Роман Только с ним глава Глава 46

Глеб

— Глеб Викторович, вы уверены, что вам нечего мне рассказать? — следователь врезается в меня взглядом.

Серьезным и хмурым, по его мнению, потому что во мне он вызывает неконтролируемую улыбку. Смеяться хочется. Цирк, блть, клоунов.

Меня раз десятый за пару дней вызывают к нему в кабинет. Он задает дебильные вопросы, пытается подловить меня на вранье. Я заебался отвечать на одни и те же вопросы, но Саша сказал, что проблему решает, адвоката ко мне прислал. Большим он помочь не может. Надо звонить отцу, но я ему запретил.

— Нечего, — отвечаю хмуро.

— Вы же понимаете, что делаете себе хуже? Мне торопиться некуда, я могу вас сюда долго вызывать.

— А что, дел больше нет? — интересуюсь. — Или за мое так много заплатили, что на остальные можно хер положить?

Вот теперь во взгляде Чистова Дмитрия Павловича проскальзывают настоящие эмоции. Он злится. Даже руки в кулаки сжимает. Смотреть становится интереснее.

— Марк, — следователь обращается к сидящему за соседним столом помощнику. — А мы можем Глебу Викторовичу организовать “лучшую” камеру?

— Можем.

Что это за “лучшая” камера, я уже знаю. Меня туда в первый день отправили, когда я следаку нахамил и на хуй его послал. Ну такой я. Не могу молча смотреть на людей, которые чувствую себя выше других. Раздражают дико. Сразу хочется на место поставить. Эта мразь прекрасно знает, что меня подставили. И даже кто знает. А сидит, сука, важный такой.

— А вы уверены, что можно? — интересуюсь.

Мне-то по херу, чего я там не видел? Ну, изобьют, так ведь и я кулаками помахаю. В прошлый раз троих покалечил, одному руку сломал. Меня, конечно, тоже поколотили, в синяках весь, но зато потом следаку выговор сделали.

— Можно, — улыбается, обнажая неровные зубы. — Тебе всё можно. Борзый слишком.

— Ну валяй, — говорю расслабленно откидываясь на спинку. — Не забудь, кстати, что тебя тоже нагнут нехило.

Его взгляд темнеет сильнее, кулаки сжимает, зубами скрипит. Кивает своему помощнику. Не верит, что нагнут. Я оскаливаюсь. Пока терплю, ему ничего не будет. В принципе, я терпеливый. Пока они грань дозволенного не переходят, отец ничего не узнает. Потом посмотрим по ходу дела. Я надеюсь на адвоката, которого мне брат прислал. Лучший в городе. Он мою стратегию молчания сразу одобрил. Сказал, ни в чем не признаваться, отпечатков на том пакете нет, меня скоро должны выпустить.

Поэтому, видимо, следователь и отрывается. Сломать пытается, чтобы не вышел раньше.

— Пошли! — меня толкают в спину.

Я поднимаюсь. В мою камеру не ведут. В другую на другом крыльце. Я немного не в форме, не рассчитывал, что меня так быстро переведут. Восстановиться не успел.

В новой камере оказывается четыре человека и одна свободная койка, куда я сразу же бросаю вещи, что мне вручили по пути. Мужики здесь чуть больше тех, которые избивали меня в прошлый раз. Сильные, злые и им точно что-то пообещали за меня. Боковым зрением улавливаю движение, для меня пока не опасное. Поворачиваюсь к ним лицом. Смотрят. Изучают. У меня лицо побитое, тело всё в синяках.

В какой-то момент думаю, что зря не потребовал у адвоката сегодня звонка отцу. Надо было. Предупредить, попросить, чтобы помог. Следом упрямое — потерплю. Мы с ним хрен знает сколько времени не общались. Нечего и начинать.

Драка начинается неожиданно. Я пропускаю первый удар, и в этом оказывается моя фатальная ошибка. Их четверо, они сильные и не побитые. Мне что не удар — то боль адская. Такая, что вдох сделать тяжело. Я успеваю только носы двум амбалам сломать. Двое оставшихся меня уделывают. Последнее, что помню — огромный кулак, летящий мне в лицо.

Дальше — мрак.

В себя прихожу со стоном. Болит все тело. Нахожусь, по всей видимости, в местном медпункте или как это у них тут называется. Лежу на кушетке, высоко под потолком огромная лампа, светящая раздражающим белым светом.

— Очухался, — слышу знакомый голос.

Поворачиваю голову — брат стоит. Не Саша, Кирилл. Смотрит на меня недовольно. Руки в карманы засунул и рассматривает меня. Морщится, словно от взгляда на меня ему больно.

— Я почему узнаю о том, что ты в тюрьме в последнюю очередь?

— Саша должен разобраться.

— Блть, Глеб, я что, монстр по-твоему? Мне позвонить слабо было? А если бы тебя убили или…

Он замолкает, но я итак прекрасно его понимаю. Отворачиваюсь. Могло быть и хуже, согласен. Могли не просто избить. С синяками я жить буду, с тем, что могли сделать — не смог бы. Хорошо, что стороной обошло.

— Я договорился уже, — говорит Кирилл. — Следователя уволят, тебя отпустят. Ты встать можешь вообще?

— Наверное, — пытаюсь усмехнуться, но тут же морщусь. — Отец знает?

— Нет. Ты же обо мне не забыл, да? Мое имя сейчас, как имя отца. Я его место занимаю в компании. Ему я не говорил и не скажу.

— Спасибо.

Я поднимаюсь с кровати. Голова кружится, тело пошатывается, хотя это я только сел. О том, чтобы встать и пойти речи пока не идет. Задача из разряда охренеть, каких сложных.

— Держись, — брат протягивает мне руку, я за нее хватаюсь. Шатает. — В больницу поедем.

— Домой, — говорю упрямо.

У меня там Аля. Волнуется и ждет. Позвонить ей мне не позволили.

— У тебя сотряс, может, куда домой?

— Домой, что непонятного? Больница завтра будет.

К машине мы добираемся с трудом. Я забираюсь на заднее сидение и почти сразу отключаюсь. Когда в себя прихожу, становится легче. Тело уже не так шатает, да и вообще чувствую себя лучше. Мозги работают яснее.

Я дома. Правда, как сюда добрался, не помню. Воспоминания зависли на моменте, когда в машину к брату сел. В комнате темно, видимо, уже вечер. Я раздет и укрыт одеялом заботливо. Али рядом нет, но я слышу едва различимые голоса из кухни. Ее и еще чей-то. Незнакомый и более взрослый. На то, чтобы одеться, по ощущениям уходит минут пять. Делаю все заторможено и словно наблюдаю за собой со стороны. Видимо, Кир все же прав был. В больничку поехать стоило.

Добравшись к двери, прислушиваюсь к голосам. Алю почти не слышно, зато отчетливо слышу другой голос. Женский. Настойчивый и меня раздражающий.

Дверь открываю тихо, попадаю в гостиную.

— Вот что ты здесь делаешь, дочка? Он уголовник какой-то, видимо, или еще хуже. Квартира у него не дешевая, район здесь вроде неплохой, мебель. Ты знаешь, кем он работает?

— Нет, — это голос Али. Тихий. Словно и не ее совсем. Какой-то подавленный даже. Подхожу ближе. К самой двери в кухню.

— Собирайся, я тебя домой заберу. Твоя помощь нужна очень. Я не справляюсь одна с хозяйством.

— А Володя? Он что?

— Да что… тоже занят, ты же знаешь. Поехали.

— Мама, ты меня слышала? — вдруг говорит моя Аля. Резко так, громко. И настойчиво. — Слышала, что я тебе говорила?

— Бред, — отрезает женщина. — Ты что-то не так поняла.

— Он приставал ко мне, — пищит моя девочка. Мне почему-то кажется, что она плачет. Я за ручку двери хватаюсь. Вниз ее дергаю, когда слышу фразу: — Говорил, что ждать будет, пока подрасту.

— Врешь.

— Не вру.

Я оказываюсь на кухне, когда моей девочке прилетает звонкая пощечина. Она вскрикивает, я сжимаю зубы до хруста. До этого двигался медленно, сейчас быстро приближаюсь к столу, за которым они сидят. Мамашу эту за руку хватаю и рывком поднимаю. Она вскрикивает и смотрит на меня ошарашанно. Пугается.

Подозреваю, посмотреть и правда есть на что. Меня избили, я наверняка опухший весь. И злой. Убивать хочется.

— Вам лучше извиниться, перед дочкой, — рычу.

Она что-то бормочет мне непонятное. На дочку не смотрит, зато меня оттолкнуть пытается. Вырваться.

— Я не слышу, — сжимаю руку на ее локте сильнее, разворачиваю к Але, которая стоит, схватившись за щеку.

Из ее глаз стекают слезы, она видно, что шокированная, сказать ничего не может. Мне эту мать ее выбросить на улицу хочется сразу. Дверь захлопнуть и девочку свою утешить. Обнять, прижать к себе и пообещать, что никогда в обиду ее не дам.

— Ну, блть?! — подталкиваю. — Извиняемся и валим на хуй из моего дома.

Глаза женщины расширяются, она ошарашенно смотрит то на меня, то на Алю. Ей страшно, но извиняться она и не думает. Стоит, гордо задрав подбородок. Я, блть, посторонний человек, но я помню испуг в глазах Алины, когда нашел ее на том диком морозе хрен знает за сколько километров от дома. С отморозками, которые ее уже в машину усадить собирались.

Она меня просила забрать ее к себе. Мне тогда едва восемнадцать исполнилось. Молодой, дурной, а что-то в груди сжалось. Мне ее жалко стало, но я Борей тогда поговорил, он пообещал решить проблему. Через три года она переехала к брату и поступила учиться. Я пару раз спрашивал, все ли в порядке, он утверждал, что да. Но Аля отчима своего все равно боится. А мать ей не верит.

— Так, ясно… просто валим на хуй, значит.

Я разворачиваю ее к выходу из кухни. Через минуту мы оказываемся в коридоре.

— Не могу сказать, что рад был познакомиться, но уверенно скажу — надеюсь не увидимся.

— Аля, дочка… — женщина смотрит куда-то за мою спину. — Поехали домой.

Ни капли раскаяния в глазах. Я опираюсь на стену, потому что вдруг перед глазами темнеет. Аля почти сразу рядом оказывается, меня обнимает и смотрит обеспокоенно. Матери не отвечает, вообще от нее отворачивается. Не смотрит. И плачет.

Я слезы с ее щек стираю и боковым зрением смотрю на ее мать. Поторапливаю ее злым взглядом. Она меня понимает, куртку быстро стаскивает с вешалке и к двери пятится.

— Дочка…

— Нет, — обхватываю Алю за талию и прижимаю к себе, когда она дергается к матери.

Она кивает. В плечо мне утыкается.

Мамаше непутевой требуется минута, чтобы все понять, развернуться и закрыть за собой дверь.