Роман Разрешаю стонать глава Глава 43

Собака бывает кусачей...

«Брутальные неандертальцы хороши только в кровати.

В быту с этой скотиной делать нечего».

Энциклопедия женской мудрости

Лена.

Даже за деньги я бы не вспомнила, сколько раз после заключения контракта у нас с Эдом был секс. Каждый будний день в обеденный перерыв или ближе к концу рабочего дня мы, как две машины на трассе, в лобовую сталкивались друг с другом. Сминались. Становились одной горящей грудой. И окончательно разъединялись, лишь когда полностью заканчивались силы.

До Эда у меня никогда не было такого секса. С Васей ничто не ограничивало нас по времени. В двадцать три безумия было больше, чем сейчас. Но крыша не ехала. Ее спускали вниз плавно. Не до самой земли, а так – до козырька. Будто боялись, что развалится или потребует другого прораба.

Басманский скоростью и аккуратностью не запаривался. Моя черепица от него трещала, так что в ушах закладывало. Разбитые вдребезги осколки разлетались на всю округу. И имя прораба я готова была повторять бесконечное количество раз. Как молитву.

Я не знаю, как Эд занимался любовью. Но трахался он словно бог. Всегда. На любой поверхности. Каким-то звериным чутьем ощущая, как именно мне нужно и чего больше всего хочу. Экстрасенс хренов!

Но сейчас, в туалете, его чуйка словно отключилась.

Мне до одури хотелось коснуться упрямых губ, обхватить руками красивое лицо, разгладить складку между бровей... Мне просто необходимо было чувствовать, его всего. Целиком.

Тяжесть, твердость, бархат кожи и напряжение, которое окрыляло собственной властью над ним... роскошным, потрясающим, самым лучшим.

Мне необходим был жар.

Но в бедра больно впивался угол холодной керамической раковины. Прижатые мужской ладонью, руки упирались в поверхность зеркала. Из крана, разбрасывая ледяные брызги, текла вода. А мужчина за мной двигался.

Резко, быстро. Как незнакомец.

Свободная рука давила на спину, заставляя прогибаться ниже, отклячивать зад буквой «г». И тела, не считая рук, соприкасались лишь в одной точке.

Там, где было слишком туго. Неправильно. Больно. Жестко.

– Эд, пожалуйста... Нет. Не так, – хрипела я, пытаясь вывернуться.

Нужно было как-то остановить это безумие. Хочет в туалете – пусть! С ним я на все согласна. Только лишь бы как всегда. Чтобы вместе, чтобы чувствовать каждой клеточкой.

Но меня никто не слышал. Стоило попытаться дернуться, толчки стали сильнее. Звуки пошлых шлепков громче. И будто заводился от этого еще большое, Эд давил и давил на поясницу.

Укладывал меня грудью на холодный кафель. Заламывал руки, раскрывая, как ракушку. Плоть для плоти. Возвратно-поступательная классика без прикрас.

Не так, как в квартире. Не так, как в лифте. По-новому. Молча. Со злостью. Будто не меня трахал, а безжалостно выбивал что-то из самого себя.

– Умоляю. Прошу... – не представляю, откуда брались силы, но я все еще надеялась успокоить его.

Напрягая шею, оглядывалась. Пыталась зацепить хотя бы взглядом. Почувствовать.

Что-то все-таки произошло там, в зале. Этот друг... Адвокат, скорее всего. Он чем-то расстроил, нажал на болевую точку, о существовании которой я и не догадывалась.

А ведь я бы могла помочь. Ума не приложу, откуда взялась такая уверенность. Но мне хотелось помочь. После трех лет собственного глухого отчаяния чужая боль чувствовалась инстинктивно.

Губами, руками, собой, я бы нашла лекарство... Только по-другому.

Но, как ни просила, как ни оглядывалась назад, в закрытых глазах невозможно было ничего прочесть.

Занавес. Глухая стена. Которая двигалась на меня. Таранила своей бейсбольной битой, как резиновую куклу. И не реагировала даже на настойчивый стук в дверь.

Минуту.

Другую...

...слышались лишь влажные шлепки и шумное дыхание.

Третью.

Четвертую...

Распятая перед зеркалом, я считала секунды, как участница какого-то безумного соревнования. И кусала губы.

Пятую.

Шестую...

...до хрипов. До звериного рыка сквозь зубы. До ладоней на бедрах, стискивающих так, словно собирались меня расплющить.

А потом наступила тишина. Полная. И в самом туалете. И за стеной.

Казалось, Эд даже не дышит. Его руки все еще были на мне. Член внутри. И, хоть больше никто не держал, шевелиться вдруг стало страшно.

Бывают такие моменты. Как ночью, когда ребенок внезапным криком будит ото сна. Или на перекрестке, когда чудом успеваешь увернуться от машины.

Понимание, что случилось, обрушивается в один миг. Ты уже контролируешь процесс, но от этого ни капли не становится легче. Наоборот. Прибивает к земле. А нужно срочно что-то делать. Говорить. Действовать...

Я бы, наверное, так и стояла, пока охрана не вскрыла бы замок. Эд пришел в себя первым. Медленно, уже без всяких звуков он вышел из меня. Бросил презерватив в мусорное ведро. И, словно ничего не произошло, принялся мыть руки в соседней раковине.

Спокойный, уверенный, собранный. Ни одного лишнего движения или взгляда в сторону. Как хирург после операции.

Чувствуя себя развалиной, я осторожно выпрямилась. Между ног все еще ныло. На голове красовалось воронье гнездо. Внутри... у меня не было слов, чтобы описать эмоции, копошившиеся внутри. Я помнила, что ощущала до визита Эда в туалет. Мне было плохо и непонятно.

Но то, что чувствовалось сейчас... Мой сексуальный опыт все же слишком мал. Вначале жена, не способная удержать мужа в своей постели. Теперь глупая бухгалтерша, от тоски по мужчине возомнившая себя желанной. Согласная на все игрушка. Подстилка.

О том, что еще минуту назад я готова была подставить плечо и выслушать, не думалось. «Больной» больше не казался «больным». Он спокойно вытирал руки салфетками, брезгуя даже смотреть в мою сторону.

Он просто получил свое. Не в квартире, так хоть так. Совместил деловой обед с опустошением яиц. Выполнил долг начальника.

По-хорошему, нужно было сказать себе «стоп» и перестать накручивать дальше. Слушать внезапно проснувшуюся во мне обидчивую неудовлетворенную дуру – последнее дело. Не могла она сейчас подсказать ничего хорошего.

Но если бы Эд хотя бы руку протянул... Хотя бы прижал к себе, как всегда... я бы вырвалась из своего дурацкого состояния. Я бы рассмеялась над всеми своими обидами.

Но он молчал.

Поправлял рубашку, застегивал ремень. Еще более красивый, чем обычно. И тако-о-ой далекий...

– Прости. Я, надеюсь, не сделал тебе больно? – уже у самой двери он все же обернулся.

Поздно. Слишком поздно.