Роман Твои не родные глава Глава 21

Я открыл анализ, который прислала мне Антонина, и так ни черта в нем и не понял. Там говорилось о каких-то патологиях, куча терминов, совершенно мне незнакомых, но ничего настолько важного, как говорила мне сурдолог, я там не увидел. Надо будет к ней приехать, и пусть объяснит, что за чертовщина с этими проверками… а еще я решил, что все же сделаю тест и сам. Да, я сделаю этот проклятый тест. Я пройду через это еще раз. Последняя проверка. Последний шанс себе, что мог ошибаться. Хотя это было бы из области фантастики. Но я помнил выражение глаз Ани. Помнил их, наполненные слезами и таким яростным упреком… что я начинал сомневаться в собственной адекватности и трезвости ума. Или же она была настолько хорошей актрисой, что снова смогла водить меня за нос… но я больше не мог об этом думать. Я не хотел снова в ту самую яму.

Я набрал Антонину, но она была вне зоны доступа, автоответчик ее голосом сообщил, что ей пришлось уехать в срочную поездку на несколько дней и она будет на связи, едва появится возможность. Я пожал плечами и пошел в комнату к Маше.

Она лежала животом на ковре и опять что-то рисовала. Меня заметила почти сразу, подняла голову и перевернула лист. А я ей «сказал» первую выученную наизусть фразу, чуть-чуть сбился, и пальцы запутались, но у меня получилось:

– Как дела?

Ее глаза округлились, и она… она мне улыбнулась. Мне ужасно нравилась ее улыбка, искренняя, с ямочками на щеках. Почему-то захотелось пристрелить каждого, кто ее обидит. Вот такое ощущение возникло, что я способен убить любого, кто заставит ее расплакаться.

Маша показала мне загнутый кверху палец, но тут же поникла и тяжело вздохнула. По Ане скучает. Я уселся на пол рядом с ней и щелкнул пультом от телевизора. Оказывается, и я по ней скучал. И я понятия не имел, что буду делать, когда она откроет глаза. Как-то все изменилось и перевернулось внутри. Я больше не хотел держать ее здесь насильно, но самое страшное – я боялся, что как только ее отпущу, она сразу же сбежит. Не захочет быть со мной, и я ничего не смогу с этим сделать. От этих мыслей свело желудок и вывернуло кишки. Паршивое ощущение собственного бессилия.

Повернулся к Маше и невольно усмехнулся, ноги скрестила и размахивает ими, лежа на животе. Волосы все еще в хвосты собраны с какими-то кружевными резинками. Наверное, опять не далась Регине, чтоб та ее расчесала. Вредная девчонка. Я смотрел на эти хвостики, а потом дернул ее за один из них. Она обернулась, вначале удивленная, а потом свела брови на переносице и запустила в меня подушкой. Через пару минут мы превратили ее комнату в поле боя, мы умудрились разодрать несчастные подушки, выпотрошить наполнитель, разбросать его по всей комнате. И конечно, она победила, завалила меня на пол и придавила подушкой. Глаза блестят, щеки раскраснелись. Точно пристрелю каждого паршивца, кто посмеет ее обидеть.

– Все-все. Я сдаюсь. А вот ты завтра со мной на работу не поедешь.

Склонила голову к плечу и жестами что-то спросила. Я, скорее, догадался, чем понял.

– Потому что ты обещала слушаться Регину, а сама опять не расчесалась. Завтра твои волосы спутаются, и ты будешь реветь, и я уйду без тебя. Да-да, не надо на меня так смотреть, ты нарушила условия.

Маша слезла с меня и насупившись села рядом, а я уставился в экран телевизора. Там беспрерывно шел какой-то сериальный мультик, и я сделал вид, что мне невероятно интересно. Потом по-идиотски засмотрелся и уже через пару минут увлекся происходящим на экране. Рядом с этой девочкой мне было настолько легко, что я сам себя не узнавал. Я становился сам собой – без брони, без кожуры и защитных реакций. От нее не надо было. Она возвращала меня туда, где нет лицемерия и дурацких игр. В каждом человеке живет ребенок, во мне он был не то что похоронен, во мне он был сожжен дотла. Притом еще в детстве. У меня его особо и не было. От меня всегда требовали слишком много, так много, что я просто вырывался из-под контроля и рвал все цепи, которые набрасывали на меня отец и мать. Задумался и почему-то не смог вспомнить ни одного момента, когда я был счастлив будучи ребенком, а ведь у меня все было, в отличие от этой девочки. Мне ни в чем не отказывали, и в то же время я никогда не был настолько безмятежен, настолько открыт. Я не валялся на ковре с фломастерами. Моя мать бы этого не поняла. Я должен был сидеть за столом с ровной спиной, ходить на музыку и учиться на отлично. Моим развлечением были поездки в загородный дом. Но даже там меня контролировали. Пока мне не остохерела вся эта опека, и я не сбросил ошейник, послав все к такой-то бабушке и свалив из дома в пятнадцать лет, чтоб жить с другом в палатках на берегу речки-вонючки. Меня, конечно же, нашли в этот же день, точнее, вечер. Меня не били, не ругали. Просто закрыли в комнате и не выпускали неделю из дома, а когда выпустили, я снова сбежал и украл в магазине бутылку водки и колбасу. Я напился и бродил по улицам города, пока меня не поймали менты….

Погрузился в воспоминания и вздрогнул, когда мне под нос подсунули расческу. Ну вот, приехали. Я посмотрел на Машу, а та тыкнула меня в грудь расческой еще раз и показала на свои волосы.

Впервые в жизни я снимал резинки с девчачьих волос, боясь причинить ей боль. Вырвал пару волосков, чуть не получил разрыв сердца и сто раз заглядывал ей в лицо, чтоб убедиться, что она не плачет. Я б, наверное, удавился, если б плакала. Потом я ее расчесывал. И мне это нравилось. Водить расческой по длинным светлым кудряшкам. Они блестели и закручивались в тугие локоны. Она так и уснула, положив голову мне на колени, а я сидел с этой расческой и боялся пошевелиться, чтоб не разбудить. Потом все же перенес Машу на кровать и перед тем, как выйти из комнаты, обратил внимание на рисунок, который она рисовала. Наклонился, поднял его с пола и застыл – она нарисовала Аню, меня и себя. Мы втроем держались за руки. И подписала корявым почерком. «Мама, папа, я». Я положил рисунок обратно на ковер и… вдруг почувствовал, что мне насрать на тест ДНК. Мне плевать, каким будет результат. Это уже не имеет никакого значения и ничего не изменит для меня. Я его сделаю… ради ее анализов и лечения, но это уже лично для меня не имеет никакого смысла. Я хочу заботиться об этом ребенке и неважно – чья она дочь.

Вышел из детской, прикрыл дверь. Снова набрал Нину, но опять сработал автоответчик. В эту ночь я впервые нормально уснул. Без спиртного, без ворочанья с боку на бок до утра. Отключился и все.

Перед поездкой в корпорацию я заехал в клинику и сдал анализ крови. Мне пообещали, что результат будет готов в течение восьми часов. То есть к вечеру будет ответ. Волнение захлестнуло новой волной, проползло по коже ледяными мурашками и отступило, когда я сел в машине рядом с Машей и она мне улыбнулась и подмигнула. Я подмигнул ей в ответ и дернул ее за косичку. А она пнула меня кулачком под ребра. Довольно ощутимо. Надо отдать ее на какой-то вид женской борьбы, чтоб могла надрать задницу любому ублюдку, который посмеет на нее не так посмотреть… это в том случае, если я не надеру.

В офисе уже так бурно не реагировали на то, что я приезжаю с Машей. Теперь у нее имелся свой угол, Костик организовал для нее стол и стул, ноутбук и стеллаж с книжками и игрушками. Первая реакция на этот угол была весьма своеобразная – она обошла его со всех сторон. Потом на меня посмотрела и снова обошла. С опаской поставила на стул свой рюкзак, потрогала плюшевых зайца и медведя, но в руки не взяла. Достала из рюкзака своего обтрепанного мишку и посадила на полку. Потом села за стол и по-деловому, откинув косички назад, открыла крышку ноутбука.

– Эй… можно подумать, что ты влюбился в ребенка. Харе так пялиться на нее.

Я повернулся к Костику и усмехнулся.

– А в нее разве можно не влюбиться?

– В офисе уже все на ушах стоят, гадают, что это за девочка.

– Пусть гадают.

– Скоро пронюхают журналисты.

– Они уже пронюхали. Нас на входе отщелкали еще вчера.

Зазвонил мой сотовый, и я выхватил его из кармана, от досады чуть не застонал вслух.

– Да, Лена. Что ты хотела?

– Поговорить хотела, Гоша!

– О чем? Я на работе, и я занят.

– Неужели? А я вот стою под твоим офисом и требую, чтоб меня впустили поговорить с тобой, но твоя охрана не впускает без твоего указания.

И правильно делает. Я распорядился, чтоб ее не впускали без моего ведома. Сюрпризы не люблю. А она любит их устраивать.

– Я не уйду отсюда, пока ты не поговоришь со мной. Надо будет – проторчу здесь до вечера!

Я шумно выдохнул и бросил взгляд на Костика, потом снова приложил сотовый к уху.

– Оставайся там, я скоро спущусь.

***

Лена была в траурной одежде, а меня почему-то передернуло от того, что она напялила на себя платье с просвечивающей ажурной сеткой на груди. Не так думала о трауре, как о том, чтоб было видно ее торчащие груди. Едва я подошел к ней, она стиснула губы в тонкую линию.

– А что ж ты ее не взял с собой?

– Кого ее?

– Дочь твоей первой потаскушки! Что ты не притащил эту глухонемую оборванку, которую усадили к тебе на шею… алименты еще не просили или уже?

Я схватил ее за локоть и дернул к себе.

– Об этом ты пришла поговорить?

– Да! Об этом. Ты позоришь меня перед всеми этими выходками. Таскаешься с этой девкой, живешь с любовницей! Ты думаешь, я буду на все закрывать глаза?

– Не думаю, потому что я с тобой разведусь!

Ее глаза округлились, и рот приоткрылся.

– Чтооо?!

– Документы от моего адвоката получишь завтра. Пометишь там, чего ты хочешь, и все, и пора заканчивать этот спектакль.

– Спектакль? Ты называешь наш брак спектаклем? Ты совсем ополоумел? Мой отец столько помогал тебе, у вас совместные проекты, а ты… ты нас из-за своей шлюхи и чужого ублюдочного ребенка?!

– Рот закрой, не то я тебе его закрою!

Оттолкнул ее от себя.

– Уезжай домой, Лена.

– Домой? Это не дом. Это склеп. Тебя в нем никогда нет.

– И не будет. Смирись. Мы разводимся. Подумай, что ты хочешь получить.

– Сволочь! Какой же ты подонок! Отец… отец лишит тебя всего!

– Ну пусть попробует. Пообщаемся через адвокатов, Лена.

Я снял обручалку и демонстративно сунул при ней в карман.

– Ты… ты подонок!

– Подонок. И ты прекрасно знала, что рано или поздно все именно так и окончится.

Я развернулся, чтобы уйти, но она вдруг вцепилась в мою руку.

– Слушай, не надо так. Егор. Не надо. Какая разница, кто там есть у тебя. У многих есть любовницы. Я молчать буду. Я глаза на все закрою. Только не уходи от меня. Все у нас хорошо будет.

На какое-то мгновение жалко ее стало… словно отражение свое увидел. Я, наверное, вот так же жалко рядом с Аней смотрюсь. Помешанный на ней и такой же нелюбимый.

– Не люблю я тебя, Лена. Не люблю, понимаешь? Не будет ничего у нас хорошо. Никогда не будет, потому что мне с тобой до тошноты плохо.

И пошел прочь к лестнице, а она вслед орет мне:

– А с ней хорошо? Ничего, она опять тебе рога наставит… она никогда не полюбит тебя так, как я тебя люблю.

Возможно, и не полюбит… зато ее люблю я.

***

К вечеру я уже забыл про тест. Мы с Машей снова поехали к Ане. Малышка заранее выбрала, какую сказку будем читать. И я читал, уже мне это не казалось чем-то странным, не казалось, что я похож на идиота, который распинается перед теми, кто его не слышит. Я читал и посматривал на лицо Ани… ничего не изменилось за эти дни. Она так и не приходила в себя. Меня начинало это пугать… словно дежавю. Совсем недавно я так же приезжал к своей матери, и вначале мне тоже обещали, что вот-вот и очень скоро, но ничего не происходило, пока однажды не сказали, что уже и не произойдет.

Пока читал, пришло сообщение из лаборатории. Анализ был уже готов. Я сжал пальцы в кулак и дочитал сказку, лишь потом вышел в коридор и открыл на электронной почте результаты теста. Пол слегка покачнулся под ногами – нет, я не ее отец. Резко выдохнул и хотел уже сунуть сотовый в карман, как он вдруг зазвонил у меня в руках. Я поднес его к уху, стараясь собраться, прийти в себя, чтоб Маша не увидела, что я расстроен.

– Егор Александрович, это Нина. Я с другого номера. Выехала в Словакию, срочно нужно было. Вы получили результаты ваших анализов?

– Да. Получил.

– А результаты анализов Анны получили?

– Да. Только там ничего не понятно.

– Как не понятно… Аааах, наверное, вам послали генетический тест.

– Я сделал, как вы просили, и сдал анализ. К сожалению, я не могу быть ничем полезен ребенку. Я не ее отец.

– Знаю… но у меня очень большая проблема не только из-за вас – и Анна не ее мать.

У меня рука с сотовым резко опустилась вниз. Я с трудом смог поднять ее обратно. Она весила с тонну.

– Вы меня слышите, Егор Александрович, Анна не является биологической матерью Маши.

– Да. Я вас слышу.

Поднял голову и посмотрел через стекло на девочку, она сжимала руку Ани, поднесла ее, как всегда, к лицу.

– Я хотела поговорить с вами об этом не по телефону… но вы сдали анализ, и я решила вам позвонить.

– Спасибо.

Я отвечал ей как робот, и у меня дрожали руки. Вдруг Маша вся встрепенулась и выскочила ко мне. Схватила меня за рукав и потащила в палату.

– Нам нужны хоть какие-то данные Маши. Может быть, вы знаете, в каком роддоме она родилась. Может, там можно что-то узнать?

Маша подтащила меня к кровати и показала на руку Ани – она слегка пошевелила пальцами, а малышка радостно подпрыгнула и обняла меня за ноги. Я опустил руку на ее голову, машинально перебирая косички дрожащими ледяными пальцами и чувствуя, как у меня дерет глотку от желания заорать.

– Егор Александрович…

Я отключил звонок и сунул сотовый в карман, глядя остекленевшим взглядом на шевелящиеся пальцы Ани.

****

Маргарита Сергеевна Немцова работала в областном роддоме столько, сколько себя помнила. Вначале сестрой-акушеркой на побегушках у бывшего главврача, после того как ту уволили и осудили за взятки не без помощи Немцовой, Маргарита Сергеевна начала быстро подниматься вверх по карьерной лестнице. Настолько стремительно, что уже через несколько лет была заместителем главврача, а позже и сама получила столь желанную должность.

Когда Светлана Юрьевна Герасимова уходила на пенсию, она сказала Маргарите, что лучшего акушера-гинеколога данному роддому не найти, как, впрочем, и самого мерзостного и отвратительного человека, коим являлась Немцова, которая и здесь приложила руку, чтобы заветное кресло освободилось побыстрее. Маргарита особо не расстроилась, проводила с почестями свою предшественницу и занялась переустройством роддома, постепенно превращая его в коммерческую клинику. Теперь она и сама не гнушалась взятками, личными одолжениями и другими перспективами, которые открывала перед ней ее должность. Сменила коллектив, окружила себя верными фанатами и подхалимами. Бизнес в роддоме кипел на полную катушку, цены были назначены за все, вплоть до предметов первой необходимости. Негласный прейскурант выдавался роженице или больной, и у нее не оставалось выбора: либо плати, либо лечись на улице или поезжай в соседний город. А до соседнего города десять километров на машине.

Мэр поселка городского типа Владислав Иннокентьевич Галкин всячески опекал роддом, особенно после того как там родила двойню его драгоценная доченька. Если отбросить меркантильность и жадность, а также подлость, Немцова действительно была врачом от Бога. Она принимала роды у самых «тяжелых» рожениц, вытаскивала с того света младенцев. На нее молились и точно так же ее боялись. Зато она не боялась никого. Ну почти. Больше всего Немцова переживала за свое место и за благополучие своей семьи, которая состояла из мужа врача-кардиолога и трех собак пекинесов. Детей у нее не было. В свое время Немцова наделала кучу абортов, посвящая себя учёбе и работе, прекрасно осознавая риск бесплодия. Но ее это сильно не удручало. Одинокой она себя никогда не чувствовала, в свои сорок девять всегда подтянутая, с идеальным макияжем на аристократическом лице, с высокой прической, уложенной из длинных каштановых волос, и строгим взглядом из-под дорогих тоненьких очков. Она создавала внешнее впечатление благополучия всего роддома в целом.

Когда к ней в кабинет постучались и сообщили, что ее хочет видеть посетитель, видимо, договориться о родах или госпитализации, Немцова велела ждать под дверью. Она была занята. Выбирала очередного пекинеса себе в подарок. Рассматривала мордочки новорожденных щенят и умилительно склоняла голову на один бок, затем на другой. Ее прием на сегодня был окончен, а через несколько часов ее ждало плановое кесарево сечение у жены владельца трех супермаркетов в их областном центре. Она планировала к Новому Году заказать у него красную икру, разумеется в подарок за удачные роды. Посетители сейчас не входили в ее планы. Она собиралась продержать его за дверью, а потом царственно выплыть на операцию, заставив ждать еще или назначив ему на понедельник. Возомнили, что у нее здесь поликлиника, и сидят по лавкам ждут. Даже в поликлинике приходят по записи.

Когда дверь резко распахнулась, Немцова вскинула голову и в негодовании сжала и без того тонкие губы.

– Что такое? Как вы….

И тут же осеклась на полуслове. Она его узнала. Да и как было не узнать? Телевизор она смотрит, новости читает, в интернет заглядывает… Но узнала она его не только поэтому… была еще одна причина, и эта причина заставила Немцову стать цвета стенки и чуть пошатнуться в кресле. У нее тут же подскочило давление и запульсировало в висках. Ужасно захотелось взять таблетку валидола под язык.

Шумаков Егор Александрович прошел через весь просторный кабинет к окну и, не здороваясь с Немцовой, открыл окно нараспашку.

– У вас здесь очень душно.

Сказал он и подошел к столу.

– Добрый день, Маргарита Сергеевна. Прошу прощения, что помешал вам в важных делах, – бросил взгляд на монитор ноутбука с открытой страницей сайта по продаже домашних животных, и Немцова тут же захлопнула крышку, – но мое дело не менее важное. Если позволите… – отодвинул стул, главврач заторможено кивнула и нервно поправила очки на переносице.

– Добрый день…

– Шумаков Егор Александрович, но я вижу, вы меня узнали, и это весьма лестно.

– Ддда, узнала. Чем обязана вашему визиту да в наши края?

Она постепенно старалась взять себя в руки. Но у нее плохо получалось. Шумаков пугал ее, и не только потому, что она была наслышана и о его семейке, и жестком характере молодого бизнесмена, о котором только и пестрели заголовки газет, как он перешел кому-то дорогу или подмял под себя очередного конкурента, или, например, добился сноса гостиницы, в которой ему не так подали завтрак. Шумаков пугал ее тем, что мог узнать… и скорее всего, узнал, что здесь произошло пять лет назад. Иначе зачем он здесь… а если узнал, то Немцовой не только светит увольнение и лишение должности, а может светить нечто похуже, и Иннокентич ее не спасет… так как Шумаков имеет намного больше денег и власти. Трусливый Галкин даже не заступится.

– Я думаю, вы знаете, чем обязаны моему визиту.

– Нет, – она мило улыбнулась, – даже не представляю, но я очень рада такому гостю.

Шумаков продолжал улыбаться. У него была красивая улыбка, очень заразительная, и взгляд цепких серых глаз не отпускал собеседника.

– Вы сейчас представите и не только цель моего визита, но и чем он может закончиться для вас и для вот этого, – он обвел кабинет взглядом, – коммерческого гадюшника.

Немцова застыла, и ее тонкие губы приобрели синеватый оттенок.

– Я думаю, Галкин бы одобрил, если бы я решил построить на этом месте санаторий. Неподалеку пруд, березовая роща… Как считаете? Эта местность подходит для санатория? Вас бы я туда взял главной медсестрой… а может, и не взял бы, а может, сделал бы так, что вас не взяли бы даже санитаркой… хотя, может быть, вы бы устроились врачом на зону.

На лице Немцовой выступила испарина, и пот потек по спине.

– Выпейте воды, Маргарита Сергеевна, успокойтесь и начинайте рассказывать мне правду. И ничего кроме правды, и, возможно, для вас все останется по-прежнему.

Она послушалась, выпила один стакан воды, затем другой. Ее пальцы дрожали, а стекло стучало о зубы. Она подняла голову и медленно выдохнула.

– Ее привезли к нам в тяжелом состоянии, без сознания и в родах. Не было ни времени разбираться – что с ней, ни времени на какие-то обдуманные решения. Только операционная. Она бредила, звала вас, маму, плакала в те короткие промежутки, что приходила в себя. – Немцова резко встала и пошла налила себе коньяк, который был спрятан в закрытом на ключ шкафу, выпила залпом четверть стакана и продолжила, – у нас тогда дела обстояли иначе – аппарат УЗИ допотопный, специалистов мало, лаборатории нет, только в город отправляли анализы за десять километров. Я пока дождалась бы ее результатов, она бы…, – Немцова нервно сглотнула, а Шумаков стиснул челюсти и чуть подался вперед. – Я послушала сердце плода доплером, но оно не прослушивалось. Времени везти к аппарату ультразвука не было, у нее шли сильные схватки. Я надеялась, что младенец просто развернулся так, что нам было неслышно.

Она снова замолчала и налила себе коньяк, на Шумакова не смотрела. Ей было страшно.

– Когда прокесарили, ребеночек не дышал. Мы пытались реанимировать… но… Мне очень жаль. Мне безумно жаль. Мы делали, что могли… и у нас не вышло.

Шумаков резко вскочил со стула и отошел к окну, вцепился в подоконник и шумно вдыхал прохладный воздух.

– Это был второй случай в моей практике. Я не знала, что делать. Мы все растерялись, для нас это была личная потеря. Роженица чувствовала себя неплохо, потом мы нашли следы интоксикации организма, но предположить – от чего она произошла, не могли, а она… она не помнила ничего.

Немцова судорожно сжала стакан и с ужасом вспомнила ту ночь. Тогда еще она была заместителем главврача, и Светлана Юрьевна, едва услышав о происшествии, а потом узнав – кто роженица, чуть инсульт не получила.

– Ты представляешь, что теперь будет? Представляешь, как набросятся на наш роддом? Да здесь камня на камне не оставят. Все разнесут к такой-то матери. А мы с тобой сядем, и это лучшее, что с нами произойдет. Ты вообще знаешь про Шумаковых, кто они такие? Понятие хоть какое-то имеешь?

Тогда она не имела, но ей было до дикости страшно от реакции начальницы. В эту же секунду в кабинет влетела медсестра.

– Там девчонку привезли молодую совсем. Несовершеннолетнюю. Орет, матерится. Проклинает и больницу, и ребенка. Не в себе девка. Мы ее пока с той… ну с той знаменитой уложили. Плод ногами вниз, не разродится она без вас, Маргарита Сергеевна, тут или ваши ручки нужны, или кесарево.

– Иди роды принимай, потом решим, что делать.

А решение пришло само собой. Оно орало, выгибалось и грязно поливало отборным матом все отделение, у него под ногтями вились черные полоски, от одежды воняло потом и дешевыми духами. Оно разродилось и тут же заявило, чтоб младенца придушили или вышвырнули в окно, иначе она сама это сделает.

А малышка в руках Немцовой не кричала. Звука не издала, но была жива, пусть и не девяточка по Апгар, синеватенькая, обвитая пуповинкой и недоношенная, но живая, и пищала тихо и очень жалобно. Немцова кивнула медсестре, и они унесли младенца в процедурную, а Маргарита Сергеевна, зашивая роженицу, которая все же с ее помощью разродилась сама, тихо сказала.

– А не надо душить и выбрасывать. Мертвая твоя дочь родилась. Ты своими мыслями ее у себя в утробе удавила.

Дальше все было весьма просто, зарегистрировали смерть, живую девочку записали как Шумакову, а мертвую отправили в морг, с диагнозом гипоксия и остановка сердца еще в утробе. Немцова тогда хоть и боялась безумно содеянного, все же в какой-то мере решила, что сейчас ее руками вершилась судьба человека, и дочка оборванки и малолетней шлюшки обретет богатую, обеспеченную семью, молодая женщина, потерявшая явно желанного ребенка, познает счастье материнства, а гулящая малолетка получила по заслугам. Все равно от девочки отказалась.

Шумаковой сказали, что ее соседка – малолетняя наркоманка и что пришлось перевести в другую палату, а потом и младенца ей принесли. Когда увидела глаза молодой женщины, светящиеся любовью, поняла, что решение было правильным. И ни о чем не жалела… До определенного момента, когда Немцова чуть разрыв сердца от ужаса не получила. В роддом приехала сама Шумакова. Она потребовала предоставить ей генетический материал ребенка. Они приготовились к самому худшему, и главврач, и Немцова уже мысленно сидели на скамье подсудимых, но, как ни странно, ничего не произошло. Никто за ними не пришел, никто даже с ними не разговаривал.

Только за малолеткой мать приехала. На вид приличная, не то что ее ободранка. Выслушала заключение врачей, бледнела до синевы, руки на коленях складывала и пальцы сжимала так, что суставы трещали. Они уехали, а Немцова наконец-то спокойно вздохнула полной грудью. Все обошлось….

– От чего умер младенец? – раздался глухой голос Шумакова, и Маргарита Сергеевна вздрогнула.

– Мы не знаем. Тело на экспертизу никто не отправлял, и причину я вам сказала. Но… при всем моем опыте, у меня есть подозрения, что ваша жена…. она что-то приняла. Какое-то лекарство или препарат, или что-то съела. Что-то, спровоцировавшее смерть плода и сильное отравление у матери. Но я даже предположить не могу, что именно. Существует множество препаратов, которые могут вызвать подобную реакцию организма.

Она затихла, с ужасом заламывая пальцы и ожидая приговора. Ей вообще показалось со стороны, что от Шумакова, который вошел в этот кабинет, ничего не осталось, возле окна стоял совсем другой человек. По нему словно проехался грузовик, и он выглядел поломанным на куски, осунувшимся и немного не в себе.

– И… и что теперь будет? – хрипло спросила она.

– Ничего не будет. Забудьте об этом. И держите рот на замке.

Вернулся к столу и сел напротив снова.

– Та девчонка… вы что-то о ней знаете?

– Да, знаю. Она погибла от передозировки… спустя три года. Это было крупное дело для нашего района. Об этом на местном канале говорили и… нашли целую банду ублюдков, которые по школам наркотики продавали.

Шумаков выдохнул и резко встал с кресла.

– Ясно. Вы правильно поступили, Маргарита Сергеевна, пожалуй, это один единственный правильный поступок в вашей жизни. И если вы будете о нем молчать, ничего плохого с вами не случится. Я обещаю.

Когда он ушел, Немцова налила себе полный стакан коньяка и выпила его залпом.