Роман Твои не родные глава Глава 17

Не ушла. Не знаю почему. Стояла и смотрела, как он спит… одновременно хотелось и нож ему в сердце вогнать, и послать все к черту, лечь рядом, голову у него на груди спрятать и глаза закрыть… под стук его сердца уснуть. Сама не поняла, как на край постели села, всматриваясь в черты его лица. Ужасно захотелось дотронуться до него. Слегка. Провести осторожно ладонью, как раньше. Когда-то я «рисовала ему лицо». Он любил, чтобы я повторяла все контуры скул, бровей, носа и губ. А потом рисовал лицо мне. Это было смешно и щекотно. Особенно когда трогал мои губы, ужасно хотелось укусить его за палец. И я мстила – трогала его ресницы. Он щурился, моргал, чесал глаза. А я хохотала над ним.

«– Нечестно, Шумаков. Это черная несправедливость – у тебя ресницы длиннее, чем у меня. Их надо подрезать ножницами.

– Завидовать плохо, Нюта. Особенно мужчинам.

– Я не завидую… я восхищаюсь. Ты слишком красивый… ты такой красивый, Егор. Смотрю на тебя, и хочется сильно-сильно глаза зажмурить, до мушек перед ними.

– Красивый? – хохочет теперь он, – мне такого никто не говорил. Надо же. И в каком месте я красивый?

– Везде. Ты красивый везде… я всегда думала, что такие, как ты, другие.

– Какие такие?

– Богатенькие мальчики. Что у вас нет души.

– И чем я отличаюсь от небогатеньких? Когда мы приедем ко мне домой, ты увидишь, что отличия нет совершенно, у меня такая же семья, как и у тебя. Такие же горести и радости. Просто у нас есть деньги, которые мы честно заработали, и это совершенно не делает нас другими людьми.

– Я не поеду с ней знакомиться, Егор. Я не могу.

– Что значит – не поедешь? Почему?

Он всегда злился, когда я заводила разговор о том, что мы совершенно не пара, и я не поеду знакомиться с его матерью. А мне казалось, что я там ужасно опозорюсь, и та меня никогда не примет, что я не понравлюсь ей. Впрочем, я не ошиблась. Наша неприязнь возникла с первого взгляда.

– Всем. Ты из другой Вселенной. Такие, как я, даже не мечтают о таком парне. Мы слишком разные. У меня свои интересы, а у тебя свои. У моих друзей нет машин, ноутов и дорогих гаджетов. Я не летаю летом на Мальдивы и не одеваюсь от мировых брендов. Мой курорт – это деревня у тети. Да я представления не имею даже, где в городе тусят такие вот… такие как ты… Тебе не подходит такая девушка.

Хмурится, а я автоматически разглаживаю указательным пальцем складку у него между бровей. Отбросил мою руку.

– Это мне решать – кто подходит, а кто нет. Не пытайся это сделать за меня.

– Я делаю это за себя. Я не мазохистка. Я не хочу сделать себе больно.

– Я тебя не понимаю. При чем здесь больно? Что за бред?

– Я прекрасно знаю, что все это ненадолго.

– Что именно?

– Ну вот это все: цветы, вечеринки, ты в моей жизни. Все это вот-вот закончится. Я не хочу привязываться к тебе. Я боюсь, что ты меня разобьешь вдребезги, и я никогда больше не стану собой. Мне страшно упасть, Егор.

Резко перевернул меня на спину и подмял под себя.

– Привязываться, значит?

Кивнула и перевела взгляд на его пухлые и чувственные губы. Как же безумно вкусно их целовать, покусывать, проводить по ним языком, как он меня учил, сам не зная об этом. Ведь он мой первый во всем, даже в поцелуях…

– А я не привязался, Аня. Я люблю тебя. Ты это понимаешь? Я просто повернут на тебе. Я не хочу, чтоб вот это все заканчивалось.

Улыбнуться ему и снова провести по его ресницам кончиками пальцев. Перехватил мои руки и прижал к своим губам.

– Не закончится вот это все, если ты моей женой станешь.

Мне показалось, что я ослышалась. Даже дышать перестала, горло стянуло, как обручем, и моргнуть не могу, в глаза его стальные смотрю. И по телу дрожь волнами проходит. Словно оно уже счастливо, а мозг отрицает и в счастье верить боится.

– Выходи за меня, Нют?

Несколько раз моргнула, тяжело дыша. Мне слышится. Мне сон снится.

– За тебя?

– За меня. Так, чтоб навсегда. Чтоб не сомневалась, что скоро кончится все.

Я хотела закричать «да» и не смогла, я даже слова сказать не могла, мне казалось, что я онемела. Улыбка с его губ начала пропадать, и в глазах предвкушение сменилось тревогой. Брови медленно нахмурились.

– Это значит – нет? Не любишь меня?

И я отрицательно качаю головой. А он меня иначе понимает, сильно руками стиснул все тело.

– Почему нет? Есть кто-то другой?

– Даааа!

Резко на руках приподнялся, и глаза тут же потемнели, зрачки расширились.

– Ктооо? – взревел и впился в меня пальцами, а я с рыданием выдохнула:

– Нет никого, и дааа, дааа, выйду за тебя. Люблю тебя, Егор. Я так люблю тебя. Ты даже не знаешь… не знаешь, как сильно.

И сама губами к его губам прижалась, обвивая его шею дрожащими руками»

***

Картинки перед глазами померкли, когда взгляд напоролся на обручальное кольцо. И резко отрезвела. Глупая дура. С кем уснуть? С кем рядом лечь? Совсем из ума выжила! С тем, кого дома жена ждет? Он ведь ей со мной изменяет. Как мне изменял с ней. Подлец. Каким был подонком, таким и остался. Одного только не пойму – зачем я ему? Странная месть… непонятная мне теперь, как и все его действия, как и каждое его слово. Как фото мое в комоде, как наши кольца там… Зачем хранит? Почему каждый раз, когда я думаю, что знаю какой ты, ты каждый раз окунаешь меня головой в ледяную правду, показывая совсем другую твою сторону.

И сегодня он был словно и тот же Егор, и другой. Сегодня он был похож на себя прежнего. Отчаянного, сумасшедшего. Таким я его полюбила. А сейчас… это не любовь уже. Это болезнь, от которой нужно искать лекарство или бежать как можно дальше… Я привстала на постели, но он вдруг вцепился в мое запястье и медленно открыл глаза. Я, как загипнотизированная, смотрела на его чертовы ресницы, и прошлое окутывало меня дымкой, словно запечатывало в кокон невыносимой тоски и голода по нему.

– Не уходи.

Голос глухой, низкий, и у меня от него мурашки вдоль позвоночника. Таким настоящим показалось вот это «не уходи», наполненным грустью. И большим пальцем кожу мою гладит, а мне кажется, он в ней кружево из пепла прожигает, потянул к себе, а я вся внутренне сжалась, сопротивляясь.

– Останься со мной. Притворись, – обхватил другой рукой мой затылок очень осторожно, лаская мою шею и щеку. И от удовольствия хочется глаза закатить… «Не останавливайся… Я так соскучилась по тебе…» И глаза его… они совсем иные сейчас. Нет в них того холодного чужого блеска, они словно плавятся и меня плавят, вызывая саднящую боль в груди. Переплетаются с моими воспоминаниями, протыкают их новыми нитями безумия по этому человеку. Сердцу совершенно все равно, что я решила его ненавидеть, ему наплевать на то, что память подкидывает мне картинки, где он вышвыривает меня из дома, ему вообще на все плевать, кроме собственного глухого быстрого стука и болезненной пульсации крови по венам. Оно хочет мимолетного счастья. Хотя бы капельку, немножко. Только сегодня и только сейчас.

– Притворись, как когда-то, Нюта. Побудь со мной до утра.

Сбросила его руку с затылка. Очарование начало рассеиваться, как густая дымка.

– Я никогда не притворялась с тобой. Я любила тебя, Егор.

Снова схватил за затылок и резко наклонил к себе.

– Зачем тогда… зачем тогда с другим… зачем, Нюта? Что ты наделала?

Вцепилась в его руку, пытаясь снова сбросить, но он не отпускал, притянул к себе еще ближе, почти причиняя боль.

– Не было никого у меня! Не было… тебя я любила. Одного тебя. Как ты мог… как мог не верить мне? Как ты мог меня так жестоко терзать, Егор? Как ты мог сжигать меня живьем? – вырывалось хриплым рыданием, слезы задушили меня, меня уже нельзя было остановить. Словно вдруг что-то взорвалось внутри, словно меня, как огромную реку, вынесло из берегов. – Как ты посмел? Лучше бы застрелил, удушил, лучше бы ты… лучше бы убил меня тогда.

– Зачем ты… зачем так лгать? Это жестоко, Аня. Не делай этого. Не заставляй ненавидеть тебя еще сильнее.

– Разве я лгу? Посмотри мне в глаза… посмотри в них. Разве в них есть ложь? Когда-то ты знал по моим глазам – говорю ли я правду. Мои глаза точно такие же.

– Не знаю… не знаю я! Оказывается… я мог ошибаться.

А он и сейчас в глаза смотрит, и рука дрожит, его сталь окончательно расплавилась, и у меня в глазах рябит, словно я смотрю на него сквозь стекло. И я не знаю – в чьих зрачках и радужках это стекло – у него или у меня.

– Да! Я лгу! Пусть я лгу! Тебе ведь удобней было считать лгуньей именно меня.

– Я видел… Видел тебя, Аня! Глазами своими вот этими видел!

– Что ты видел? Что ты мог видеть? Я с тобой была всегда. Шагу из дома твоего проклятого не сделала, все ждала, когда ты… когда ты исполнишь обещание и увезешь меня оттуда. Готова была вытерпеть ради тебя что угодно… Она ведь со свету меня сживала… мама твоя. А ты... ты замечать не хотел.

– Я видел, Аня… тебя с другим видел. Он живот твой гладил… Ты ездила к нему. Ты деньги ему возила. Я эти фото наизусть выучил. Я все знаю... И я хотел убить тебя! Я мечтал, мать твою, об этом. Ты словно мой палец сама на курок поставила и отравила мне душу! Это ты меня живьем сожгла!

Я попыталась отпрянуть, но он держал слишком крепко, впившись взглядом в мои глаза. А я… я поняла, что он видел… О, Боже! Я все поняла вдруг, и у меня все тело задрожало от напряжения, словно по нервам лезвием провели.

– С кем видел?… В деревне, да? Это Толик… Это мой брат, Егор. Толик – мой брат. Я нашла его… сына своего отца. Помнишь, я рассказывала, что не знаю, кем был мой отец. Я нашла. Случайно нашла. У него… у него проблемы с наркотиками, и я боялась. Боялась рассказать. Боялась быть недостойной тебя с такой родней, меня и так все ненавидели.

Впилась в его запястье, сжимая со всех сил.

– Боялась, что ты… что разочаруешься во мне. Что я окажусь такой, как говорила твоя мать. Он мой брат, Егор… а больше никогда никого не было.

Отстранился от меня, тяжело дышит, и зрачки невероятно расширены. Подался вверх, прижался лбом к моему лбу. А я не пойму – у меня в ушах стучит мое сердце в безудержном ритме или это его сердце?... И стены, кажется, на нас обоих падают, как замедленной съемке.

– Почему? – выдохнул мне в лицо, – почему ты не сказала? Почему, Нютааа? Почему ни разу не говорила? Зачем скрыла…

Слезы застилают мне глаза, почувствовала его губы на своих и вздрогнула всем телом, замерла, всхлипывая ему в рот, ощущая, как сжимает мое лицо пальцами. А он вдруг отстранился…

– А ДНК? С ним как?... Почему не я? Боже, Аня, я сейчас с ума сойду… я же убью тебя, если ты опять лжешь!

Тряхнул изо всех сил и рывком к себе прижал.

– Не знаю… сделай еще одно. Лживое оно. Ненастоящее. Подделали.

– Все три? – а сам слезы мои вытирает и прижимается лицом к моим волосам.

– Хоть десять, Егор. Хоть тысячи. Я знаю. Я тебе говорю – твоя Маша. Твояяяяя! Слышишь, подонок ты проклятый? Твоя онаааа!

И он со стоном накрыл мои губы своими, и я не поняла сама, как с отчаянным всхлипом поцеловала его в ответ, выдыхая рыдание ему в рот. В волосы вцепилась, прижимая к себе, чувствуя вкус своих слез. Оттолкнула, а он снова к себе прижал.

И я с безумной пульсацией в груди чувствую, насколько жива сейчас. Именно в эту секунду. Хочется вырваться, сопротивляться, ударить его и в то же время никогда не разжимать рук. Смотрю на его лицо сквозь слезы, и мне хочется орать так, чтоб горло болело. Пусть этот день сгорит в моей слабости, пусть он потом разъест меня серной кислотой стыда и разочарования, но я не могу больше сопротивляться. Я… я так ужасно скучала по нему, по моему мужчине… по единственному и до безумия любимому. Сегодня гордость пусть корчится в агонии и умирает где-то там в углу, отброшенная моими дрожащими пальцами подальше.

А он меня опрокинул навзничь поперек постели, словно не было между нами ничего несколько минут назад. Словно он снова от голода весь трясется… Вцепилась ему в плечи, пытаясь оттолкнуть… и Егор отпрянул, всматриваясь мне в лицо.

– Такое не прощают… – едва слышно сказала и снова почувствовала, как слезы из глаз потекли.

– Не прости меня, когда я смогу тебе верить… не прощай меня завтра, Аня, и послезавтра. Я и сам не прощу.

И снова губами к моим прижался.

– Я так соскучился по тебе, девочка моя маленькая… соскучился до безумия.

Стягивает с меня остатки одежды, прижимая всем телом к постели. И мне кажется, что он прав… я не прощу его потом. Позже. Всегда был таким… ненасытным, сумасшедшим любовником. Таким, что тело после него ломило и саднило от сладкой боли.

Я забыла, каким он был со мной раньше. Успела забыть за эти годы, а он нагло мне напоминал. После утоления первой дикой потребности теперь жадно ласкал мое тело. И я вспоминала каждое наглое прикосновение. Нежное или намеренно властно-грубое. Жадный до безобразия, шепчущий пошлые слова на ухо. Настолько нежно-пошлые, что у меня только от звука его голоса дрожит все тело.

Его губы, язык и пальцы. Они везде, проникая, заставляя извиваться, стонать, выгибаться, широко распахнув ноги, впиваясь в его плечи, пока он вылизывает мою кожу, покрытую бисером мурашек, склоняется там внизу, обхватывает влажную плоть жадным ртом, посасывая чувствительный бугорок, доводя до исступления, до хриплых громких стонов, а потом медленно входит в мое тело. Всматриваясь мне в глаза и снова впиваясь мне в губы, так же медленно толкаясь языком у меня во рту и сплетая его с моим.

Пока не закрыла глаза, лежа на нем сверху, дрожащая, с кожей, покрытой каплями пота, и влажными волосами, прилипшими к спине, напитавшись, испачкавшись его телом и его запахом. А он гладит подушечками пальцев мою голую спину, повторяя косточки позвоночника и лопатки. И мне не хочется думать о своей ненависти… сейчас не хочется. Пусть я подумаю об этом завтра. Позже. Я обязательно соберусь и не подпущу его больше к себе.

Но все разрушилось само собой. Зазвонил его сотовый. Он долго игнорировал звонок, перебирая мои волосы, словно мы оба в тот момент понимали, что перемирие сейчас закончится и снова начнется война. Ведь никто и ничего пока не готов никому простить… Только я ни в чем не виновата, и ему мне нечего прощать.

Сотовый не смолкал. И Егор, приподнявшись вместе со мной, потянулся к нему, он валялся на полу неподалеку от его штанов. Подхватил мобильник.

– Да, Лена. Я же сказал, что я буду очень занят.

Попытался удержать, когда я вскочила с постели. Мне словно отвесили оплеуху.

Вот он – настоящий и сильный удар в солнечное сплетение. От него перед глазами стало темно. Напоминание кто я на самом деле – шлюха, которая сдалась едва к ней прикоснулись и раздвинула перед ним ноги. Озабоченная самка, неспособная гордо сдержать свою унизительную страсть… слабая идиотка. Уже давно потерявшая на него все права.

– Не понял… Что?

Голос Егора показался мне странным, он словно сорвался за одно мгновение. Я медленно повернулась к нему и увидела, как смертельно побледнело его лицо, как застыл взгляд.

– Повтори… я не слышу тебя. Это неправда… Ей лучше стало. Лучше.

И продолжает смотреть в никуда.

– Ты ошибаешься… Ошибаешься. Они… они ошиблись номером.

Уронил сотовый, и я услышала доносящийся издалека голос Лены.

– Мама умерла, Егор. Твоя мама умерла. Из больницы только что звонили. Что мне делать? Надо туда ехать, слышишь? Ты где? Ты протрезвел? Я могу приехать к тебе… Слышишь, милый? Я могу приехать. Держись… я с тобой.

Да…. она с ним. Она имеет на это полное право. Я сделала несколько шагов назад.

– Аня, – поднял на меня дикий, обезумевший от горя взгляд, – мама умерла…

А я выбежала из его комнаты, и сама не поняла, как очутилась в своей и закрыла ее на ключ. Задыхаясь, захлебываясь каждым вздохом. Где он был… где был, когда моя мама умерла? Когда я подыхала от боли и отчаяния, где он был… мне даже сказать было некому, что моя мама… некому!

«Ты где? Ты протрезвел? Я могу приехать к тебе… Слышишь, милый? Я могу приехать. Держись… я с тобой».

Да. Она поддержит… она даже знает, что он был нетрезв. Они до меня были вместе… и она найдет слова, чтобы поддержать его. К шлюхам за утешением не ходят. Да и я утешать не умею. Не для того я здесь. Он тело мое хотел… а душу я не отдам.