Роман Твои не родные глава Глава 18

В клинику я утром сама поехала. Егора уже не было дома. Я сказала Регине о предстоящих анализах, и она кому-то позвонила, а потом за мной прислали машину с водителем. Какого-то нового типа. Я раньше его не видела. Пока я одевала Машу, она все время меня отвлекала и что-то говорила. То ей завтрак не понравился, и Регину она не любит, потому что та похожа на ворону, а еще ей надоело находиться в этом доме, и она хочет поехать к нам домой.

– Регина заботится о тебе. Она не плохая.

– Плохая. Она дает мне на завтрак овсяную кашу и заставляет всю ее съесть, и только потом разрешает мне взять десерт.

– Овсяная каша очень полезная. Я бы на ее месте делала точно так же.

– А ты не на ее месте. Ты теперь меня ей отдаешь!

– Неправда. Регина просто выполняет свою работу.

– Когда мы отсюда уедем?

– Не знаю. Пока что нам нужно находиться здесь.

– А я не хочу находиться с ним в одном доме. И ты солгала. Он мне не отец. Он даже не знает, что я его дочь.

Я демонстративно посмотрела на часы.

– Мы опаздываем.

– Я никуда не пойду. Ты стала злая. Ты не похожа на себя. Ты как чужая.

Медленно выдохнула и обняла ее ладонями за маленькое личико.

– Маша, я не злая, я просто очень хочу, чтоб у нас все получилось.

– Что получилось?

– Егор обещал помочь тебе. Обещал попробовать тебя вылечить, чтоб ты могла слышать. Понимаешь? Ты ведь хочешь что-то услышать, как другие дети?

Она вдруг замолчала и быстро захлопала длинными ресницами.

– Правда?

– Да, правда. Именно поэтому мы здесь, а сейчас мы едем в клинику к той тете, которая недавно с тобой беседовала.

– Хорошая тетя. Она мне понравилась.

– Ну вот и отлично. Давай я быстро заплету тебе волосы, и мы поедем.

– А почему ты ночью не была у себя в комнате?

– Я читала книгу в библиотеке.

– Здесь нет библиотеки.

В этот момент вошла Регина, и я готова была расцеловать ее в обе щеки за то, что так вовремя избавила меня от этого разговора. А еще ужасно нервничала. Мне было очень страшно, что вот эта вот надежда, что вот это предвкушение чего-то чудесного, какого-то волшебства для Маши вдруг окажется лишь ложными иллюзиями. Ведь жить без этой самой надежды было намного легче, а сейчас… сейчас вдруг перед глазами появлялись картинки, где Маша меня слышит и даже говорит. Мне снилось это по ночам, и я со слезами счастья на глазах просыпалась и… чувствовала, как надежда напитывает мое тело дикой энергией и желанием вытерпеть что угодно, лишь бы у Маши появился шанс на нормальное детство и счастливую жизнь.

Но в то же время пугало, что вдруг все это напрасно и обследование все же найдет такую патологию, против которой врачи бессильны.

Когда мы приехали в клинику после двухчасовой дороги в машине, нас уже ждала Антонина. Доктор Нина. Так она просила себя называть.

– Идемте. Я отведу вас в палату. Там вы подождете анализов и отдохнете с дороги.

Повернулась к Маше и потрепала ее по щеке.

– Привет, малышка. Боишься?

– Нет.

– Конечно, нет. Ведь ты у нас очень смелая мамина защитница.

Мы поднялись на лифте со стеклянными стенами на десятый этаж, и нас провели в просторную светлую детскую комнату. Совершенно не похожую на палату в больнице, скорее, напоминающую номер в хорошей гостинице.

– С Машей пока проведут разные психологические тесты две мои ассистентки. Попытаются в игре понять степень ее социализации и возможности общения сразу с несколькими собеседниками, мы посмотрим нет ли у нее с этим определенных проблем, которые обычно возникают у таких особенных деток, как она. И если они есть, то будем работать в этом направлении тоже. Егор Александрович хотел, чтоб с девочкой каждый день занимался квалифицированный специалист, и я хочу определить, с чем именно нам нужно будет работать. Потом у нее возьмут анализ крови. Так же его возьмут и у вас.

Пока она говорила, Маша с приоткрытым ртом осматривала красивых новых кукол, сложенный в коробку конструктор, целые ящики мячиков и самых разных игрушек. Моя маленькая девочка никогда не видела столько всего, и чтоб ей позволили все это трогать и брать в руки. Ничего… когда-нибудь у тебя все это будет… или не у тебя, а у твоих деток. Я постараюсь, чтоб было.

– Пока они будут заниматься, я хотела бы с вами кое-что обсудить. Наедине.

Я тут же обернулась к Нине и попыталась улыбнуться.

– О чем?

– Об отце Маши.

Улыбка тут же пропала с моего лица, и Нина внимательно посмотрела мне в глаза.

– Здесь нас с вами никто не подслушает, а о нашем разговоре никто не узнает. Идемте. Если что-то будет не так, вас позовут.

Она увлекла меня за дверь и провела по светлому, широкому коридору в свой кабинет. Открыла его ключом, грациозно толкнула дверь. Мне почему-то за это время стало очень жарко. Пока мы шли какие-то пять минут, у меня вспотели ладони. Нина включила кондиционер и прикрыла за нами дверь.

– Присаживайтесь. Здесь нас никто не потревожит.

Я насторожено села в кресло и невольно все же осмотрелась по сторонам.

– Когда мы были у вас дома и я беседовала с Машей… она сказала, что знает, кто ее отец, и что она его видела. А вы мне сказали, что вы не котактируете.

Я тут же встала с кресла.

– Нет, нет, я здесь не для того, чтобы уличить вас во лжи. Ни в коем случае. Нет! Я просто хочу вам помочь. Помочь вашей девочке, и для этого мне мало только вашего анализа. Мне нужен и анализ ее отца. Я так поняла, что там вас что-то пугало об этом говорить. Я ведь психолог. Я все замечаю.

Я снова села в кресло.

– Понимаете… у нас очень сложная ситуация, и даже если я вам скажу – кто отец Маши, он все равно ни за что не сдаст анализ.

– Почему? Вы уже просили его об этом? Вы можете мне доверять. Я ваш друг. Я искренне заинтересована вам помочь.

– Я понимаю, но к сожалению, это все, что я могу вам сказать. Он не сдаст анализы. Он не считает, что Маша его дочь. И говорить об этом бесполезно.

– Это Егор Александрович?

Я вскинула голову и впилась в молодое лицо доктора удивленным взглядом.

– Это моя профессия – все замечать и сопоставлять реакцию и эмоции людей. Так это он?

Я кивнула и стиснула пальцы. Черт, если она скажет Егору, что я проболталась, как тот отреагирует? Что если он разозлится и откажется помогать ей?

– Теперь я понимаю, почему вы не хотели говорить… Конечно, это будет весьма сложно, но я придумаю – под каким предлогом все же заставить его сдать кровь. Оставьте это мне. Я рада, что вы все же были со мной откровенны. Вы можете пока подождать в холле или попить кофе внизу у нас в кафетерии. Когда тесты с Машей будут окончены, я вас позову для сдачи анализа.

– Я вам очень благодарна за помощь. Вы… очень добрая и... Спасибо вам.

– Это моя работа. Идемте, я покажу вам, как спуститься обратно вниз. Это на другом лифте.

Она провела меня к кабинке и ушла, а я все еще чувствовала, как дрожат мои ноги и перехватывает дыхание. Вот и все. Сказала. Может быть, именно эти проверки заставят его поверить, что Маша его. Я подошла к маленькому помещению с надписью «кафетерий» и остановилась у стойки, рассматривая булочки и пирожные. В сумочке были деньги… те самые, что мне оставлял Егор. Я еще ни разу их не потратила. В животе тихо заурчало, и я вспомнила, что с утра ничего не ела.

– Какой кофе вам сделать?

– Можно, пожалуйста, капучино и вот эту булочку с яблоками?

– Конечно.

– Булочку вам подогреть?

Я кивнула и посмотрела за какой бы столик сесть.

– Присаживайтесь, я вам принесу.

– А мне дайте эспрессо, да поживее.

Я резко обернулась и увидела Лену. Она не смотрела на девушку, она смотрела на меня. Очень пристально и нагло, а ее ярко-вишневые губы растянулись в ухмылке.

– Что? Не ожидала меня здесь увидеть? Я знаю о каждом твоем шаге… муж мне все рассказывает.

– Я очень за вас рада.

Я обошла ее и направилась к дальнему столику у окна. Услышала, как цокают позади меня ее каблуки.

– Эй, ты, деревенщина, я к тебе пришла. Не поворачивайся ко мне спиной.

Теперь усмехнулась я и даже не обернулась. Отодвинула стул и села за столик. Лена уселась за мой стол напротив меня.

– Я долго терпела… а теперь терпеть не стану. Егор мой муж, а ты жалкая шваль, которую он вышвырнул из своего дома. И не смей возле него ошиваться, не то я тебе патлы вырву.

Я откинулась на спинку кресла и склонила голову на бок.

– Вы ведь обо всем с мужем говорите, верно? Значит, он знает – зачем ты здесь? Патлы мне рвать вы вместе будете? Или все не так радужно, и у тебя начались проблемы, и ты теперь в гордом одиночестве?

– Проблемы начнутся у тебя, если ты, сучка, не исчезнешь из его жизни.

Ее белоснежный брючный костюм безумно меня раздражал. И мне отчего-то хотелось его чем-то испачкать.

– Так ты бы сделала лучше так, чтоб он исчез из моей! Или у тебя не получается?

Нам принесли кофе и поставили на столик. Я не знаю, что вселилось в меня в эти минуты. Боль куда-то отодвинулась на второй план. Она трансформировалась в едкую ненависть и презрение к этой женщине. Она мне казалась убогой и жалкой.

– Послушай меня внимательно, дрянь. Егор мой! Ясно? Не смей ему навязывать своего ублюдочного больного ребенка, или я за себя не отвечаю!

– Ублюдочная и больная – это ты!

Я сама не поняла, как плеснула ей в лицо горячий напиток. Она взвизгнула, вскочив со стула, а я сквозь зубы процедила:

– Только попробуй приблизиться ко мне и к моему ребенку…

В этот момент зазвонил мой сотовый, и я увидела на нем номер Нины. Прошла мимо трясущейся и матерящейся отборным матом Лены и вышла из кафе. Медленно выдохнула и направилась к лифту.

Я не видела его несколько дней. Точнее, два дня. Даже не знаю, спокойно мне было или наоборот. Скорее, странно. И я догадывалась, почему его нет. На меня накатывали волны сочувствия. Ненависть и злость отходили куда-то на второй план. Терялись на фоне понимания его боли и трагедии, когда уже ничего не имеет значения и взято эмоциональное перемирие. Невозможно продолжать ненавидеть человека, когда жизнь его разломала на атомы адской и невыносимой боли, и я знала – какая она, эта боль… и что нет ей конца и края. Теперь она будет в нем жить постоянно. Как и живет во мне.

Конечно, ему есть с кем об этом поговорить и у кого искать утешения. Именно поэтому он не приезжает сюда… Ему сейчас не до нас с Машей. От мыслей о Лене стало тошно и противно внутри. Вспомнила ее вульгарное поведение, ее лицо, вызывающее стойкую неприязнь, и вздрогнула. Стало интересно, от чего эта дрянь не рядом с Егором была и не в трауре, а каталась по городу в своем белом костюмчике и меня искала… Отчего-то мне не верилось, что мой бывший муж рассказывал ей о лечении Маши и о том, в какой клинике оно проходит. Я все же немного знала Егора, и на него это не похоже. Тогда кто? Либо кто-то из охраны, либо кто-то из обслуги. Регина больше всего подходила на роль информатора Лены. Я бы не удивилась, если бы это оказалась она. Мы с ней так и продолжали держать дистанцию. Больше, чем по необходимости, не общались. Маше она тоже не нравилась. Но стоит ей отдать должное – ее отношение к ребенку было безупречным. Даже больше, иногда мне казалось, что она искренне привязалась к моей дочери. Это было странно, и я даже не хотела в это верить. Но иногда видела, как та заходит в комнату Маши и укрывает ее одеялом, или неизменно заботится о том, чтоб не забыли приготовить ее любимые блюда. А еще она запомнила, что у нее аллергия на арахисовое масло, и лично проверяла, чтоб этого компонента не оказалось в еде. Странная женщина. Молчаливая, замкнутая и при этом обо всем осведомлённая и вездесущая.

Пока Егора не было, я часто думала о нем… понять не могла, зачем ему нужны мы. И не находила ответ на этот вопрос. И слова, что говорил мне в ту ночь… они снова и снова всплывали в памяти. Нельзя так притворяться. Да и пьян он был, чтоб контролировать себя настолько. Пусть Егор и был манипулятором… но не в таком состоянии, и мне почему-то казалось, что ночью он был со мной настоящим. Конечно, я понимала, что где-то внутри я начала искать ему оправдания, что проклятое сердце пытается найти для себя хотя бы одну лазейку, чтобы иметь право любить его без адских мук и всплесков ненависти к себе за эту любовь, и находит, черт его подери, оно очень умело находит тысячи лазеек, чтобы снова начать сходить с ума по этому ублюдку, обрекшему меня и свою дочь на жалкое существование. Я не имею никакого морального права его прощать. Из-за Маши. Не из-за себя. Как бы не хотелось и как бы сильно его не любила, я не прощу ему ее детство, которое могло быть намного лучше… И, да, он в этом виноват.

Эти дни Нина высылала нам разные программы для занятий с ребенком. Она выявила у Маши множество психологических проблем, но вместе с этим уверила меня, что это обратимо, и при правильном подходе все ее проблемы обязательно исчезнут. Оставалось лишь дождаться результатов генетических анализов… я с ужасом думала о разговоре Нины с Егором, о том, что я назвала его отцом Маши… А что я должна была сделать? Продолжать отрицать? Это единственный шанс моего ребенка к лучшему будущему, и мне плевать – верит ли он в свое отцовство… самое последнее, что я хотела – это заставить его принять Машу насильно. Любовь к ребенку рождается на уровне подсознания и не имеет ни малейшего отношения к тестам ДНК. Пока тест отрицательный – не люблю, а стал вдруг положительным – резко проснулись отцовские чувства. Так не бывает. Они либо есть изначально, либо напрочь отсутствуют. И я больше всего не хотела, чтоб Маша страдала из-за его нелюбви, как я в свое время страдала от понимания, что отцу совершенно не нужна и что он не сделал ни одной попытки найти меня… Сейчас, став матерью, я совершенно не понимала, как можно сознательно отказаться от своего ребенка.

В тот день мы говорили с Ниной, и она сказала совершенно непонятную для меня вещь… я даже не смогла ее до конца принять – в некоторых людях отсутствует любовь к своему потомству, не возникает она ни при близком контакте, ни при его отсутствии. Их чувства атрофированы и совершенно не просыпаются. А мужчины и вовсе устроены абсолютно иначе.

И как бы странно это не звучало, иногда готовы любить чужих детей намного сильнее собственных лишь потому, что ассоциируют их с любимой женщиной… Но тема отцовства болезненна… Нина много чего говорила о Егоре, а точнее, не так о нем, как о ситуации в целом. Я не могу сказать, что мне это помогло его понять… нет, к сожалению, не помогло. Я даже не представляла, как он мог допустить мысль, что Маша не его дочь, как вообще посмел делать эти мерзкие анализы. Откуда в наших безумных чувствах, где каждый был продолжением другого, могла появиться вот эта грязь недоверия… а потом вспоминала, как он кричал мне о моем брате. О том, что видел нас вместе. Сейчас я могла анализировать и думать об этом снова и снова… кто-то следил за мной и сделал наши снимки… мои с Толиком. И на это был способен лишь один человек – Лена.

Она кого-то наняла, чтоб убрать меня с дороги… и даже это не было ему оправданием. Он поверил. Кому-то. Не мне. Он смог равнодушно выставить нас на улицу, и я никогда не забуду той отчаянной боли, когда я с младенцем на руках смотрела на закрытые ворота и окна его дома и не знала, что мне теперь делать.

Такое не прощают… да, я все еще люблю его, я все еще хочу его, как мужчину, но я не хочу его обратно в свою жизнь. Я никогда не забуду, какую боль он мне причинил.

А сама каким-то образом, пока думала, пришла опять к комнате Егора… не знаю зачем. Наверное, затем, чтобы опять посмотреть на тот самый ящик со своим кольцом и фото. Какое-то маниакальное желание думать о том, зачем ему все это здесь, именно в его логове. Неужели он достает мое фото и смотрит на него?

Открыла ящик и вздрогнула – теперь там лежала еще и прозрачная папка, сквозь пластик которой просвечивали документы. Я взяла ее чуть дрогнувшей рукой и достала оттуда… те самые проклятые тесты. Словно гадюку ядовитую в руки взяла.

Долго смотрела на заключение, перечитывала медицинские термины, пока не опустила взгляд на число и подпись, и это была не подпись Егора. Первый тест на ДНК сделала его мать… и сделала еще тогда, когда я была в роддоме.

А ведь она даже туда не приезжала. Егор сказал, что она приболела и боится заразить меня и ребенка. Два других теста уже делал Егор.

Впрочем, какая разница – кто их делал. Все это ложь. Все это сущий бред. Маша его дочь, и я это знаю так же, как я знаю, что я — это я.

Вспомнила, как мучилась, рожая ее, как вырубилась от дикой боли… и как потом проснулась в холодной палате с запахом хлорки и затхлости. Наркоз отходил очень тяжело, и меня постоянно рвало, с постели встать не могла – мне сделали кесарево. Машу мне принесли лишь на следующий день. Показали и унесли обратно… сказали, что мне восстанавливаться надо, что я слишком ослабла и истощена. Потом врач долго выспрашивала меня, что я ела накануне. Они выявили у меня признаки сильной интоксикации, но так и не смогли определить – от чего она. И я не смогла. Я ничего такого не ела, и у меня никогда не было пищевой аллергии.

А потом все забылось, когда я взяла на руки свое сокровище и… это была любовь с первого взгляда. Не знаю, у кого и когда что-то просыпается, мне кажется, у меня оно просто жило внутри, и едва увидела мою малышку, сошла с ума от самой бешеной и невероятной любви в жизни женщины – любви к своему ребенку. Мой врач, которая принимала у меня роды, оказалась невероятно чуткой, она постоянно меня навещала, рассказывала, как кормить Машу. А потом сама же удивлялась, как быстро та набирает вес. К тому моменту в палате я лежала одна… а до этого, когда только пришла в себя, рядом со мной не своим голосом орала какая-то совсем молоденькая девчонка. Она требовала что-то ей уколоть, рычала и вопила. А на следующий день куда-то исчезла. Санитарка рассказала, что девчонка совсем юная и, судя по всему, наркоманка… а у таких нормальные не рождаются. Ее в другое отделение перевели. Почему – я так и не узнала.

Да и мне было все равно. У меня появился невероятный смысл жизни, я на свое счастье насмотреться не могла. Уже на следующий день ко мне приехал Егор, и мы вместе назвали малышку Машей.

Одно только вдруг насторожило… Егор нашел меня не сразу. Ему позвонили, когда я пришла в себя, и он приехал только на следующий день… Подумалось вдруг, что о моем местонахождении знали и раньше. Хотя свекровь вполне могла узнать и уже после этого прислать кого-то взять проклятый анализ, а потом его подделать.

Я положила бумаги обратно в стол и вернулась к себе в комнату. Долго уснуть не могла, пока не погрузилась в какой-то тяжелый сон… и впервые увидела во сне свекровь… Она мне что-то показывала, и я не могла понять, что именно, пока не увидела в ее руках сотовый телефон. Проснулась от какого-то странного ощущения… Заглянула в комнату Маши, но ее там не оказалось. С нарастающим беспокойством стала осматриваться по сторонам, пока не увидела тусклую полоску света из кабинета.

Господи! Неужели она опять роется там в вещах Егора или что-то берет. Что ж это за наказание. Вредность мелкая. Я тихо подошла к двери кабинета и слегка толкнула ее… и замерла. Мне словно дали пинка под дых.

На стуле сидел Егор, перед ним фото его матери и свеча зажженная. А напротив него Маша стоит и гладит его по голове… Именно гладит. Волосы его маленькими пальчиками ерошит. А потом медведя своего ему протянула.

Он голову приподнял и посмотрел на нее затуманенным взглядом. Взял игрушку и, тяжело вздохнув, посадил на стол рядом с портретом моей свекрови… а Маша… Маша подтащила стул и уселась рядом с ним, подперла кулачками лицо. Так они и сидели молча, и пламя свечи освещало их лица. Странная идиллия. Казавшаяся мне совершенно невозможной. Я отпрянула от двери и облокотилась спиной о стену. Не знаю, что я чувствовала в этот момент… но войти и помешать не хотелось.

Как же забавно – он не нашел утешения во мне, не нашел его у себя дома, а маленькая глухонемая девочка остро почувствовала его боль и пришла к нему разделить ее. Она такая… она умеет утешать. Подставлять худенькое и хрупкое плечо без лишних слов, просто в глаза смотреть, и одного взгляда хватает, чтоб понять – это не фальшивое сочувствие.

Другое дело, что он не заслужил… не заслужил ее поддержки.