Роман Твои не родные глава Глава 19

Я не знаю, что я чувствовал в тот момент, когда приехал в больницу. Я ощущал, что я – это кто-то другой, и я вижу этого кого-то со стороны. Он ставит машину на больничной парковке, он быстро взбегает по ступеням, он что-то выслушивает от врачей и даже не отвечает им. А я смотрю на него со стороны и понять не могу – откуда у него есть силы двигаться, разговаривать и спрашивать о чем-то. Он же поломан на части, и у него все внутри кровоточит. Мне это видно. А никто не замечает этого, хотя и говорят о сочувствии и соболезнуют. Тот, другой Егор, у которого есть какие-то странные силы что-то делать, двигаться, разговаривать. Он спускается на лифте в морг.

А я… я ору ему, что это ошибка и моей матери там быть не может. Там холодно и там нет живых… Она в палате. Почему они не отвели меня в палату? Что я делаю здесь в этом жутком месте, от которого кровь стынет в жилах. Мне что-то говорит патологоанатом, отдает бумаги, ведет на опознание. И та холодная женщина очень мало напоминает мою маму, я узнаю ее, скорее, по волосам, по родинке на руке. Киваю и снова киваю, и бумаги в руках дрожат так, что вот-вот выпадут. Я не верю, что ее больше нет. Ведь была надежда, и ей стало лучше, врачи давали неплохие прогнозы…

– Егор Александрович, так иногда бывает, пациенту становится лучше перед тем, как он умирает. Это называется ложным улучшением. Мне очень жаль. У вас есть ко мне вопросы? Любые? Я с радостью вам на них отвечу. Могу позвать дежурную медсестру, она так же все расскажет.

– Ей было больно?

Почему-то меня ужасно сводило с ума, что она могла испытывать боль, а меня не было рядом.

– Скорее всего, нет. Мы вливали ей обезболивающее на всякий случай. На внешние раздражители она не реагировала. И ушла очень тихо, во сне. Поэтому я думаю, что она совсем ничего не чувствовала в этот момент.

– Хорошо. Спасибо.

Я собрался выйти, мне срочно нужно было покинуть это место, выскочить оттуда на воздух, я задыхался и не понимал, как дергаю свой галстук ледяными пальцами. Не могу здесь находиться. Жуткий запах, словно смерть в самом воздухе летает, и ощущение безысходности. Вот здесь уже ничего исправить нельзя.

– Эльвира Владимировна отдаст вам вещи вашей мамы.

– Да. Хорошо.

Я его плохо слышал, смутно, как в тумане и сквозь бетонные стены. Поднялся наверх, забрал пластиковый пакет с каким-то ужасающим ощущением, что вот и все, что от нее осталось. Был человек, жил, дышал. Поступил в больницу со своими личными вещами… и уже не покинул ее. Только пластиковый пакет. Я вышел на улицу. Нет, слез не было. Точнее, они были где-то глубоко внутри. Они лились сплошным потоком, топили меня, корёжили мне душу. Мне казалось, что я так ничего и не сказал ей… что даже в нашу последнюю встречу я говорил о чем угодно, только не о любви к ней. Я ее упрекал. Я ее винил. Больше мне было нечего ей сказать. А теперь уже слишком поздно.

И ужасно острое болезненное понимание, что я безумно сильно любил свою мать. Несмотря ни на что. Несмотря на ее тяжелый характер, я обожал ее. Только расставание с Аней ей так и не простил. Понимал, что права она, а простить так и не смог.

Подошел к машине, достал сигарету, сунул ее в рот, прикурил и сильно затянулся. Так сильно, что легкие расперло от дыма. Закашлялся. Дрожащими пальцами открыл пакет, который отдала мне медсестра, и горько усмехнулся – мама, в своем репертуаре, даже в больницу взяла косметичку. Она всегда любила быть ухоженной и красивой. Отец смотрел на нее с блеском в глазах до самой смерти. И я ни разу не слышал, чтоб у него были интрижки на стороне. Мама была особенной женщиной с железным характером, но он ее очень любил. Я положил на ладонь ее сережки и кольцо обручальное. Стиснул сильно так, что золото впилось в кожу. Вот и все… остаются только вещи. Трогать и вспоминать. Вспоминать их на ней. Косметичку к лицу подносить, чтоб запах почувствовать. А потом и его не станет.

Внимание привлек ее сотовый. Достал его из пакета и сунул в карман штанов. Положил сережки и кольцо в портмоне, а косметичку аккуратно спрятал в бардачок.

Домой ехать не хотелось… Да и зачем? Видеть опостылевшую до волчьего воя Лену? Или смотреть на дом, в котором больше нет родных лиц? Это здание мне больше и домом не кажется. Просто строение, душа которого заключалась в населявших его людях. А их там больше не осталось. Мне до дикой боли захотелось к Ане. Улечься где-то там у ее ног и валяться там побитой, раненой псиной, только чтоб сейчас не прогоняла, просто рядом побыла. Мне рядом с ней легче станет. Я точно знал. И в то же время был уверен, что прогонит она меня… не до моих проблем ей ни сейчас, ни вообще. Это я сдыхал без нее все эти годы, а она… она как всегда гордая и независимая. Она и без меня жить научилась. Да и на хер я ей н нужен с болью своей.

За руль сел, а в голове пульсирует, что она мне про брата сказала… Какого черта? Почему я ничего об этом не знал. Мои ведь должны были нарыть. Или плохо рыли, или концы в воду хорошо спрятал кто-то. Вспомнил тот день, когда мне фото этого придурка из деревни привезли. Фото, где он весь поломанный в траве лежит, от боли корчится. Мне тогда этого достаточно было. Если б сам поехал, убил бы его. Только пачкаться о такое убожество не хотелось. Ничего, я еще с Артема спрошу, какого хрена никто не выяснил – кто такой этот придурок, прежде чем кости ему ломать. Если б тогда узнал, как поступил бы я? Выгнал бы ее… или все же выслушать смог бы. И если это не тот из деревни, то кто тогда? С кем она мне изменила? Чья дочь Маша?! Почему Аня утверждает, что она моя даже сейчас… почему, черт возьми. Она ведь понимает, что я могу сделать и четвертый тест, и что тогда?

Я не знаю, сколько времени наматывал по городу круги. Уже давно стемнело, и я понятия не имел, на какой улице нахожусь. Свернул к какому-то магазину с вывеской «круглосуточно», купил бутылку коньяка и сел в машину на переднее сиденье. Разрывался мой сотовый. Я на хер выключил его и зашвырнул куда-то в машину. Просидел там несколько часов, глотая коньяк из горлышка, потом сам не понял, как за руль сел и к ней поехал. Руки сами руль крутили. Неважно, что ей плевать. Я просто где-то рядом посижу. Нет у меня сил сейчас ее ненавидеть. Нет сил воевать с ней. Устал я, оказывается, смертельно. Осточертело все.

Вот сижу за рулем, еду куда-то никому на хер не нужный, все это состояние с миллионами, бизнес отца, тачки, акции, сделки. Кому оно все надо? Мне одному? Сказать себе в зеркало «Да, Шумаков, ты крутой чел, ты многого добился? Только для чего? В могилу за собой все это унесешь?».

Любые достижения в жизни человек посвящает кому-то. Нет ничего просто так. Нет цели ради цели. Нет усилий ради усилий. Всегда есть та конечная точка, дойдя до которой, ты оглянешься посмотреть, кто здесь наверху рядом с тобой. И вот он я. Вверху. На самом пике своей карьеры, достигший того, чего не достиг мой отец… стою и смотрю сверху, как внизу чья-то жизнь протекает, там люди за руки держатся, там счастье. Смех. Такое обыденное счастье, которое не купить за деньги… а я весь в сундуках золота и совершенно один.

Жена не в счет… одно название. Разведусь с ней. Завтра же позвоню адвокату. На хер ее из моего дома и из моей жизни. Вспомнился последний разговор с матерью, перед тем как ее в больницу увезли…

– Что такое, мама? Ты же мечтала, чтоб я женился на Лене. Ты чуть ли не вместо меня ее под венец вела.

– Ошибалась я… думала, ты счастлив будешь. Думала, что пара она тебе.

– А сейчас что изменилось?

Мама взгляд на меня странный подняла, я так до сих пор и не знаю, что она тогда думала и почему сказала то, что сказала.

– Я о многом сожалею, сынок. Только есть ошибки, которые очень поздно исправлять. Иногда мы хотим для своих детей самого лучшего, а на самом деле ломаем им судьбы. А Лена… не твоя она женщина. Вижу я, как мучаешься с ней. Если решишь развестись, то я не стану возражать. Я больше никогда не буду лезть в твою жизнь.

Но я тогда уже заключил несколько сделок с отцом Лены, и развод мне был неинтересен. По крайней мере, не на тот момент. А мама… я просто решил, что она поссорилась с Леной. С ее характером это было вполне возможно. Поднялся по лестнице и ощущение такое… странное ощущение, что мне, и правда, спокойней здесь. Где я не один. Свет не включил, сотовым себе освещаю, чтоб на ступеньках не растянуться. По коридору крадучись прошел, дверь в ее комнату приоткрыл и остановился на пороге – вместе спят. Она с краю постели, а Маша у стены, голову Ане на грудь положила, руками обняла, волосы разметались по подушке. И все так сжалось внутри… если б тогда не узнал бы… не расстался бы с ней. Спали бы они сейчас в нашем новом доме со мной вместе. Смысл бы был во всем… в том, в чем сейчас его совершенно нет. Я дверь осторожно прикрыл и в кабинет пошел.

Дедовский кабинет, какого дерьма эти стены только не видели. Сколько раз я там на полу валялся и в потолок смотрел, не счесть. Я зашел внутрь, дверь закрыл. Достал свечи, которые еще со смерти деда в ящике валялись. Мамину фотографию со стены снял и на стол поставил. Свечу зажег и из горла коньяка хлебнул. Темень вокруг и только ее лицо. Словно мы с ней наедине остались. И столько вопросов у меня к ней… не счесть, никто мне теперь не ответит на них.

А я… я мог бы и приехать к ней, узнав, что ей лучше. Как всегда, рукой махнул. Успею еще. Куда она оттуда денется. Состояние одинаковое годами. А она взяла и делась… даже попрощаться не успел. Голову на руки склонил, бутылку на стол поставил. Сна ни в одном глазу, все тело горит, словно температура поднялась, и в глаза как песок насыпали.

Не услышал, как девчонка вошла. Как-то тихо она ходит всегда. Или это я отстранен от внешнего мира, не слышу никого и ничего, весь в себе зарылся, ушел внутрь себя, растворился в своих мыслях. Наверное, опять пришла или с ножом, или с вилкой. Сил не было голову поднять. Да и не хотелось проверять. А потом меня словно током ударило, и все внутри перевернулось, почувствовал, как детские пальчики к моим волосам прикоснулись. Взгляд медленно поднял и с глазами ее зелеными встретился. Я никогда не видел такого взгляда. Бездна. Океан какой-то бескрайний, и так смотрит на меня, что внутри щемит и реветь хочется, как ребенку. А она словно душу мою сканером считывает и гладит, гладит. Прижаться к ней хочется, тельце сжать и ощутить вот эту волну, исходящую от нее. Словно энергию из себя мне отдает. Такая маленькая, а столько силы в ней. Мишку мне протянула, и я сглотнул горький ком в горле. Глаза защипало. Медведя взял и рядом с портретом посадил, а она стул подтащила и рядом со мной уселась с ногами, ночнушку на острые коленки натянула и голову склонила на них. На портрет смотрит, потом снова на меня… и по руке гладит.

Знаете… я хотел заорать. От боли какой-то невыносимой, от того, что изнутри словно разорвало. И стыд… какой-то невероятных масштабов, накрывающий с головой. И я не мог найти ему оправдания и понимания. Стыд от того, что я не такой, как эта девочка… я бы не смог вот так вот врага своего пожалеть. Нет во мне этого великодушия и сочувствие, а в ней есть. Оно в глазах у нее плещется, и мне в эти глаза смотреть больно.

Я ее руку своей накрыть хотел, а она вдруг одернула ее и тут же со стула спрыгнула, убежала. Я с мишкой в коридор выскочил, но следом не пошел. К себе медведя этого прижал и сполз по обратной стороне двери на пол.

Вышел на веранду, вдаль на рассвет смотреть. Когда-то любил это делать вместе с Аней. Подолгу на балконе стоять сзади, обхватив ее плечи руками, и втягивать запах ее волос. А потом уловил, что сзади кто-то стоит, и обернуться страшно… потому что знаю, что она пришла. Кожей чувствую и затягиваюсь сильнее сигаретой, чтоб успокоиться, дрожь во всем теле унять. Стою и думаю, что ей сейчас сказать, и понимаю, что нечего. Не осталось слов, ненависти, желания раздавить ее… я сам раздавлен. Я уже не знаю, чего хочу. Меня просто накрывает от понимания, что она пришла ко мне сюда сама. Пожалеть пришла? Или спросить, что ее дочь здесь делала. Зачем еще могла прийти. И мысль о том, что из жалости пришла, начинает заволакивать меня каким-то туманом безысходности, словно я в черном тупике стою и выхода оттуда нет. Тоска какая-то ненормальная, что вот в этой бездне ее со мной рядом совершенно нет и, возможно, не будет никогда. Что я цепляюсь за прошлое, которое, скорее всего, нужно мне самому. И от неожиданности вздрагиваю, потому что чувствую ее руки у себя на плечах. Наверное, в эту секунду я полностью лишаюсь рассудка. Я перестаю быть самим собой. Я опять в нашем прошлом, где нет места ненависти, недоверию, злости и жажде мести.

– Здесь очень холодно, – выдыхает мне сзади в затылок, и меня начинает трясти от эмоций, сам не понимаю, как отшвыриваю сигарету и резко к ней оборачиваюсь, чтобы неожиданно для нас обоих сгрести ее в объятия и жадно впиться в ее рот. Единственный способ успокоиться, забыться, потеряться от реальности – это раствориться в ней. Позволить себе уплыть в прошлое и завертеться в диком водовороте нескончаемого голода по ней. Аня обескуражена, она не отвечает на поцелуи, а я уже не могу остановиться. Мне это нужно. Мне нужно ее целовать, пить ее дыхание, глотать ее запах и ощущать себя живым. И я стону ей в губы, когда чувствую, как ослабевает сопротивление, как отвечает на мой поцелуй, легонько касаясь языком моего языка.

– Ты мне нужна, Аня… .нужна мне сейчас, очень нужнаааа… безумно нужна.

И это правда. Она мне нужна, она мне необходима, как воздух. Она и есть мой воздух, и только за нее я и могу цепляться скрюченными пальцами, понимая, что вот он – мой смысл. Чувствую, как Аня впивается пальцами в мой затылок и льнет ко мне дрожащим телом. Сама льнет. Без того, чтобы я насильно вжимал ее в свое тело, выдирая поцелуи и объятия. И меня ведет от этого, ведет от ее взаимности, сам не свой тяну через голову ее футболку, невольно вздрагивая, когда вижу, как всколыхнулась ее полная грудь, округлая, тяжелая, со сжатыми в тугие комочки сосками, и я со стоном накрываю ее двумя ладонями, чтобы содрогнуться от этого дикого удовольствия – сжимать ее и тереть тугие, вытянувшиеся вершинки, а потом хрипло застонать в унисон ее тихому стону. Ей нравится… она отвечает мне. И это сводит с ума… заставляет окончательно потерять голову. Мну ее грудь, то сильно, то чуть слабее, сжимая соски фалангами пальцев, и терзаю, не переставая, ее пухлый рот. Прижал к поручням спиной и ощутил болезненно стоящим членом ее упругий живот. Одной рукой потянул вниз пижамные шорты и тут же сжал ее голые ягодицы.

– Согрею тебя… здесь будет жарко.

И впиваюсь жадно открытым ртом в ее грудь, сильно втягивая сосок и уже заставляя ее громко застонать. Рывком приподнял и усадил на перила, удерживая одной рукой так, чтоб не упала, и меня начинает трясти от неудержимого желания войти в нее прямо сейчас, глубоко, так глубоко, чтоб оба закричали. Только причинять боль уже не хочется… это желание растворилось где-то в прошлом, где-то в нашей с ней ненависти, которая сейчас куда-то исчезла. Скорее всего, она вернется, но позже.

Я не хотел с ней воевать. Я устал от войн. Мне нужно было ее присутствие, я хотел вернуться ненадолго в прошлое, где любил ее и так просто получал ее любовь, ощущал ее каждой порой, каждой молекулой. Туда, где я верил ей. Оказывается, это важно – верить человеку. Важно – знать, что он тебе не лжет. Ложь разрушила наши жизни.

– Почему пришла? – шепотом в ухо, обводя мочку кончиком языка и сильнее сжимая ее спину, а другой рукой раздвигая ее колени, чтобы пристроиться между ними, чтобы накрыть горячую плоть ладонью.

– Не знаю, – прошептала в ответ и запрокинула голову, когда мои пальцы нежно погладили влажные складки. И меня это возбуждает еще сильнее, если такое возможно, возбуждает вот эта покорность, вот этот изгиб тела, когда она отдает его мне.

– Наверное, потому что я тебя звал… ты слышала, как я тебя звал, Нюта. Девочка моя, как мне тебя не хватало… я так голодал по тебе, по всему этому, нашему.

Сам не узнаю свой голос, он срывается на какие-то запредельно низкие ноты, а она трепещет в моих руках от каждого слова, и мне не верится, что это происходит на самом деле. Я беру в рот ее сосок, то сильно втягивая его, то постукивая по нему кончиком языка, а средним пальцем обвожу кругами ее маленький твердеющий клитор. Медленно. Осторожно. Одинаково по кругу и сатанея от ее реакции – уже забытой и все же такой знакомой. Пальцы помнят, как ей нравилось. Аня впивается в перила и выгибается назад, я сильнее сжимаю ее поясницу и резко вхожу в нее сразу двумя пальцами. Как же сладко она всхлипывает и насаживается на них. Я ощущаю эту пульсацию… она нарастает в глубине ее тела. Моя чувствительная девочка, раньше именно так и было… раньше со мной от пары прикосновений, и это сводило с ума. Это сносило крышу напрочь. И мне хочется рычать от наслаждения, пожирать взглядом ее лицо перед оргазмом, когда удовольствие отобрало у нее контроль и она вся не в себе, дрожит всем телом, и я жажду, чтоб она кончила. Несколько толчков внутри нее, не переставая большим пальцем дразнить ее клитор, и почти закричать, когда изогнулась и затряслась, забилась всем телом, судорожно сжимая мои пальцы, растекаясь влагой по моей ладони, и толкаюсь сильнее и быстрее, охреневая от этих мокрых звуков внутри ее лона. Мокрая для меня… такая тугая, шелковистая изнутри и так сильно сокращается, что у меня от боли член разрывает на части.

Подхватил под ягодицы, чуть приподнимая и глядя в затуманенные чуть прикрытые глаза, послушная, вялая… такая вся сейчас моя. Понес обратно в кабинет, опускаясь с ней на пол, опрокидывая ее на ковер и нависая над ней, пытаясь поймать ее взгляд.

– Ты все еще такая же сладкая, – облизывая пальцы, побывавшие в ней, и содрогаясь от адского желания войти. Глубоко. Немедленно. Но мне хочется тонуть в ней… погружаться в нее и забывать о внешнем мире, мне надо видеть ее отдачу, мне это жизненно необходимо. И я расстегиваю штаны, продолжая смотреть на нее, мне не хочется ломать… я хочу, чтоб она приняла меня, хочу ощутить ее всю, отдающуюся мне. И замираю, понимая, что она сама расстегивает мне ширинку и скользит под боксеры ладонью, сжимает мой член, и я невольно скалюсь, запрокинув голову и закатывая глаза. Это невозможно выдержать. Это, бл***дь, выше человеческих сил. Особенно когда ее горячая ладонь скользит по напряженному до взрыва стволу. Вверх и вниз так, что у меня начинает дрожать каждый нерв от перевозбуждения. Я уже успел забыть, какой сексуальной она умеет быть для меня. Перехватываю запястье и тяну вперед, чтоб направила меня в себя. Чтоб сама отдалась мне. Развожу в стороны ее колени и чуть подаюсь вперед, накрывая ее рот своим, медленно вхожу в нее. Толчок за толчком, чувствуя, как впивается ноготками мне в плечи, как сжимает их изо всех сил. Жадно целую ее лицо, кусаю ее шею, плечи, ключицы и все так же медленно в ней. Там скользко, горячо и пульсирует, а меня так ведет, что кажется, я сейчас кончу только от этой ее взаимности, от того, что сама ко мне пришла. И мне до дикости хочется начать в нее долбиться со всей дури, сжимать ее волосы и рвать ее плоть быстрыми толчками так, чтоб кричала до хрипоты.

Выгибается в мои руки, и меня срывает к такой-то матери, срывает так, что темнеет перед глазами, я набираю темп. Я его не просто набираю, я терзаю ее тело так, что оно бьется подо мной от силы моих движений, а мне уже по хрен, я в точке невозврата, сжимая ее ягодицы, приподнимая, чтоб проникать сильнее и глубже, слыша ее крики и зверея от них еще больше, глядя остекленевшим взглядом на ее острые соски и на то, как сильно колышется грудь в такт моим диким толчкам, пока не пронизывает острейшим наслаждением, от которого, кажется, разрывает каждую кость в теле, вспарывает позвоночник, заставляя выгнуться и изливаться в нее с громким стоном. И к ее губам, чтобы выдыхать ей в рот каждую судорогу.

Потом долго смотреть ей в глаза, убирая слипшиеся пряди волос с ее лица. Я еще не знаю, что сейчас происходит между нами… Знаю только, что мне с ней хорошо. Так хорошо, что я готов сдохнуть, лишь бы вот это не кончалось и снова не погрузиться в свою проклятую тоску.

Мы оба молчим, и я откидываюсь на спину, пытаясь притянуть ее к себе, но она уворачивается. Встает с пола и идет на балкон за своими вещами.

Одевает шортики, натягивает футболку, а я смотрю на ее красивое гибкое тело и не хочу, чтоб уходила. Встал с пола, пошел за ней на балкон, попытка привлечь к себе, но Аня не далась, выскользнула из моих рук. Не выдержал и сделал это насильно.

– Что такое? Что было не так?

– А что было так, Егор?

Не понимаю, что она имеет в виду. Смотрю то в один синий омут, то в другой.

– Все было так… или нет.

– Тебе это было нужно, а я дала то, что нужно. Помнишь? Таковы условия сделки. Давать тебе, когда ты хочешь и как хочешь. Притворяться для тебя.

И я похолодел. Словно она меня из ведра ледяной водой окатила. Злость накрыла мгновенно, вернулась с такой силой, что перед глазами потемнело.

– Дала, значит, когда я хочу?

За локоть сдавил и дернул к себе.

– По первому же зову, все как ты хотел. Ты недоволен?

Сучка! Маленькая дрянь. Больно ударила, так больно, что сердце сковырнуло.

– Притворялась, значит?

– Не все время. Я ведь живая женщина, а ты мужчина. В какой-то момент мне даже понравилось.

Оттолкнул от себя с такой силой, что она чуть не упала. Натянул штаны, застегнул ширинку.

– Какого черта тогда приперлась? Вроде я не звал и не приказывал.

– Бонусы за лечение моей дочери. А еще я знаю, каково это потерять… я пришла тебя утешить.

Не сдержался и вмазал кулаком по стене, развернулся к ней и стиснул челюсти. Такая маленькая, хрупкая в своей дурацкой шелковой пижаме, со все еще стоячими сосками, искусанными мной губами и всклокоченными волосами. Оттраханная мною. Стоит и выдергивает мне ногти щипцами, загоняет под них иглы с какой-то блаженной улыбочкой. И мне захотелось ее придушить.

– Хорошо утешила. Не профессионально. Бывает и лучше. Но весьма неплохо. На пару сотен баксов. Можешь пойти купить себе шмотки. Я разрешаю. А теперь пошла вон. Наутешалась. Хватит.

Она пошла к двери, а я стиснул кулаки с такой силой, что казалось, сейчас суставы сломаются. А потом вдруг осознал, что… что меня отпустило. Та тоска дикая и боль, они отошли на второй план. Она вышибла из меня все. Только себя одну и оставила. Боль выбивает боль. А еще неожиданно именно от нее… не знал, что она так изысканно умеет вгонять занозы прямо в сердце… А знал ли я ее вообще когда-нибудь?

Утром увидел, как Артем куда-то ее повез. Вначале хотел воспротивиться, а потом вспомнил, что в больницу поехала. К Антонине. Сегодня должны быть готовы результаты ее анализов. Они и мне на мейл пришли, но я и сам не смотрел, и ей не сказал. Мне не до этого было.

Сел в кресло, посмотрел на портрет мамы, на догоревшую свечу. Повесил портрет на место, на стену. И снова сел за стол, зазвонил мой сотовый, и я бросил взгляд на дисплей – Антонина. Она еще вчера хотела со мной поговорить.

– Доброе утро, Егор Александрович, не разбудила?

Какое там, я и не спал, и не хотелось. Словно зомби, сна ни в одном глазу.

– Не разбудили.

– Я бы хотела поговорить с вами. Вы бы не могли приехать в мою клинику?

– Я подъеду, когда у меня будет время. Вы можете все говорить матери девочки. Только если это касается расходов – тогда мне.

– Я не о расходах.

– Тогда, о чем?

– Об отце ребенка.

Кольнуло где-то в области сердца. А сам невольно провел рукой по лицу, а на пальцах остался ее запах.

– А что с ним? Вы знаете, кто это?

– Вот как раз об этом я и хотела бы с вами поговорить.

Нервно достал пачку сигарет из ящика стола.

– Говорите.

– Мне казалось, что это не телефонный разговор.

– Думаете, нас подслушивают?

Она рассмеялась.

– Нет, конечно. Просто это… очень щекотливый вопрос. И…. я думала, удобней обсудить его лично.

– Ну вы и сейчас говорите со мной лично, разве нет?

– Хорошо. Хорошо, я скажу по телефону. Мама девочки утверждает, что отец – это вы…

– И что?

– Вы видели результаты ее анализа? Я вам прислала.

– Нет, еще не видел. У меня умерла мать, и мне было не до этого.

Воцарилась тишина.

– Примите мои искренние соболезнования.

– Можете их не произносить. Спасибо. Так что там с анализом? Что-то серьезное?

– Да… Очень серьезное… О, Боже! О, Господи!

– Что? Что там такое?

В сотовом что-то затрещало, она явно куда-то побежала, бросив его на столе.

– Нина! Нинаааа! Что там такое?

Черт бы ее побрал. Отключил сотовый. И пошел к компьютеру.

Утверждает, что я отец. Все еще утверждает. Только зачем?! Вот за эту ложь хочется свернуть ей шею. Я сел за компьютер и зашел на свою электронную почту.

В этот момент сотовый затрещал снова.

– Твою ж… ДА! Что такое?

И тут же вскочил в полный рост, чувствуя, как холодеет все тело, как тонкие ледяные иглы прокалывают меня всего с ног до головы. Разрывая на кровавые ошметки мое сердце. С такой силой, что я, широко открыв рот, пытаюсь сделать вдох и не могу.

– В машину Артема въехал на полной скорости джип. Водитель насмерть!

– А Аня? А Аня, твою мать? Как Аняяя?!

Заорал так, что горло заболело и задребезжали стекла.

– Не знаю. В тяжелом состоянии, еще живая, не понятно ничего. Прямо под окнами больницы въехал в них. Сейчас наши все сюда едут… А я на машине за Скорой. Ее в областную неотложку везут.

Я уже его не слышал, несся сломя голову по лестнице вниз, и нет, я не помертвел, я уже сдох. Меня от паники накрыло чем-то адски болезненным и не отпускало, мне казалось, я задыхаюсь, и каждый глоток воздуха обжигает мне легкие.

«Еще живая»… только это пульсирует внутри. «Еще живая»…