Роман Твои не родные глава Глава 20

Я не мог понять, как это произошло. Мне казалось, меня окунуло в какой-то кошмарный сон, и я плаваю в студёной воде под толстым слоем льда, бью в него кулаками и ничего не могу сделать. Я жалкий и бессильный. Я не смог обеспечить ей безопасность, и теперь меня разрывало на части от осознания собственной вины. Надо было с ней ехать. Хотел ведь.

Черт. С Аней был Артем и второй охранник. Куда уж больше, мать вашу. Куда больше, чем это? Охранник несколько переломов получил, Артем насмерть, и Аня с черепно-мозговой. Первые сутки я даже не разбирался. Мне было не до разборок, я от волнения с ума сходил и мерил коридоры вдоль и поперек. Подпирал стену возле операционной и снова ходил взад-вперед по коридорам.

Я дергал медсестер, я ломился во все кабинеты, я не давал покоя ее врачу, как и он не давал мне ни одного прогноза после долгой операции. В себя она так и не пришла. Нет, это не была кома, но никто не мог мне сказать, когда она откроет глаза и чем это все может закончиться.

«Нужно время». Очень спокойный и совершенно безэмоциональный хирург повторял мне эти два слова несколько раз. Да, он знал, кто я такой. Все они знали.

– Егор Александрович, мы не боги – мы врачи, и мы сделали для нашей пациентки все возможное. Теперь будем ждать. Как только у меня будут для вас новости, я обязательно вам их сообщу.

– Она жить будет?

– Будет. Мы все для этого сделали, и операция прошла благополучно. Но вы ведь хотите знать о последствиях, верно? Вот тут я вам пока ответить на ваши вопросы не могу. Набираемся терпения.

– Ну исходя из вашего опыта…

– Исходя из моего опыта — жить будет, как я вам уже сказал.

Сутки я просидел в реанимации, просто смотрел на датчики, слушал их дурацкое пиликанье, смотрел на кривые линии на мониторах. Трогал ее руку, всматривался в бледное до синевы лицо и думал о том, что мне уже не важно, что там было в прошлом. Все это теперь не имеет никакого значения. Я хочу ее в настоящем. Рядом со мной. Хочу начать с ней все сначала. Хочу банального человеческого счастья… я готов дать ей шанс, нам шанс. Попробовать поверить ей. Попробовать допустить в своих мыслях, что произошла серьезная ошибка и она не виновата. Я хотел так думать. Особенно сейчас, трогая ее тоненькие пальчики, поглаживая каждую фалангу. Можно быть счастливым даже вот так – всего лишь прикасаясь к ее шелковистой коже и зная, что она жива.

И больше меня не сжирала проклятая тварь-ненависть вместе с ее гнилой подружкой ревностью. Они скулили где-то на задворках. Голодные, полудохлые и намертво связанные железными канатами. Впускать их обратно я не собирался. Это было так странно – видеть ее вблизи, вот так вот. Беспомощной, такой маленькой, хрупкой. С этими бинтами на голове и подбородке и ссадиной на скуле. Когда смотрел на эту ссадину, у самого внутри появлялось тысячи таких ссадин, и каждая кровоточила и нарывала. Стало жутко, что мог потерять ее совсем. Что какая-то мразь могла ее у меня отобрать. Я бы не смог смириться с этой потерей. Даже думать об этом не хотел.

Наутро я допрашивал охранника насчет того джипа. Понятно, что менты ни черта за это время не нашли. Да и Петька видел только, как тот резко выскочил из-за угла и словно шел на таран. Врезался в них сбоку и впечатал в стену здания, потом резко дал назад и скрылся. Судя по всему, джип был довольно внушительных размеров, возможно, даже бронированный. Вряд ли таких могло быть много по городу. Я позвонил своим людям, дал указание просмотреть все камеры наблюдения. Если они есть на самой улице и, возможно, наружные камеры в клинике. Найду тварь – урою, сам лично живьем закопаю. Авария была спланирована. Кто-то это сделал намеренно. Мы с Денисовичем, начальником моей личной охраны, обдумали со всех сторон, что именно могло произойти, и пришли к выводу, что кто-то поджидал машину, кто-то точно знал, что наша машина подъедет к зданию, так же знал примерно в какое время.

Вот это и было странным. Никто не знал, что Аня поедет туда. Никто, кроме нее самой, врача сурдолога и, возможно, кого-то из ее персонала. Но кому надо было вредить Ане? Может, это личная месть Артему? Что больше похоже на правду. Я дал задание Денисычу пробить все связи и знакомства Артема и второго охранника – Петьки. Хотел поехать снова в больницу, как раздался звонок от Регины.

– Я не могу найти девочку. Весь дом обыскала, нет ее негде. Камеры просмотрели – она никуда не выходила. Ворота были постоянно закрыты. Никто не приезжал и не уезжал.

– Сколько времени вы уже не можете ее найти?

– С ночи. Вначале она бегала по дому, заглядывала в глаза охранникам, прибегала ко мне. Есть отказалась. Я ее спать уложить пыталась, но она просто смотрела в потолок и не реагировала на меня. Я вышла, чтобы принести ей чай с мятой, а когда вошла, ее уже в комнате не было. Мы всю ночь ее искали и все утро.

Я поехал домой. Не знаю почему, но внутри все сжалось в какой-то отвратительный узел. Мы ведь совсем о ней забыли – о маленькой девочке, которая не может разговаривать, кричать, громко плакать. Никто не сказал ей, где ее мать, никто не успокоил ее. Я понятия не имел, как сказать ей об аварии. Я вообще не знал, как с ней общаться и что ей говорить. Я никогда раньше не проводил время с детьми. После развода с Аней я вообще их избегал, как только мог.

Когда приехал, меня встретила бледная, как стена, Регина. Ее лихорадило от волнения и от страха. Она знала, что будет, если девочку не найдут. Читала это в моих глазах и нервно кусала губы.

– Я ни на минуту ее не оставляла. Вышла только сделать чай.

– Где вы ее искали?

– Везде искали. Весь дом перевернули… но ее ведь трудно найти, она… она ведь не слышит нас, и кричать, и звать ее бесполезно.

Потом мы искали вместе. И я убедился, что мы действительно перевернули весь дом. Ее не было нигде. В полном смысле слова. Ребенок просто растворился в коридорах этого дома.

– Быть такого не может. Если она не выходила отсюда, то она в этом здании. Ищите. Надо будет – стены разломаете. Что на камерах? Не снаружи, а внутри вы камеры смотрели?

– Смотрели.

– И?

– То ли что-то зависло там, то ли не знаю. Она из комнаты вышла, а дальше не записано или не видно из-за темноты в коридорах.

Я сдавил пальцами переносицу и напрягся всем телом. Где она могла быть? Куда мог пойти маленький пятилетний ребенок? Что в этом доме могло ее привлечь? И ни одного ответа. Откуда я знаю, что может привлекать детей. Понятия не имею. Я выдохнул и вошел в комнату Ани, прикрыл за собой дверь. Малышка всегда спала именно здесь. Не в своей комнате, а чаще всего с Аней. А Регина пыталась уложить ее именно там. Я заглянул под стол, под кровать, посмотрел за шторами. Наверное, выглядел как полный идиот, но мне казалось, что девочка должна быть именно здесь. Именно в этой спальне. Никуда больше в доме она бы не пошла. Особенно без мамы. Но нет. Ее здесь все же не оказалось. Я обессиленно сел на кровать и закрыл лицо руками. Откинулся на спину и сгреб Анину подушку пятерней, и прижал к лицу. Даже наволочки клубникой пахнут. Или у меня этот запах ассоциируется именно с ней. Закрыл глаза, вспоминая, как когда-то по долгу валялись с утра в постели, она у меня на груди, а я гладил ее живот и с ума сходил, когда мне в ладонь толкалась… наша дочь. Тогда я считал, что это наша дочь. Сейчас кажется, что все это было в прошлой жизни… внезапно откуда-то послышался шорох, и я резко открыл глаза. Замер. И снова услышал легкий шорох в шкафу. Осторожно встал с постели и подошел к нему. Какое-то время постоял и потом резко распахнул дверцы.

Она сидела внизу, обняв Анину кофту и обхватив колени тонкими руками. Сидела и смотрела на меня своими невыносимыми глазами, полными слез. Заплаканная, несчастная и такая… такая маленькая. Сам не знаю, как протянул руки и, вытащив ее оттуда, прижал к себе, поднял на руки. Она начала вырываться, упираясь кулачками мне в грудь, а я не мог ее выпустить. Не знаю почему. От нее пахло Аней. От нее пахло тем самым прошлым. Я уселся вместе с ней на край постели и посадил ее к себе на колени, заставил смотреть себе в глаза.

– Успокойся. Слышишь? Я тебя не собираюсь обижать и никогда не обижу.

Она вроде затихла и вдруг снова попыталась вырваться, а когда я удержал, укусила меня за руку. Больно. Вот же ж маленькая ведьмочка… но я руки так и не разжал. Снова повернул ее к себе.

– Твоя мама в больнице. Попала в аварию на машине.

Маша тут же затихла, и ее глаза широко распахнулись, а губы побелели.

– Она живая. С ней будет все хорошо. Врачи ее лечат.

По бледным щекам снова потекли слезы, и я... я просто не мог на них смотреть. Со мной творилось что-то ужасное и совершенно мне непонятное.

– Неее. Не плачь. Все, и правда, хорошо.

Она отрицательно покачала головой.

– Ты мне не веришь?

Нет, не верит.

– Я завтра возьму тебя с собой в больницу, и ты увидишь, что с ней все хорошо, договорились?

Вот теперь неуверенно кивнула слегка, прижимая к себе кофту еще сильнее. И это выглядело так трогательно, так щемяще, что мне, взрослому мужику, было не по себе.

– Давай я сейчас отведу тебя к Регине. Ты умоешься, причешешься и сядешь обедать. А завтра мы поедем в больницу вместе.

Отскочила в сторону и вжалась спиной в шкаф. Отрицательно опять головой качает. От бессилия хочется постучать головой о стену.

– Что? Умываться не хочешь? Расчесываться? Или к Регине?

Она не хотела к Регине… и я не знал, что мне с этим делать. Совершенно не знал. Но решил попробовать по-другому.

– Ладно. А если я тебя умою или ты умоешься сама, а я тебя подержу над раковиной? А потом ты пойдёшь обедать со мной?

Надо купить какой-то табурет или подставку, чтоб она сама доставала. Слишком высоко подняты раковины. Я посмотрел в заплаканные глаза, ожидая ответа. Но его не последовало. Кажется, ни одно из моих предложений ее не устроило. А я не знаю, что еще можно предложить. Я вообще ничего не знаю. И этот ребенок вышибает меня из состояния равновесия. Я рядом с ней сам не свой.

– Тогда я пошел к себе, мне самому надо умыться и переодеться, а к тебе сейчас придет Регина, и вы сами разберетесь.

Я вышел из комнаты и, пройдя мимо ошарашенной Регины и двух тупых охранников (надо их, на хер, уволить, идиотов), пошел к себе.

Сбросил пропахший больницей пиджак на кресло и пошел в ванную. На лице словно осели все эти часы ожидания и волнений, а во рту привкус сигарет и нескончаемых чашек кофе. Сплошная горечь. Я плеснул в лицо холодной водой, протер глаза, а когда открыл их, вздрогнул от неожиданности – из зеркала на меня смотрела маленькая физиономия с огромными глазами. Пришла, чертовка. Надо же… все-таки пришла. Обернулся к ней, а она вытянула руки вверх. И я без слов понял, что это означает – подними меня, чтоб я умылась сама.

Это были самые странные ощущения и самые странные дни в моей жизни. Я словно узнавал себя заново. Знакомился с каким-то совершенно другим человеком. Точнее, она меня с ним знакомила. Маленькая девочка, которая не произнесла ни единого слова, а кажется, что мы с ней говорим двадцать четыре часа в сутки обо всем на свете. Никогда не считал, что с детьми может быть интересно. Они были для меня объектами из другой вселенной, с которыми надо стараться ладить, кормить вкусно и покупать игрушки, возить на прогулки в парки и смотреть, как они катаются на качелях. Но с Машей все было по-другому. Или она была не такая, или я понятия не имел, что значит на самом деле заботиться о ребенке. Когда мы вместе поехали к Ане в больницу, и она села рядом со мной, это было очень странное ощущение. Точнее, понимание, что вот сейчас этот ребенок всецело на мне и больше некому о ней заботиться. А еще какое-то невероятное осознание, что она мне доверилась. Мне. Человеку, который знать не хотел о ее существовании и, можно сказать, ее ненавидел, как результат измены ее матери.

В машине я смотрел на нее, пока она прилипла к окну и с любопытством разглядывала дорожки от дождя на стекле, а я ее. Красивая девочка, какая-то маленькая-взрослая. Это необъяснимо. Вроде понимаешь, что это ребенок, но в то же время важно видеть ее реакцию. Одобрение, например.

На высоких ступенях больницы она дала мне взять себя за руку. И я разнервничался, сжав ее теплую ладошку. Почему-то вспомнилось, как еще совсем недавно она сказала мне, что ненавидит, и даже замахивалась на меня ножом. Мы шли по больничному коридору, и девочка сжала мою руку сильнее, а я в ответ пожал ее пальчики. Черт, это все же адски трудно – не иметь возможности ничего сказать. Потом мы вошли в палату Ани, и я ожидал чего угодно – истерики, неадекватного поведения, слез. Но меня снова удивили. Девочка просто села на стул возле постели и долго смотрела на Аню. Потом сплела свои пальчики с ее пальцами и прижала ладонь матери к щеке. У меня засаднило в груди и начало жечь глаза. Я бы вышел в коридор, но это было бы странным поступком. Трусливым. Поэтому просто старался взять себя в руки, и этот паршивый стыд вернулся… ужасно сильно. Рядом с ней он появлялся все чаще. Накрыл с головой. Не знаю, сколько времени она сидела вот так, а я стоял у стены и просто смотрел на них. Мне до сумасшествия хотелось, чтоб Аня прямо сейчас открыла глаза, проснулась и увидела рядом с собой дочь, но чуда не произошло. Мне все еще говорили ожидать. Нужно время. И я не знаю, как бы я смог ожидать, если бы не Маша.

И сейчас, глядя на них со стороны, я ощущал себя совершенно лишним, им было хорошо вдвоем. Маша как будто говорила с Аней на каком-то ментальном уровне, не слышимом человеку. Потом она сама встала со стула, поправила одеяло и подошла ко мне. Я автоматически присел на корточки и посмотрел ей в глаза.

И неожиданно сам для себя сказал, словно точно знал, что она хотела спросить.

– Она поправится. Доктор сказал, что обязательно поправится. Надо немного потерпеть. Мы будем приходить каждый день, она поймет, что ты ждешь ее, и обязательно проснется. Вот увидишь.

Маша ткнула в меня пальцем и вопросительно посмотрела мне в глаза.

– Я?

Кивнула.

– Да. Я тоже ее жду, – судорожно сглотнул и проклял все на свете, проклял свою ненависть и жажду мести. Сейчас я действительно ждал, чтоб она вернулась и… мне больше ничего не нужно. – Очень жду.

А Маша вдруг достала из своего потрепанного джинсового рюкзака книгу и протянула мне. Сказки Андерсена. Я понятия не имел, что она от меня хочет и что мне делать с этой книгой, но она сунула ее мне в руки и кивнула на Аню.

– Мама подарила тебе книгу?

Отрицательно качнула головой, взяла у меня сказки, открыла и снова дала мне.

– Читать?

Кивнула. И я вдруг вспомнил, что Аня говорила, что читает ей сказки и поет песни. Тогда я совершенно не понял, зачем это делать с глухонемым ребенком… а сейчас не мог понять, зачем читать книгу кому-то, кто лежит без сознания и ничего не слышит.

– Я… я не знаю. У меня ужасный голос. Да и зачем? Твоя мама меня сейчас не…

Маша не дала мне договорить. В ее глазах блеснули упрямые слезы. Она стукнула меня по рукам и снова показала на Аню.

Ладно. Окей, маленький деспот. Я это сделаю. Да, я это сделаю, потому что от меня ничего не отвалится, а подружиться нам с тобой придется. Иначе я ума не приложу, что мне с тобой делать.

Я сел возле кровати на стул, а она притащила второй и уселась рядом. Как всегда, вместе с ногами, подперла голову кулачками. И я читал. Сказку, которую знал еще с детства… и мне в этот момент было так легко. Мне вдруг показалось, что я стал моложе лет на сто, а те камни, которыми меня завалило в эти годы, постепенно кто-то снимает и отбрасывает в сторону.

А потом были похороны мамы… они снова вернули меня обратно в яму, засыпанную камнями, и сколько я не пытался сбросить хоть один, так и не смог. Для меня эта церемония ничего не значила. Я с ней попрощался задолго до нее, и меня раздражали пафосные речи гостей, поминки с обжорством и выпивкой, пьяные, которые к концу вечера забыли, где они находятся и по какому поводу пили. И Лена. Вездесущая Лена в черном платье с траурной миной, пытающаяся повиснуть у меня на шее и жалеть. От чего еще сильнее хочется сдохнуть.

***

Приехал после церемонии домой и, как всегда, уселся с бутылкой в кабинете. Но одному мне остаться не дали. В этот раз я ее прекрасно услышал. Она нагло открыла дверь, вошла, отобрала у меня бутылку и поставила обратно в шкаф. Первым порывом было выставить ее к чертовой матери, запереться изнутри и вылакать все спиртное в доме, но она вдруг схватила меня за руку и потащила за собой. Когда пришли в ее комнату, девчонка включила телевизор и усадила меня на свою кровать.

Откуда-то из недр шкафа притащила две пачки чипсов… И я… а я остался там вместе с ней. Мы смотрели мультики. И она беззвучно смеялась… а я понять не мог, как у этого крошечного существа есть столько энергии жить. Ведь она даже не слышит, что говорят герои мультфильма, она не слышит музыку… но ведь радуется, смеется и хлопает в ладоши. Я не заметил, как умял пачку какой-то гадости, которую так любят дети, не заметил, что мы смотрим уже третий по счёту мультик… а потом она уснула. И я укрыл ее одеялом, выключил телевизор и ощутил странную тоску. Мне не хотелось возвращаться к себе. В свой кабинет, в свою комнату. Мне было хорошо рядом с ней.

Но я все же ушел, не уснул, конечно, сразу. Но и пить не стал. Под утро задремал на диване, а потом уехал в офис. Едва переступил порог, как позвонила Регина – Маша снова спряталась в шкаф и не хочет оттуда выходить, отказывается есть.

Вначале я решил махнуть на это рукой и продолжить встречу с партнерами, но все время, пока передо мной чертили новые перспективы строительства в трех городах и показывали интересные проекты, я думал о том, что она там одна в этом темном шкафу сидит. И так худющая и прозрачная. Если не будет есть, то что от нее останется. Потом представил себе, что она там плачет, и послал к дьяволу встречу, поручил ее своему заместителю. Только вначале дал распоряжение снести к такой-то матери торговый комплекс своего конкурента. Выкупить контрольный пакет и расчистить место под строительство нашего центра.

– Ты с ума сошел, Гоша? Это же двоюродный брат Арсения Федоровича.

Я пожал плечами, собирая бумаги в папку и не глядя на Костика – моего верного советника и заместителя. По-хорошему было б называть его дядя Костя, так как он был возраста моего отца, и взял его на работу еще он, но Костик терпеть не мог вот этого пафоса и имен-отчеств и поэтому отзывался только на имя.

– И что теперь? Он может считать, что он схватил черта за яйца?

– Нет, но у тебя есть еще около пяти проектов с твоим тестем. Если вы сейчас испортите отношения, ты можешь потерять в деньгах.

– Я хочу построить детский комплекс именно в этом городе и именно здесь. Это удобное место, и все вот эти кафешки, игровые заведения и ночные бары здесь не в тему. Пусть переносит их в промышленную зону.

– Ты просто сейчас начинаешь войну с Добронравовым.

– И что? Мне надо бояться его гнева?

– Я думаю, тебе надо просто быть осторожным, и ты женат на его дочери, не забывай.

– Это ненадолго.

Я сунул папку в ящик стола и поднял взгляд на Костика. Он смотрел пристально на меня своими небольшими светлыми глазами под блестящими стеклами тонких очков.

– Я буду подавать на развод.

– То есть все реально серьезно, да? И слухи о том, что в доме твоего покойного деда сейчас живет твоя бывшая, это все же правда.

– Я пока что не хочу это обсуждать даже с тобой. Займись кузеном Добронравова. Предложи ему сделку еще раз. Откажется – сотри его в порошок. Я хочу на следующей неделе утвердить проект центра. Мне плевать на Добронравова и его семейство.

– Как знаешь, мое дело было предупредить. Ты вернешься в офис?

– Да. Кое-кого заберу и приеду.

Оказывается, я принял решение еще до того, как приехал домой. Сам от себя не ожидал. А потом смотрел, как она лихорадочно одевается, как довольная носится по комнате, как подставляет голову Регине, чтоб та заплела ей волосы и… все. И я растекся в вязкую лужу где-то у ног этой маленькой красотки, которая, кажется, начала мною вертеть, как ей хочется. Я привез ее в офис. Под удивленными взглядами работников и совершенно ошарашенным взглядом Костика, который тем не менее нашел где-то пачку новых фломастеров и притащил листы для принтера. Я снова вернулся к партнерам, а сам ловил себя на том, что поглядываю через стекло на то, как Маша рисует, она забралась с ногами на стол и усердно что-то выводила на листике. И мне стало ужасно интересно, что она там вырисовывает, прикусив маленький язычок… и какое-то дикое сожаление появляется – а ведь будь она моей дочкой, все эти годы я мог провести рядом с ней. И, возможно, она не была бы глухонемой.

Когда я уже собирался домой, она спрятала рисунок в свой рюкзак. Мне так и не показала, а я не просил. Мы снова поехали вместе к Ане, и я опять читал ей одну из сказок, а Маша сидела на стуле и, почти не моргая, смотрела на свою мать, опять прижималась щекой к ее ладони. Когда мы приехали домой, и я вручил ее Регине, а сам собрался идти в кабинет и тихонько достать из шкафа бутылку, Маша протянула мне свой рисунок, и я… я рассмеялся – она нарисовала меня, сидящего на полу с бутылкой в руках. Смотрелся я там ужасно и, скорее, был похож на бомжа на улице где-то в подворотне.

– Та ладно! Я не такой!

Она кивает, распахнув широко глаза и наморщив лоб. Словно говорит мне «такой-такой». А потом тянет к себе опять смотреть телевизор. У нее в шкафу спрятаны еще две пачки чипсов, и мне уже становится интересно, где она их берет. Я уснул у нее в комнате, сидя на полу. Просто отрубился под какой-то очередной диснеевский мульт, открыв для себя, что они чертовски интересные, и как я мог не смотреть их раньше. Я вообще не помнил, когда включал телевизор последний раз.

Утром она уже ждала меня совершенно одетая со своим рюкзаком за плечами. Она собралась со мной на работу… Несколько секунд я смотрел на нее – такую смешную и мелкую с двумя хвостами по бокам и снова со своим старым рюкзаком.

– А ты поела?

Кивнула и чуть склонила голову набок. Просит взять с собой.

– Ладно, поехали. Только мне не мешать.

Захлопала в ладоши. Я обернулся к Регине и удивленно заметил, что та улыбается. Едва я на нее посмотрел, как улыбка пропала с ее губ, и она снова стала привычной неулыбающейся Региной. Кажется, я знаю, кто носит маленькой ведьмочке чипсы.

Протянул руку Маше, и та схватилась за нее, а потом сплела свои пальцы с моими. И мне вдруг стало так тепло. Я внутренне начал согреваться. Как никогда и ни с кем.

Пиликнул мой сотовый – пришла смска от Антонины.

«Я прислала вам уроки по языку жестов для начинающих. Если что-то будет непонятно, звоните обязательно. И не забудьте про анализы и нашу встречу завтра. Это важно. Мне нужно закончить обследование».

Да, я решил научиться говорить с ней. Я захотел ее понимать.