Роман Во власти миллиардера глава Глава 2

— Эту! Черноволосую! — Доносились их фразы ломаными отрывками. — Точно никто искать не будет?

— Точно-точно! У неё вся семья насмерть. В лепешку. Во время жуткой аварии. — Заведующая демонстративно хлопнула в ладоши, сцепив руки в замок, а я невольно на месте подпрыгнула, почувствовав, как сердце в груди забилось на пределе. — Она одна чудом жива осталась. Только вот есть кое-какой нюанс… Не разговаривает девочка. Совсем. После того страшного случая.

— Х-м-м, это даже к лучшему. Идеальный вариант! А что с возрастом?

— Лине только вчера исполнилось восемнадцать. В самом соку деточка. Уже жильё и работу пытаемся подыскать. Но сами понимаете… Одна морока с ТАКИМИ.

Последняя фраза лощеным джентльменам была не особа интересна. Перебили, даже договорить заведующей не позволили.

— Отлично! Берём! — огласил один из «депутатов». — Я знаю такое место, где она научится работать ртом, даже не имея голоса.

Незнакомцы грязно заржали, толкая друг друга локтями.

— Тогда нам ещё ту, ту, и эту! — Другой его приятель дополнил мысль первого, вальяжно ткнув ухоженным пальцем в сторону моих подруг, неподалёку читающих книгу, шёпотом добавив: — Деньги, как обычно, наличкой.

— Я подготовлю все необходимые бумаги. — Сахарным голосом пропела директриса, протягивая пухлые ручонки джентльменам.

— И про конфиденциальность не забудьте! — Предупредили господа.

Они все втроём по очереди сцепились друг с другом крепким рукопожатием и торопливой походкой направились к выходу.

Мне было не особо понятно, о чём они там болтали. Да и вообще, если честно, не интересно. Взрослые дела. Очередные спонсоры пытаются уйти от налогов, задабривая сиротское отребье просроченными шоколадками.

Сидя за облезлым столом возле окна, я продолжала рисовать портрет моей мамы. Я рисовала её каждый день. Её лицо, её красивые, мягкие руки, лучезарную улыбку и добрые глаза. Чтобы не забыть. Чтобы помнить. Всегда-всегда помнить. И не сойти с ума от одиночества. Я рисовала её в разных позах, в разных местах, в обнимку со мной, с моей маленькой сестрой и любимым отцом. Никогда не забуду т-тот самый день… День, когда моя жизнь навсегда оборвалась. День, когда у меня ничего не осталось. День, когда мои самые близкие люди навсегда ушли. Ушли из жизни. И больше никогда не вернутся.

Всего несколько дней назад мне исполнилось восемнадцать. Вот и всё. Я совершеннолетняя. А значит меня очень скоро просто выпнут на улицу. Обездоленная пустышка! Столько лет прошло, а я до сих пор одна. До сих пор заперта в убогом клоповнике никому не нужных вещей. Немая оборванка с глубокой психической травмой. Кому нужна такая «радость»? Проще усыпить. Усыпить как собаку! Я ведь пропаду, там, в большом и холодном мире чёрствых людей. И почему небеса решили оставить мне жизнь? В той жуткой аварии погибли все, кого я любила. Лучше бы и я с ними тоже. Погибла.

Задумавшись, во время рисования, я случайно обронила стакан с красной краской на мамин портрет. Алая жидкость уродливыми кляксами растеклась по её красивому лицу. Меня затошнило. Кисточка выпала из рук, тело сковала нервная дрожь, во рту пересохло, а сердце забилось где-то в ушах. Нет! Я не должна думать об аварии. Не должна! Иначе… будет только хуже.

Считанные секунды оставались до начала припадка, как вдруг, я почувствовала осторожное прикосновение в области плеча. В ноздри ударил знакомый приторный запах бульварных духов. Это была наша заведующая — Жанна Михайловна. Она так сильно любила свои духи, что была чертовски эгоистична к мнению окружающих. Меня запах её духов всегда отрезвлял. Точнее, отрезвлял от дурных мыслей. Как аммиак, например.

— Милая, а у меня для тебя чудесная новость!

Я на секунду отвлеклась от горестных мыслей и даже от того, что новый рисунок был испорчен.

— Очень красивая работа! — Она, видимо, ляпнула это из вежливости. А сама втихаря настрочит рапорт психологам, что якобы у меня произошла вспышка скрытой агрессии-депрессии. Потому что на моём рисунке словно только что расчленили человека. — Но красного, кажется, много. Это что, кровь?

Что и требовалось доказать.

Огромные тёмно-карие глазища директрисы осуждающе прищурились, а хватка на предплечье, наоборот, усилилась.

Ненавижу, когда ко мне прикасаются!

— Нет. Я случайно опрокинула краску. — Жестом объяснила Бурёнке. «Бурёнка» — так заведующую втихаря называли детдомовские. Потому что тётя Жанна постоянно жевала жвачку, курила, любила носить в ушах огромные золотые кольца и весила ровно столько, сколько весит годовалый телёнок.

— Ладно, не расстраивайся. Так вот… — Она продолжила разговор, — Представляешь, милая, тебя удочерили! Какое счастье! — Когда она это озвучила, я снова принялась рисовать мамин портрет, ощущая затылком, как губы заведующей растянулись в змеиной улыбке.

Вот и настал тот самый день. День, который я ждала восемь лет. День, который я представляла себе каждую свободную минуту. У меня появится дом. И семья. Интересно, какими они будут?

Сначала я обрадовалась, но затем радость сменилась грустью. Внутренне я задумалась: действительно ли мне нужна новая семья?

А если они мне не понравятся? Если я им не понравлюсь? И смогу ли я принять новых родителей, также как своих? Погибших…

Думаю, вряд ли.

— Ну, дорогая, ты рада? — Жанна тряхнула меня сильней.

В ответ я лишь пожала плечами, продолжая тщательно прорисовать мамины руки, представляя, как она гладит меня этими руками… Нежно, с заботой. Как старательно заплетает волосы в косы.

— Это, наверно, для тебя безумно неожиданная новость? Но не переживай! Твои будущие опекуны очень хорошие люди. И очень обеспеченные. Ты должна быть послушной, чтобы тебя не вернули обратно. Договорились? Это твой единственный шанс. Шанс начать жизнь с чистого листа, а не отправиться на консервный завод и до самой старости жить на подачки социальных служб.

Я нехотя кивнула. В груди жжёт и распирает странное напряжение.

— Вот и отлично! А сейчас я провожу тебя в твою комнату. Нужно собрать вещи. Твой новый папа уже ждёт тебя в машине.

Неужели? Так быстро?

***

Жаль, что у меня не хватило ума задуматься над тем, почему какие-то там неизвестные люди решили удочерить совершеннолетнюю? А зря.

Наверно, я просто очень сильно обрадовалась. В тот момент меня накрыли сильные эмоции. Я ведь об этом так долго мечтала! О родителях, о любящей семье, о новом доме. Думаю, я смогу справиться со своими чувствами и смогу впустить в свою унылую жизнь новых людей. Хотя бы попробую. Бог дал мне шанс. Шанс начать всё заново, а не гнить медленно, закрываясь ото всех, отсиживаюсь в холодной, покрытой плесенью кладовке.

Мои новые опекуны будут очень добрыми, щедрыми, заботливыми людьми. Они позволят мне поступить в университет и больше никто не будет надо мной издеваться. Ни мальчишки из соседней группы, которые вечно дёргали меня за косы, обзывали, поколачивали и ржали над тем, что я не могу ответить — ни словом, ни делом. Ни воспитатели. Которые любили избивать меня грязной шваброй и закрывать в холодной кладовке с крысами на целую ночь. Просто потому, что им мало платили. А они таким образом избавлялись от своих внутренних проблем, или собственной несостоятельности, выплёскивая злость на слабой жертве. Как, например, наша уборщица.

Я ведь не могла ничего рассказать заведующей. Как и не могла закричать, когда она лупила меня шваброй, за то, что Ларису Викторовну не устраивала её унизительна работа с копеечной зарплатой. Никто не слышал моего плача. Никто не слышал моих криков. Всем было плевать.

После жестокой расправы уборщица угрожала мне, что, если я проболтаюсь — утопит в ведре с помоями, а начальству скажет, что я сама решила утопиться. Якобы потому, что устала от такой жизни. После аварии превратилась в невменяемую истеричку.

И естественно, поверили бы ей, а не мне. А я уже привыкла к скотскому обращению и жила лишь просто потому, что надеялась на лучшее. Жила в память о маме, которая закрыла меня своим телом, а сама погибла, в тот момент, когда в нашу машину на бешеной скорости врезался грузовик. Просто так сдаться и порезать себе вены… станет оскорблением её чести.

Я надела самое лучшее платье, которое только нашлось в моём убогом гардеробе. Волосы заплела в тугую косу, а вот косметикой никогда не пользовалась. У меня её просто не было. Была лишь одна единственная бледно-розовая помада, которая пахла прогорклым маслом.

Вещи собрала за пять минут. Моё ущербное приданое состояло из пары застиранных платьев, альбома с красками, блокнота для записей, с помощью которого я общалась с людьми, и трёхлапого медвежонка-рюкзачка, оставшегося у меня в память о младшей сестре.

Этого мишку подарила ей я. В день аварии у Катюши был день рождения. Моей сестрёнке исполнилось всего лишь четыре года. В тот день сука судьба преподнесла ей жестокий подарок. Маленькому, беззащитному ребёнку… Отобрав у неё жизнь в день рождения. В день рождения!

Удар был настолько сильный, что медики говорят, что погибли они мгновенно. Без мук и боли. Даже понять ничего не успели…

Когда я смотрю на потрёпанную игрушку, мне кажется, что я до сих пор вижу на ней кровь. А вот выкинуть не могу! Ведь у меня больше ничего не осталось. Всё наше имущество отобрали плохие дяденьки в качестве оплаты за долги отца. А меня… меня засунули в сиротский приют.

После гибели семьи, на фоне мощного шока, я потеряла не только себя, но и голос. Ровно тогда, когда нашу машину раздавил грузовик.