— …В двухтысячном году интернат был закрыт. – Голос Киры выдернул из воспоминаний.
Я заставил себя сосредоточиться на настоящем. Мы с Иваном все еще находились в коридоре, но уже подошли к дверному проему. Что-то заставило меня замедлить шаг. Когда мы уже собирались войти, как удар под дых раздался еще один голос:
— В две тысячи первом…
— Простите?
— Прощаю. Интернат закрыли в две тысячи первом.
Либо я чокнулся, либо она действительно здесь.
— Нет, у меня точные данные…
Кира, мать твою, заткни свой рот! Я должен слышать…
— Перепроверьте их. – Помню этот тон до боли в мышцах. Когда она обращалась так ко мне, я всегда чувствовал себя дураком, не способным понять элементарные вещи. Не знаю, что ощущал больше: ярость или возбуждение.
— Черт! – Ваня достал телефон. – Что-то не так с доставкой. Пойду разберусь.
Я кивнул, радуясь, что не пришлось искать повод, как сбагрить его отсюда.
— Что ж… – Снова Кира. – Теперь пройдем в другой зал. Там можно перекусить. – Быстро смекнула, что спорить с Викторией Сергеевной бесполезно.
Я ухмыльнулся. Она всегда была такой: категоричной, уверенной в своей правоте. Хрупкая и женственная, держала всех нас в ежовых рукавицах. И это в ней меня безумно влекло.
Топот ног и довольные возгласы ворвались в мозг. Пиццу юные фанаты истории оценили гораздо выше экскурсии. Они перебрались в другой зал, а я вошел, стараясь ступать тихо и осторожно. Она стояла около одной из фресок, которые мы пытались восстановить. Прямая напряженная спина, скрещенные на груди руки. Черная юбка и короткий голубой свитерок. По-учительски строго и скучно. Но на меня этот наряд подействовал, как доза наркоты. Юбка обтягивала округлую задницу, выделяя каждый изгиб. Меня бросило в жар, как при лихорадке. Интересно, она хоть трусики надела под нее? Совсем рядом раздался смех, и я вздрогнул. В зал вошли два пацана. Привлеченная шумом, Виктория тоже обернулась. Даже отсюда я видел ее суровый взгляд.
— Орлов и Кулешов! Вернулись ко всем! Быстро! – Ее резкий приказ прошелся огнем по венам. Такое впечатление, что меня насадили на десяток копий разом.
Пацанов как ветром сдуло. А у меня встал. От одного только ее голоса, от интонации, с которой она велела возвращаться им обратно. Я бы отдал все на свете, чтобы она точно так же приказала что-нибудь мне. Все, что угодно. Например, задрать эту чертову юбку, разорвать к чертям и отыметь прямо у стены. Я с трудом сделал глоток воздуха.
Вика снова отвернулась. Но на этот раз она прикасалась к стене. Тонкие пальцы очерчивали какой-то узор. Или буквы. Подошел ближе, остановившись за ее спиной. По сравнению со мной она была крошечной. Маленькой. Даже не доставала мне до плеча. Вдохнул аромат, исходящий от ее волос и кожи. Что-то потрясающе терпкое. Запах настоящей женщины. МОЕЙ женщины. Я шагнул еще ближе и наклонился к ее аккуратному ушку.
— Понравилась экскурсия?
Виктория Сергеевна вздрогнула и обернулась.
На ее лице угадывались бледные очертания синяков, хотя она и пыталась их скрыть. В который раз пожалел, что не выпустил уебку все кишки. Рука сама собой потянулась к Викиной щеке, но так и замерла в воздухе. Блики света отразились на ее очках, когда она запрокинула голову и резко бросила:
— Что ты здесь делаешь?
Мне пришлось сжать кулак, чтобы не запустить пальцы ей в волосы, не дернуть на себя. Она была раздражена. Даже рассержена. Смотрела на меня так словно испытывала отвращение. Сцепил зубы, чтобы не выругаться. Действительно, какого хрена я тут делаю? Пытаюсь привлечь внимание своей бывшей училки. Но вряд ли она спрашивала об этом. Что-то мешает сказать правду. Вместо ответа тоже задаю вопрос:
— Как лицо?
Она вздрагивает и тянется рукой к щеке, прямо к тому месту, где едва заметно выделяется желтизной синяк.
— Уже все прошло. Почти.
Она вдруг отводит взгляд в сторону, как будто ей неловко или стыдно. А затем неожиданно произносит:
— Прости, что не поблагодарила. За помощь. И врача. – Теперь я вижу, что ей действительно неловко. Чувствует себя обязанной мне? Или не хочет, чтобы кто-то посторонний вмешивался в ее дела? – Спасибо.
Господи... В ее голосе столько брезгливости, будто мне пять лет и я подарил ей червяка. Вроде бы и приятное сделать хотел, но подарок – дерьмо.
— Продукты были лишними. Не стоило.
Она тут же разворачивается и, видимо, собирается уйти. Рядом с ней весь контроль летит к чертям. Я просто не могу трезво мыслить. Хватаю ее за локоть. Виктория Сергеевна резко оборачивается, меня обдает ее потрясающим запахом. В ее глазах такая ярость, что я могу физически ощутить ее толчки. Пальцы крепче сжимаются на ее руке. Там, под слоем одежды, теплая кожа. И все, о чем я могу думать, как прикасаюсь к ней. Она сердито шипит:
— Что ты себе позволяешь?
Я наклоняюсь, вдыхая ее запах. В крови бурлит адреналин. Бешено стучит сердце. И это от одного лишь прикосновения. Что будет, когда я доберусь до нее так, как того хочу?
— Ничего из того, что хочу с вами сделать, Виктория Сергеевна.
Ее губы приоткрываются, а брови удивленно поднимаются вверх. Голубые глаза влажно блестят, пронизывая меня насквозь. Она дергает руку из моей хватки, но я просто физически не способен разжать ладонь.
— Отпусти меня немедленно!
Чувствую ее злость, гнев. Нежные щеки краснеют, и воображение тут же рисует картину нашего секса. Лихорадочный румянец, который покроет ее лицо, кожу и грудь. Алые следы от моих касаний. Отметены по всему телу. Это наваждение. Или болезнь. С любой другой я практически хренов импотент. Но когда дело касается Виктории Сергеевны… Достаточно секунды, чтобы я перестал соображать. Отпустить? Нет. Наклоняюсь еще ниже. Теперь я чувствую жар ее тела. Она горит. Так же, как и я.
— Почему вы оказались в том переулке?
Она непонимающе хмурится:
— Что?
В горле пересохло. Хрипло повторяю:
— Почему в пятницу вы оказались в переулке?
— Я шла домой. Отпусти меня немедленно!
— До вашего дома далеко. Почему вы шли пешком?
— Да какая тебе разница?! Отпусти меня! – Она снова дергает руку. – Ты меня знаешь, Туманский! Если сейчас же не отпустишь…
Я не могу сдержать улыбку. Когда она была в ярости, то всегда называла нас по фамилиям. Верный признак того, что одиннадцатый «А» ожидает скорый пиздец.
— И что вы мне сделаете? Вызовите отца? Поставите в угол нерадивого ученика?
Она щурится. Не знаю, возможно ли такое, но ее глаза становятся пронзительно голубыми.
— Ты уже взрослый мальчик и вполне сам можешь встать в угол.
Чертова стерва! Мальчик? Мальчик. Член болезненно дергается, упираясь в джинсы. Меня практически трясет от возбуждения. И бешенства. Адского бешенства. Для нее я все еще мальчик. В ее голосе пренебрежение и снисходительность. А меня изнутри рвет на куски. Ненавижу ее. Она – болезнь. Съедающая изнутри опухоль. Но никого и никогда я не хотел так, как ее. И дело не в сексе. Она мне нужна. С того самого момента, как впервые увидел. В моем мозгу словно выжженное клеймо с ее именем. Я пытался с этим жить. Но забыть ее невозможно. И заменить другой тоже. Не знаю, что это. Любовь. Психоз. Зависимость. Мне плевать. Она просто должна быть моей. Возможно, если бы не встреча в той сраной подворотне, я бы и продолжал дальше пытаться делать вид, что ее не существует. Но она оказалась там. А теперь, случайно или нет, пришла прямо ко мне. Я не смогу ее отпустить и отдать другому. Не смогу. Она моя. Все эти годы была моей, но не знала этого.
— Павел, я не шучу…
Комментарии
Комментарии читателей о романе: Развратная