Роман Твои не родные глава Глава 16

Да, тяжело ты мне далась, маленькая моя. Но ведь родилась, несмотря ни на что, солнышко мамино. Я прикрыла Машу одеялом… и так отчего-то захотелось куклу возле подушки посадить. Ту, что Егор покупал для нее когда-то. Я ее к себе в комнату унесла и в шкаф спрятала. Так же, как и свои воспоминания о нем, как свою боль и любовь. Иногда мне казалось, что если не дотрагиваться до этих воспоминаний, не смотреть на них, то окажется, что я излечилась и больше его не люблю. Я такая же, как и все остальные люди – свободная, и мое сердце больше не болит… Какое-то время это работало, а потом я снова «трогала» их. Я отковыривала их с самого дна, окровавленные, болючие, как оголенные нервы, и рассматривала снова и снова, чтобы потом спрятать и какое-то время агонизировать в новых попытках забыть.

Пока Машу спать укладывала после посещения врача, почему-то думала о том, что было бы, если бы все сложилось иначе, если бы с Егором дом достроили и переехали. Как бы мы жили сейчас с ним? Я была бы счастлива? И там, в своих собственных мечтах, я точно знала, что да. Ни с кем и никогда я не была бы так счастлива, как с Егором.

Представила себе, как он носит на руках Машу, как катает ее на велосипеде или на роликах, или как мы вместе отдыхаем на море. Наверное, есть люди, которые могут быть счастливы только с одним человеком, а если не с ним, то и ни с кем. За эти годы, что я жила одна, многие ухаживали за мной и даже замуж звали, но я как представлю руки чужие на своем теле, запах другой, голос и мужика чужого ряжом с Машенькой, так ничего и не хочется даже ради денег. Тошнить начинает от мысли одной и желудок сводит от гадливости. Не смогу я так, не сцеплю зубы и не вынесу того, кто неприятен.

Плохая из меня мать, и жена, наверное, плохая была. Глупая и наивная. Я умом понимаю, что другой надо было быть, но стать иным человеком не могу и не умею. Меня такой мама воспитала, я с такой правдой росла. В людях надо хорошее искать, а если о плохом думать, то оно к тебе и притянется… на самом деле, думай или нет – плохое и так найдет твой след и сожрет.

Не зубастая я была. Меня и в школе часто обижали, потому что ответить не умела и не хотела. Не могла я человека обидеть, ударить, боль причинить.

Домой прибегала и ревела, а мама говорила, чтоб сдачи давала. Я потом научилась, когда старше стала, но все равно людям верить привыкла.

Пока вдруг не обнаружила себя на обочине жизни с ребенком на руках, а его с другой женщиной… счастливого. Не со мной. Если б не Маша, бросилась бы с моста в реку или лезвием по венам и к маме.

Первые месяцы после ее смерти даже Машенька не спасала от жуткой депрессии. Мне казалось, что я одна осталась в целом свете и не к кому больше прийти и плакать, никто больше не пожалеет, не посоветует, не успокоит.

Помню, как ездила к Егору, чтобы увидеть издалека. Уже после смерти маминой. Не знаю зачем… сказать хотела, что мама умерла, и знаю точно, что не сказала бы. Когда мы встречались с Егором, она любила его. Приняла в нашем доме, как родного, насмотреться не могла. И он к ней хорошо относился, гулять ее вывозил, подарки дарил, конфеты таскал. Из офиса бегал к нам домой – блинчики ее с вареньем есть.

«Любит он тебя, я сердцем материнским чувствую, что любит». И ошиблась… не любил он меня. Нам всем так казалось, но все же не любил. Что-то иное было между нами, может быть, оно и стало бы настоящей любовью, но не сложилось… Так бывает. Взаимность слишком большое счастье, чтоб с каждым случаться. Мне не повезло.

Когда я, едва живая, с ребенком к ней приехала, она у меня ничего не спросила и слова не сказала. Потом я ей сама все рассказала, но мама… она была настолько хорошим человеком, настолько светлым, что даже тогда я от нее слова плохого о Егоре не услышала. Только тихое:

«Ничего, он вернется, вернется, когда ты ждать совсем не будешь, и тогда поймет, что натворил, а будет поздно… А мы сами справимся. Вырастим Машеньку. Ты только ненавистью не живи, она сжигает и силы все отнимает. Тебе есть теперь – кого любить и о ком заботиться. В жизни потери пострашнее случаются»… Но справляться пришлось мне самой. Ушла моя мамочка. Маше еще и двух месяцев не было. И теперь только сверху на нас смотреть может и ангелом-хранителем нашим быть. Да, в жизни случаются жуткие потери, невосполнимые, с нескончаемой болью и тоской.

А после того, как на них в свадебных нарядах издалека смотрела, меня накрыло так, что захотелось умереть. Лечь в постель и никогда не просыпаться больше, никого не видеть. Сил бороться не осталось, меня как плитами железно-каменными придавило и комьями земли сверху присыпало. Легла в кровать, в потолок смотрю, и Маша рядом сопит. А меня в эту секунду даже она не радует. Все кажется бездной мрака, и нет из него выхода. Надорвалась я и сломалась. Глаза закрыла и маму увидела. Как сидит на своей постели красивая такая, моложе, чем в последние годы перед смертью. Улыбается мне. Радостная, веселая. Не болит у нее ничего.

Я руки протянула к ней, и в душе такое предвкушение, что сейчас за ладони меня возьмет, сожмет своими пухлыми и мягкими пальцами, а я разрыдаюсь, и мне легче станет. Ведь нет ничего нежнее и надежнее маминых объятий.

– Мамочкааа, я так соскучилась. Я так к тебе хочу. Как же я к тебе хочу, ты не представляешь.

И тянусь изо всех сил, а она руки свои резко убрала и за спину спрятала, и громко так кричит мне: «НЕТ! У тебя Машенька… нельзя тебе ко мне! Ты нужна ей!». Я на кровати подскочила вся в слезах, и в комнате запах мамы витает, словно она здесь рядом со мной. Словно только что мимо прошла. И хочется воздух растопыренными до дикой боли пальцами хватать и кататься по полу, захлёбываясь рыданиями от того, что все это только кажется, а ее нет рядом и никогда уже не будет.

И тишину нарушил тихий плач ребенка, заставив вскинуться и к коляске наклониться, дочку на руки схватить, укачивая и к груди прижимая, чувствуя, как дикая боль от тоски отступает и сменяется щемящей любовью и нежностью. На кого я мою девочку оставлю. Никому она кроме меня не нужна.

Да, права мамочка, ради Маши надо жить дальше. Ни один подонок не достоин того, чтоб я так убивалась, чтоб о дочери забыла из-за своего горя.

Вот и сейчас смотрю на нее спящую и понимаю, что бороться надо… что есть у меня сейчас шанс. Таких в жизни практически не бывает. Я обязана вцепиться в него зубами и выгрызать с мясом.

Ведь мама была права – он вернулся.

Из комнаты тихонько вышла, дверь прикрыла и прислушалась к тишине в доме. Все спят. И Регина, видимо, тоже. Она меня раздражала – вездесущая, любопытная и всезнающая. Словно одновременно находится в разных местах и все видит, все знает. Прошла по коридору и остановилась напротив двери кабинета… вспышками перед глазами, как на стол опрокинул, как жадно в губы впивался и одежду сдирал. И сама не знаю, что внутри меня происходит, как ураган какой-то закручивается. И стыдно, и мерзко от самой себя, и в то же время понимаю, как истосковалась я по нему, как тянет к нему. Пошла дальше по коридору… Регина как-то проболталась, что Егор долгое время здесь жил. Наверное, после нашего развода. Еще одна комната, и даже не задумываясь, я повернула ручку и приоткрыла дверь, оглядываясь по сторонам, чтобы никто меня не заметил.

Его комната. Постель застелена, но в воздухе витает запах парфюма. Им пахнет. До боли этот запах доводит. Глаза закрыть хочется и полной грудью втянуть. Когда-то я засыпала только с этим запахом, только положив голову к нему на грудь и чувствуя щекой тепло его тела. Зашла и закрыла за собой дверь.

Почему здесь долго жил? Разве у них с женой не было своего дома? Или они вместе здесь были? Нет, Регина жену не упоминала.

Я обошла широкую постель, застеленную атласным покрывалом, и непроизвольно подхватила со спинки кресла его рубашку, поднесла к лицу… Боже, за пять лет ничего не изменилось. Все, как и раньше. Я уже так делала… когда скучала, брала его вещь и могла подолгу ее нюхать. Швырнула рубашку обратно и подошла к комоду, глядя на собственное отражение в зеркале в полумраке комнаты, где осмелилась включить только ночник, предварительно задернув плотные шторы. И что я здесь делаю? Зачем пришла? Что я ищу или что пытаюсь воскресить? Мертвое все давно. Нас с ним нет больше. Он давно нас закопал живьем.

Отодвинула ящик и застыла… Словно вопреки моим мыслям, на меня смотрела моя собственная фотография. Я прекрасно помнила, когда и где он меня фотографировал. До свадьбы в каком-то поле с цветами. Мы ездили за город… а потом в этом поле жадно занимались любовью под раскаты грома, лежа на его куртке. Всю обратную дорогу я выбирала из своих волос травинки и стеснялась поднять на него глаза. Потому что впервые бесстыже скакала сверху и кричала, как сумасшедшая, от дикого наслаждения, насаживаясь на его плоть и царапая ему плечи и грудь.

Рядом с фото кольца его и мое… валяются без коробки, часы, которые я ему дарила, с гравировкой первых букв наших имен. Протянула руку и взяла часы – конечно же стоят. Положила их обратно. Сердце гулко билось в груди, я понять не могла – зачем он хранил все это здесь? На самом видном месте. И фото потертое, как будто его сотни тысяч раз в руках держали.

Поздно опомнилась, когда в коридоре шаги раздались. Бросилась к двери и тут же назад от нее, потому что ручка повернулась и дверь распахнулась. Я вдохнула, а выдохнуть уже не могла. Он на пороге стоит, глаза сумасшедшие, пьяные, волосы мокрые, взъерошенные. Кажется, под дождь попал. С пиджака вода на пол стекает. И я вижу, что он выпил. Сквозь запах улицы, сигарет пробивается и запах алкоголя. В гробовой тишине слышно, как вода капает, и с каждой каплей мне все сильнее хочется бежать прочь.

Егор на меня смотрит так, как будто убить готов или сожрать, и мне тут же тесно стало, словно стены начали на меня давить. Тяжело дыша, перевела взгляд на дверь. Если постараться, то можно выскочить в коридор и потом бежать к себе, запереться изнутри…

– Я… я комнаты перепутала. Я уже ухожу.

Не отвечает, по лицу дорожки мокрые и губы от дождя блестят. Я вначале медленно пошла навстречу, попыталась обойти и броситься к двери, но он схватил меня за локоть и мною же закрыл дверь, впечатав меня в нее спиной. Навис надо мной, упираясь ладонью возле головы и глядя мне в глаза своими темно-серыми, сейчас почти черными в полумраке. Да, он пьян… но меня не отталкивает этот запах, я вообще не знаю, что со мной сейчас происходит.

Ладонью за скулы схватил, вниз сильно повел и обхватил за горло. Не сдавил, нет. Пальцы давят, но не яростно, а голодно, дрожат, касаясь кожи.

– Чья Маша дочь, Аня? Чья она… отвечай? Просто, скажи чьяяяя… она… дочь?

– Твоя, – едва слышно.

– Нет… не моя, – пальцы гладить продолжают шею, они своей жизнью живут, – я три теста сделал. Три. Все отрицательные. Не моя она дочь… хватит лгать, Аняяя. Хватит. Я правду знать хочу… слышишь? Почему они отрицательные?

Выдыхает мне прямо в губы, голос севший, хриплый, и я чувствую, как его всего трясет.

– Не знаю… я не знаю, Егор. Твоя она.

Ударил кулаком в стену возле моей головы, а я зажмурилась.

– Не лги! Зачем, мать твою? Ну зачем ты это со мной делаешь? Почему не сказать правду? А?

– Это правда!

– Ты нарочно, да? Нарочно меня с ума сводишь, сука ты такая! Я же жить спокойно не могу! Спать не могу! Есть не могу! Правду знать хочу.

– Нет, ты хочешь услышать от меня ложь!

Резко развернул спиной к себе, лицо к двери прижал.

– Ты и так лжешь. Постоянно лжешь. Дрянь! С ума меня уже свела. Я хочу знать с кем… с кем ты трахалась, Аняяя? Кроме того урода в деревне… с кем еще?

– Ни с кем! Чертов ублюдок, ни с кем! Отпусти меня!

– Черта с два… не отпущу. Мы договаривались.

Юбку задрал вверх на поясницу. И стиснула зубы, когда Егор скользнул в меня пальцем, с огромным усилием воли сдержала стон, готовый сорваться с губ. Как же я люто его в этот момент ненавидела, и себя за то, что внизу живота все скрутилось в тугую спираль, появилась ненужная, унизительная потребность почувствовать не только его пальцы. Разум орет и воет от его слов, а тело дергается в сладком предвкушении… помнит проклятое – каково это с ним. И каково это пять лет без него.

– А сегодня мокрая… почему? Что делала здесь? – шепчет в лицо, прижимаясь мокрой щекой к моей щеке. Кофта тут же впитала воду от его мокрой рубашки или пиджака.

– Отпусти, – выдохнула и попыталась освободиться, но он прижал сильнее, выскользнул изнутри, пальцами отыскивая клитор, нажимая на него все сильнее. И меня уже колотит, знобит и лихорадит, я чувствую, как над губой выступили бусинки пота. Облизать их языком и тут же услышать его низкий стон. Удерживает мои ноги раздвинутыми своим коленом.

– И даже это сейчас ложь. Лживая Нюта… как давно ты стала такой лживой, моя девочка? Или ты была такой с самого начала? Что ж я так зверски хочу тебя, а?

Он ускорил движения пальцев, и я закусила губу уже сильнее, почти до крови, до боли. Уперлась ладонью в дверь, пытаясь оттолкнуться от нее, но он сжал мое запястье.

Вдруг вытащил пальцы в тот момент, когда я с мучительной унизительной болью внизу живота ощутила, как он толкает меня к точке невозврата. Как подушки его пальцев безошибочно точно гладят, дразнят, ласкают и сжимают, не давая кончить, останавливаясь в тот момент, когда я уже готова взорваться и всхлипы срываются с губ, несмотря на то, что я их яростно сжала, чтоб не произнести ни звука. Но мне хочется заорать, когда убрал руку, невольно выгнулась и потянулась за нею, чтобы тереться ноющей плотью.

Слышу, как расстегивает ширинку, и волна безумного восторга начала подниматься внутри. Грубо сжал грудь, проникая за вырез кофты, под лифчик, тут же сдавливая твердый сосок, и я застонала вслух, больше не в силах терпеть и притворяться. Сердце больно колотится о ребра, поднимаясь прямо к горлу, а от возбуждения в ушах нарастает гул и рев. Я соскучилась по нему. Я ужасно по нему соскучилась. Боже, я должна вырываться, я должна сопротивляться этому подонку изо всех сил… и не могу… Потому что изголодалась по его горячему телу, вжимающемуся в мое, по его наглым и властным рукам, терзающим мою плоть, по каждому вздоху, словно кипяток опаляющему мою щеку.

– Я изголодался по тебе… изголодался… А ты… давай. Сделай вид, что и ты тоже. Притворяйся, Аня! Я хочу, чтоб ты лгала дальше!

Провёл головкой члена по входу в лоно, между набухшими нижними губами, вбился на всю длину одним резким движением. Я чуть не закричала, почувствовав, как растянул меня изнутри грубым толчком.

– Я уже забыл, какая ты сладкая… попробуй… сладкая и горькая, как отрава.

Засунул мне в рот пальцы с моим собственным вкусом, и я понимаю, что он пьян… потерял контроль, и почему-то меня сейчас это сводит с ума. Его слова. Они такие… они настоящие. Они причиняют ему боль. А я чувствую ее и испытываю удовольствие.

Выгнулась в пояснице, чтобы принять его ещё глубже. На мгновения становясь той самой Нютой, собой в прошлом, когда хотела его до исступления, до безумия.

Егор оттянул мою голову за волосы назад и впился жадными губами мне в шею, засасывая кожу, прикусывая ее, заставляя дрожать всем телом и сжиматься вокруг его плоти.

Извиваясь, позволяя войти глубже, уже не контролируя и себя тоже. Плевать… я буду ненавидеть его позже. Потом. Не сейчас. Я хочу ожить, хочу почувствовать себя живой, настоящей.

– Не так уж плохо быть моей шлюхой, да, Аня? Тебе ведь нравится, когда я тебя трахаю. Ты, оказывается, этого хотела.

И вонзился еще глубже уже до боли сильно так, что я широко глаза распахнула, распятая, распластанная на этой двери. А он словно почувствовал этот момент и сдавил пальцами клитор, сильно перекатывая и делая резкие и глубокие толчки, срывая меня в оргазм с хриплым низким стоном:

– Ненавижу тебяяя, – накрыл мой рот ладонью, вбиваясь в меня еще сильнее, не прекращая двигать пальцами, заставляя мычать и конвульсивно дергаться всем телом, сжимая его спазмами наслаждения. Меня словно раскромсало на куски, на мельчайшие частички невозможного удовольствия. Такого острого и ненавистного.

Я сжимала его изнутри и содрогалась в его руках, мыча и мотая головой в попытках сбросить его руку, впиваясь в его ладонь зубами и чувствуя, как он все быстрее и быстрее двигается внутри. Рвано. Мощно. Пока не излился в меня, прикусывая мой затылок. Отпустил, когда дернулся во мне последний раз.

– Хорошая девочка… отработала каждую потраченную копейку. Умница.

Он отошел от меня… и я услышала скрип кровати под его телом. А когда обернулась, он уже спал. Вот так – полураздетый, в туфлях, мокром пиджаке и рубашке.

Ублюдок… как же я тебя ненавижу. Никогда тебя не прощу. Никогда.

Комментарии

Комментарии читателей о романе: Твои не родные