную. Никого нет. Ни одной живой души. Господи! Кричать бесполезно, но я все же кричу:

– Машааааа!

В надежде, что услышит пусть не она, а кто-то другой. Наверху что-то с грохотом упало, и я снова бросилась обратно, подворачивая ноги и впиваясь до боли в суставах в перила. Дверь в одну из комнат широко раскрыта, и спиной ко мне стоит Егор… а в нескольких шагах от него в глубине кабинета моя дочь. Между ними осколки битого стекла. Я не вижу его взгляда, я вижу только ее глаза. Широко распахнутые, горящие, перевозбужденные. И в них нет ни капли страха. А руки сжаты в кулачки, и мне кажется, в них что-то есть…