Роман Отшельник глава Глава 13

Дурное и хорошее — их нет.

Есть то, как мы решим назвать их сами.

© Уильям Шекспир

Гоша мне напоминал шакала Табаки. Только заплывшего свиным жиром. Лебезил он примерно так же и хвост поджимал чуть ли не каждую секунду. Он мог бы слить меня в два счета кому-то более сильному, но пока что на горизонте продюсера и владельца трех бюро по трудоустройству Игоря Александровича кого-то сильнее и могущественнее (а по большому счету, страшнее) не нарисовалось. Но, как только нарисуется, он встретит его с хлебом-солью. Как его дед в свое время встречал немцев. Яблоко от яблоньки.

Да, я знал о нем все. Всю подноготную его семейства и даже породу собаки его мамы. Я всегда все и обо всех знал. Иначе играть неинтересно. Не люблю вслепую. Мне нужно изучать и противников, и второстепенных персонажей, которые в любой момент могли стать противниками. И Ларису я его тоже изучил. Ничего из себя не представляющая шавка, которую уволили с нескольких рабочих мест за чрезмерную говорливость и козни. Гоша подобрал, когда мадам Возняк, отчаявшись, пыталась устроиться в местную газетенку писать статейки для таких же тупых куриц, как она сама. Игорь устроил ее косметологом-визажистом для своих девочек, а потом женился и приобщил к своему бизнесу. Мадам Возняк тут же облагородилась. Обкололась силиконом, легла на пару пластических операций и стала чем-то похожа на конвейерных красоток Гоши. Как ей удалось убедить Надю с ней поехать, оставалось для меня загадкой века. Как, впрочем, и все, что касалось этой девчонки.

– И как часто происходили такие ошибки?

– Я предлагал вам все исправить.

– Что исправить?

– Заменить девушку и забрать эту.

– И дальше что? Она сдаст тебя и твою контору в первом же отделении полиции, а я буду платить взятки за твою тупость, безалаберность? Ты гарантировал мне полную конфиденциальность. Какого хера я вообще должен об этом думать? Я покупаю у тебя женщин. Повторяю, ЖЕНЩИН легкого поведения, которые знают, что за те бабки, что я им плачу, им придется не только раздвигать ноги, а и терпеть мои странности, а может быть, и ходить по психиатрам. А ты мне привел девочку! Она не только не в теме. Она вообще, бл*дь, не понимает, что я от нее хочу.

– Она будет молчать. Лара с ней поговорит, припугнет ее пацаном параличным и..

Я сам не знаю, как сгреб его за шкирку и приподнял на вытянутой руке. Во мне вдруг поднялась черная и неконтролируемая ярость. Потом она начнет меня захлестывать при каждом упоминании о НЕЙ. Упоминании, которое мне не понравится. Гоша тут же очень быстро заморгал и часто задышал, как закипающий чайник, кровь прилила к его толстым щекам, и задергались веки.

– Пацана и семью ее не трогать! Носа туда не совать. Чтоб Ларка твоя на километр к ним не приближалась. Духу чтоб вашего не было в городе том. Ясно?

Закивал, похрюкивая, и на лбу выступили бисеринки пота. Я даже запах уловил и скривился.

Трусливая мразь. Всегда презирал трусов. Это те, кто предадут вас в первую очередь.

– Где ее документы?

– Я все привез. Все, как вы просили. Все у меня.

– Вот и отлично. А теперь смените все номера телефонов, и пусть Ларка твоя туда не ездит.

– У нее там тетка.

– Мне по хер. Я достаточно тебе плачу, чтоб вы тетку в другое место перевезли. А если спросит кто – нету никакой Надежды Владимировны Самойловой, и ты никогда ее не знал. Ясно? В глаза не видел и не помнишь.

– Ясно, да. Ясно. А кто спросит?

– Не важно кто. Кто угодно. Никаких денег никому не переводить. Понял?

– Ддда, я понял. Ларка собиралась как раз…

– Повтори, что ты понял?

– Никакой Нади не знаю, и денег не переводить, и туда не ездить.

– Вот и чудненько, что понял. Вы ее в базу не вносили?

– Ннннет. Не вносили.

Я разжал пальцы, и Гоша грузно завалился на стул так, что тот застонал под ним.

– Если ты хоть что-то скажешь или сделаешь не так, я отрежу твои яйца и отдам на корм моим собакам, а Ларку твою своим пацанам отдам во все щели трахать. При тебе. От нее не убудет. Она опытная. Ты ж в курсе как ее «насиловали» то в такси, то на вечеринках. Она тебе рассказывала? Рассказывала. А то, что ей потом зелени отвалили за групповушку, рассказывала? А про порноролики для закрытого сайта рассказывала? Оооо, я вижу, что нет. Гоша, не дай бог мне что-то не понравится или покажется странным – я сниму снафф-муви с тобой и твоей Ларой в главной роли.

Он бледнел все сильнее по мере того, как я говорил, а меня раздражала его физиономия, его короткие жирные пальцы и мысль о том, что он фотографировал Надю и вообще на нее смотрел своими маленькими свиными глазками.

– Иди, Гоша. И помни, о чем я тебе сказал.

– Аааа… девочки – мы продолжаем?

– Мне пока не нужны никакие девочки.

– Я понял. Все понял. Я могу идти?

– Иди.

Когда он ушел, я откинулся в кресле, потягивая виски, и покрутил в руках документы Нади. Смотрел на ее фотографию в паспорте, такую строгую с собранными сзади волосами. Надежда Владимировна Самойлова. Произнес ее имя вслух по буквам. Мне понравилось, как звучит.

А перед глазами бледное лицо и дрожащие ресницы мокрые от слез. На полу ее на складе увидел, и внутри все сильно сжалось в тугой узел. Мне не понравилось, что она там лежит. Это было странное чувство, будто у меня отнимают что-то мое. Что-то, что принадлежит только мне и не может сломаться или разбиться. Я ведь был достаточно осторожен, чтобы не возникло ни одной трещинки. И к этому прибавилось щемящее чувство внутри. Незнакомое мне. До отвращения сильное и болючее. Примерно такое же я испытал, когда мне сказали о болезни Семы. Какое-то бессилие перед чем-то неподвластным мне. Ощущение потери контроля. Я не был готов к этому. Меня словно ударило под дых и согнуло пополам.

До того, как врач приехал, ноги ее растирал и думал о том, что в ней все идеальное – даже пальчики эти розовые и пятки гладкие, и икры упругие точеные. Гладил их, и меня скручивало от бешеного желания вот так же гладить, когда глаза откроет. Гладить и в стороны разводить, чтобы устроиться между ними, сжимая член рукой и готовясь ворваться одним толчком в ее тело. Сууучка. Только о ней и думал все эти дни.

– Что с ней?

Спросил врача, когда он склонился над Надей с электронным градусником.

– Пока что трудно сказать, сильное переохлаждение, шок, возможно, бронхит. Посвистывает слегка и дыхание жесткое и частое. Это все на данный момент. У нее высокая температура. Мне нужно положить ее к себе в стационар, и тогда…

Мысль о стационаре вызвала волну ярости. Еще одну.

– Я прекрасно понимаю, что вы мне хотите сказать. Обследование проведете здесь. Анализы возьмете тоже здесь. А сейчас назначите ей лекарства, чтоб она встала на ноги как можно быстрее.

– Я не волшебник!

– Вы им станете! И волшебником, и Гарри Поттером, и Санта Клаусом. Всеми вместе взятыми. Если не хотите стать бомжом Петей без определенного места жительства и документов.

Врач смотрел мне в глаза, а я ему, пока он не отвел взгляд и не стиснул челюсти под белым мхом густой бороды.

– Вам предоставят все необходимое. В расходах не стесняться. Сюда привезут все, что вы скажете, и кого вы скажете.

С того момента прошло пять дней, и за это время я узнал о ней не только – когда, где и во сколько она родилась, я узнал, в каком возрасте ей лечили зубы, когда у нее пошли месячные и что она девственница. Да, меня это удивило. Более того, я почувствовал едкое удовлетворение от того, что она всецело будет моей.

А еще я узнал, что в этой жизни далеко не все поддается моему пониманию. Таких, как она, я не понимал… для меня все, что она делала, было нонсенсом. Запереть себя в Мухосранске и пожертвовать своей жизнью ради умирающего брата, зная о том, что никогда не сможет ему ничем помочь. Но самое странное – это вызывало уважение. Это выводило мое странное увлечение ею на иной уровень. Усложняло квест. Делало ее недоступней и чище. Заставляло меня взвиваться от желания испачкать каждый миллиметр ее тела и смотреть на ее реакцию. Видеть, как меняется для меня изо дня в день. Ломать и лепить заново, и снова ломать, если результат не устроит. Я сам отправил деньги в фонд ее брата, только меня совершенно не устроил тот центр, куда собралась положить его ее мать, и я лично поговорил с куратором из фонда, чтобы пацана везли в Германию. К знакомому хирургу моего отца. Я всегда был долбаным перфекционистом, и, если за что-то брался, я должен был получить идеальный результат, а еще мне нравилось делать что-то, что она сделать никогда бы не смогла и о чем мечтала изо дня в день на своей работе медсестрой. Маленькая девочка с волосами цвета солнца и розовыми губами… мне ужасно хотелось узнать, какие они на вкус. Впервые в моей жизни я хотел попробовать чье-то дыхание губами.

***

Я пришел к ней, когда по словам врача ей стало намного лучше. А точнее, чертов Эйнштейн с макаронной фабрикой на большой голове заявил мне, что чудо свершилось. За это чудо он получил увесистую пачку денег и разрешение расширить свою клинику.

Я открыл дверь ее комнаты без стука. Тянул момент встречи несколько часов. Предвкушал и смаковал. Пока стало нестерпимым желание посмотреть в ее синие глаза.

Зло ухмыльнулся, когда девчонка тут же забилась в угол постели и натянула на себя одеяло. Такая маленькая, перепуганная и хрупкая. Похожа на бездомного котенка. Примерно так же шипит, огрызается и выпускает маленькие коготки, и примерно так же я могу свернуть ей шею одним легким щелчком. И меня дико раздражал этот взгляд, с которым она на меня смотрела. Страх и презрение. Ненависть мне нравилась намного больше. Она пробуждала во мне нечто звериное. Первобытное. Оно пугало и меня самого. Я привык контролировать свои эмоции. Я был беспощаден к себе и душил каждый зачаток чувств еще в юности… поэтому меня обескураживал этот шквал, который обрушивался на меня в ее присутствии. Бесконтрольное желание взять насильно, поставить на колени.

– Могла бы и поздороваться, малышка.

– Зачем мне желать тебе здоровья, если я от всей души желаю тебе смерти.

Укололо где-то в области груди. Не сильно, но ощутимо. Мне нравилось и не нравилось одновременно. Странно, как ей это удается сделать? Выводить меня на эмоции.

– Ты должна не только желать мне здоровья – ты должна о нем молиться, моя солнечная девочка.

– С чего бы это? Если я представляю себе, как ты сдыхаешь самыми разными способами.

Щемящее чувство при виде ее бледного лица испарилось.

– С того, что только я решаю, сколько осталось жить твоему брату. И каким из способов он может умереть без оказания ему должной медицинской помощи.

Склонил голову к плечу, рассматривая, как остатки краски исчезают с белой кожи. Боль на боль, малышка. Ты уколола, а я нанесу первые порезы.

– Ты сама виновата. Ты вынуждаешь меня говорить тебе эти вещи. Так вот – я решаю, примут ли его даже в самой вонючей и захолустной больнице или откажут даже капельницу поставить.

Она мне не верила. Я даже знал, о чем она сейчас думает. И не смог отказать себе в удовольствии порезать ее еще раз. Тоненько. Как папиросной бумагой, но так ощутимо, чтоб ее глаза распахнулись.

– Например, Захарченко Светлану Анатольевну на днях могут уволить за некомпетентность и взятки. Ее не возьмут больше ни в одну больницу или поликлинику. Как думаешь, кто-то потом решится помочь твоему брату? Аааа, и санитарок сократят. Например, наберут новый персонал с соответствующим образованием.

– Вы… вы… подонок, который не способен заставить женщин быть рядом без низкого шантажа.

Кольнуло еще раз, но уже больнее. Даже несмотря на то, что она это говорит намеренно, и я прекрасно об этом знаю.

– Возможно… а возможно, в этом и есть мой кайф. Я думаю, мы поняли друг друга. Убери одеяло. Я хочу посмотреть на тебя в этой ночнушке. Я ведь сам ее выбирал для тебя.

Встал с кресла, сделал несколько шагов к ней, с наслаждением глядя, как она вжимается в стену еще больше, и взявшись за край одеяла, дернул его на себя.

– Нет! – простонала и впилась в пододеяльник.

– Я ненавижу слово «нет». Я хочу услышать твое «да». И ты мне его скажешь сегодня.

Она дернула одеяло на себя и четко, с ненавистью, намеренно громко сказала:

– НЕТ!

А у меня адреналин взвился вверх и вскипел в мозгах, отдавая набатом в виски.