Роман Твои не родные глава Глава 13

Воспоминания….

Я тогда нашла ее адрес случайно. У мамы в столе. Перебирала документы, папки, наводила порядок и нашла адрес. Никогда раньше я не слышала ни об этом месте, ни об этой женщине. Видимо, она написала маме письмо, но самого письма в конверте не оказалось, а он был потертым, смятым и словно завалился между бумагами нечаянно. Я несколько раз прочла ее имя и фамилию. Затем адрес. Мама рассказывала, что какое-то время она там работала.

Когда-то давно мы с ней договорились, что я не задам ни одного вопроса про своего отца, если она мне расскажет – кто он и как я появилась на свет. Мама честно мне поведала всю историю ее отношений с папой, которого на самом деле трудно так называть, потому что это была всего лишь физиология. У них случился короткий роман, и мама пошла на него сознательно ради ребенка, и когда узнала, что беременна, переехала в другой город. Нет, я ее не осуждала и не расспрашивала, так как никаких ответов у нее для меня не было. Конечно, меня все годы грызло любопытство, что было бы, если бы я нашла отца и он узнал о моем существовании. На что мама честно и даже в какой-то мере жестоко ответила мне, что он был женат и имел своего ребёнка. И ей именно это и подходило. Она специально встречалась именно с ним, чтоб потом не было никаких претензий. О беременности она ему сообщила, как и том, что ей от него ничего не нужно. Он пожелал ей удачи, провел на электричку, и на этом все и закончилось. Казалось, обоим это всецело подходило.

Я пыталась хоть как-то узнать кто этот человек, но мама мне не говорила. Даже имени не называла. И в какой-то момент я смирилась с тем фактом, что его просто нет и никогда не было. А сейчас, найдя этот конверт, меня словно током ударило. У мамы не было таких знакомых, о которых я бы не знала. Я спрятала конверт и ничего ей о нем не сказала. Я струсила… испугалась, что она меня отговорит или не пустит туда. А мне нужно было узнать хоть что-то, в тот момент я была готова на что угодно, лишь бы мне не помешали встретиться с отцом.

Я поехала в тот город, когда Егор отправился в Европу заключать какой-то контракт. Мы еще не были женаты. Только начали встречаться. Я еще даже не думала к нему переезжать. Я летала в облаках и пребывала в дикой эйфории от того, что мы вместе. О своей поездке я никому не сказала. Обманула, что еду к тете.

Тетя… да, я привыкла ее так называть, как и мама, которая считала ее своей сестрой. На самом деле у них просто были одинаковые отчества и фамилии, и они воспитывались в одном детдоме. Тетя была старше мамы на три года, и это соответствовало тем данным, которые были записаны у мамы в деле, где говорилось, что у нее была сестра именно такого возраста. Они решили, что они родные, и прожили с этой уверенностью всю свою жизнь. Совершенно не желая знать и думать о том, что могло быть иначе. Любили друг друга, как настоящие сестры. И для меня не было человека роднее после мамы.

В последние годы жизни тети я проводила в деревне очень много времени. Поэтому никого не удивляло, когда я ездила к ней и оставалась там на несколько дней.

Пока ехала в электричке, несколько раз звонил Егор. Сумасшедший. Только отключусь, он уже что-то пишет в мессенджере. Первым подарком, что он мне сделал, был смартфон. И я чуть не швырнула в него коробкой, потому что запретила делать себе подарки. У меня был личный пунктик – ничего не брать у мужчин, особенно дорогие вещи. А у него был пунктик – заваливать ими чуть ли не каждый день.

Да, мне было приятно. Никто и никогда мне ничего не дарил и точно не в таких количествах, но я стеснялась. Меня так воспитали, что постоянно принимать дары — это неприлично, это делает тебя зависимым и должным. Нет, я не боялась зависимости от Егора… я и так была на нем повернута, я не хотела, чтоб он думал, что может меня купить. Что я такая, как его девки, готовые за новенький смартфон на что угодно. Но он вынудил меня принять подарок, иначе обещал следить за каждым моим шагом и сопровождать везде и всюду. И я не сомневалась, что он именно так и может сделать. Пока я не взяла телефон, он именно так и делал. Куда бы я не поехала, меня неизменно сопровождал джип. Махал мне рукой в окно автобуса и улыбался… а меня разрывало от счастья, когда я видела его улыбку.

Я приехала по адресу, написанному на конверте, на такси. Машина затормозила возле старого кирпичного здания времен Советского Союза. В этом маленьком городке почти все здания были такими. Словно цивилизация их не коснулась. Поднялась по узкой щербатой лестнице с исписанными матами стенами, с битыми плафонами и выкрученными лампочками, и вонью, которая въедалась в каждую пору. Я снова посмотрела на конверт и поднялась на третий этаж. Позвонила в обшарпанную дверь с заплатками из изоленты и потертой ручкой, на которой, как казалось, осталось миллион отпечатков грязных и засаленных пальцев. Она была металлической, но совершенно не блестела. Мне не открывали довольно долго. И я уже хотела уйти, как вдруг дверь распахнулась, и на пороге показалась женщина. Очень худая, осунувшаяся, с короткой стрижкой и темными волосами. Она совершенно недоброжелательно осмотрела меня с ног до головы:

– Вам кого?

– Трофимову Светлану Афанасьевну.

Неаккуратные седоватые брови женщины приподнялись над шустрыми и очень живыми глазами неопределенного цвета.

– Хм. Давно уже к ней никто не приходил. Померла она еще лет пять назад. А вы кем будете?

А кем я буду, я не знала. Притом совершенно. И сильно растерялась, не зная, что спросить, но женщина позвала меня в квартиру. Пока я осматривалась по сторонам в нищей обстановке, в которой жили эти люди, и понимала, что мы с мамой живем в тысячи раз лучше, женщина поставила чайник на маленькую грязную печку и села на табурет.

– Вы родственница?

– Можно сказать и так. А у Светланы Афанасьевны кто-то был из родных?

– А то как же. Антихрист. Сын ее. То еще отродье. Все пропил, все проиграл. Ублюдок. Мать довел до смерти выходками своими.

– А муж? Муж у нее был?

– Был. Как не быть? Его машина сбила очень много лет назад. Молодой еще был. Грузовик насмерть задавил, а потом и по стене размазал. Светлана тогда всех поразила своим равнодушием на похоронах, словно не муж родной умер, а кто-то совершенно ей чужой. Не заплакала даже. А потом сказала, что изменял он ей. С какой-то бабой городской, и что та забеременела от него. Что он хотел уйти от Светланы и уехать искать свою городскую мадам, которая, в отличие от Светки, красавица, умница и квартира своя есть, а не эта дыра.

Пока она говорила, у меня сердце дернулось и со всей дури рухнуло в низ живота да так, что все тело скрутило… Она говорила о моем отце. Я даже в этом не сомневалась.

– Но не уехал? – хрипло спросила я.

– А то как не уехал? Уехал, мразота такая… тьфу ты, плохо о покойниках нельзя, но этот… Светку жалко всегда было. За каждой юбкой волочился, тыкал своим… ну сами понимаете, куда ни попадя. Но его, оказывается, оттуда в шею вытолкали. Умная женщина попалась, не приняла козла. Он обратно приперся, и давай у Светки прощение вымаливать. Та простила. А через полгода он уже с другой шашни крутил.

Теперь я понимала, почему мама не рассказывала мне о нем… смысла в этом никакого не было. Этот человек действительно не был мне отцом совершенно. Он вообще не известно кем был.

– А… а вы сказали – у него сын был. Где он сейчас?

– Такой же, как и его папаша, говнюк. Домик у него от бабки остался в пригороде. Он как денег задолжает, так и прячется там, чтоб не прибили. Но, кажется, его уже везде находят. Больной человек. Я понимаю – водка, а это… от дьявола все игры эти, или что он там творит.

– Вы знаете, где находится этот домик?

– Конечно, знаю. Город маленький у нас, а раньше в пригороде многие жили. У каждого там кто-то из родни. Одна большая деревня. Да и мы со Светланой дружили хорошо. Бывало, ездили к матери ее помогать. Я и Толика, паршивца, пыталась пристроить как-то и помогать, но куда мне. Пенсии самой не хватает, а он в такие долги влезает, что и меня прибить могут. Кстати, вы с ним похожи… Светка б сейчас в обморок упала…

Я тогда с невероятным волнением ехала в этот пригород. Мне до безумия хотелось увидеть своего брата. Я дико жаждала общения, я мечтала иметь родных примерно так же, как и моя мама. И в отличие от нее, у меня они были. Родной брат. Но когда я впервые его увидела, то даже не поверила, что все, сказанное той женщиной, было правдой. Анатолий совершенно не походил на оборванца, которого мне нарисовало воображение. От него не воняло алкоголем, он был аккуратно и опрятно одет… а еще мы с ним оказались похожи. Неуловимо. Как-то очень отдаленно, но все же, увидев его, я сразу поняла, что это и есть мой брат. Мой брат наркоман и вор, который лишь с виду напоминал человека, а на самом деле наркота уже сожрала в нем личность. Это была лишь оболочка. Я об этом узнаю чуть позже… но в первую же нашу встречу я оставила ему деньги. Потому что он сказал, что его убьют за долги, и показал мне жуткие гематомы на ребрах. Я попалась… на своей жалости, на желании иметь семью, на какой-то тут же возникшей патологической привязанности. Я верила, что смогу ему помочь. Что он просто очень одинок и поэтому творит глупости. Ведь если человека никто не любит, он перестает любить себя сам. Наше самоуважение всегда отражается в чьих-то глазах, словах и поступках. Одиночество и ненужность плодят психически больных маньяков или вот таких наркоманов, как мой брат.

Это стало моей тайной. Я не могла рассказать матери. Боялась ее реакции на мое общение с сыном того, чье имя на мне не говорила. Я не рассказала даже Егору… Я мечтала, что представлю ему брата, когда тот бросит принимать наркотики, когда устроится на работу. Первое время я велась на все его обещания и привозила деньги. Присылать было нельзя, иначе его выследят и отберут прямо на почте или в банке.

Я перестала к нему ездить, когда он опять обманул меня… уже после моих родов и расставания с Егором. Наверное, как и раньше, задолжал за дозу и украл. Меня больше не волновали его проблемы. Когда я привезла деньги в последний раз, я так и сказала, что больше помощи он от меня не получит, пока не начнет сам лечиться.

– Ну и вали отсюда. Чего приперлась? Денег дай. Ломает меня! Ты что думала, я тебя тут содержать с твоим выб***ком буду?

Его шатало, и он хохотал, как умалишенный.

– Нету денег, Толя.

– Нету – значит, убирайся. Думаешь, ты мне нужна была? Да по хер мне на тебя всегда было. Ты бабло привозила. Думаешь, мне вдруг понадобилась ублюдочная дочь моего папаши, к которой он пытался свалить от моей матери? Да я проклинал тебя с тех пор, как узнал о твоем существовании. Это из-за тебя я таким стал. Твоя мать-шлюха всем нам жизнь сломала. Все, катись на хер отсюда.

Это был наш последний разговор с ним. Да и не могла я больше помогать – у меня на руках оказалась маленькая Маша, а таскаться с ней к брату наркоману, у которого уже отказывали мозги, я не собиралась. Наверное, именно тогда я поняла, что родственные чувства хороши, когда они взаимны, а не когда тебя целиком и полностью используют. Я очень сильно изменилась, оставшись совершенно одна. Я перестала жалеть людей… я жалела теперь только себя и Машу. Больше я не звонила ни ему, ни тете Рите. Я вычеркнула его из своей жизни.

***

От воспоминаний отвлек шум внизу. Приехала чья-то машина. Видимо, Егор. Вспомнила, что Маша на улице. Катается там на качелях. Я поставила чашку с кипятком на стол и подбежала к окну. То, что я увидела, заставило меня впасть в ступор. Егор остановился возле Маши, которая смотрела на него снизу вверх, задрав мордашку так, что капюшон ее куртки свалился на спину и ветер трепал светлые волосы. Он протягивал ей куклу. Большую, огромную куклу с блестящим бантом и в каком-то невероятном платье.

Я не шевелясь смотрела на них обоих. Первым порывом было броситься туда вниз и увести оттуда дочь. Не нужны ей его подарки и его куклы. Ничего нам от него не нужно… я бы нож ему в сердце вонзила и прокрутила там несколько раз после того, как он… взял насильно. И в то же время я сама ему позволила. За это я ненавидела его еще сильнее.

Для меня стерлось каждое его слово, точнее, они слились в общую массу, эхом бьющую по нервам. Я смотрела ему в глаза… и не понимала за что любила его. За что до сих пор чувствую это унизительное чувство где-то очень глубоко внутри. Идиотка, которую доламывали уже спустя пять лет в угоду своим личным обидам. Беспочвенным, несправедливым и жестоким. Он даже не понимает, что сделал со мной тогда. Убил меня, превратил в ничто, размазал по стенке в моих же собственных глазах, утопил в грязи. И ничего с тех пор не изменилось, я такая же ничтожная и глупая, как и много лет назад. Он говорит, наступая на меня, а я смотрю, как на его безымянном пальце сверкает обручальное кольцо, смотрю и задыхаюсь от боли. У него ведь все было хорошо, он был счастлив… а я, я продолжала все эти годы ненавидя любить этого палача, осудившего меня на вечное изгнание. Меня и своего собственного ребенка. Я должна помнить об этом и никогда не забывать. Прибить эти воспоминания к своей груди ржавыми гвоздями, чтоб боль всегда напоминала о том, кто он такой, мой бывший муж, и на что способен. А перед глазами он со своей женой на руках, ее фата вьется по ветру, она смеется, и я слышу этот счастливый смех… а меня обливают грязью проезжающие мимо автомобили, и она смешивается со слезами, текущими по щекам.

Смотрю на него и осознаю всю степень лицемерия, на которое способен человек, клявшийся в любви… нет, он меня никогда не любил. Это я любила. Между мной и им не было ничего кроме моей любви, и когда он ее убил, осталась только черная пустота. И сейчас я снова чувствовала себя грязной, облитой помоями с ног до головы. Как цинично и хладнокровно он окунал меня в болото снова и снова. Переворачивая каждое мое слово, искажая все, что было между нами, до безобразных и уродливых образов. Больно саднила щека, кровила изнутри. Я провела по ранке языком… Ничто, по сравнению с тем, что Егор расковырял в моем сердце. Не верила до последнего, что сможет заставить… я все еще верила, что он другой. Что он такой, как раньше. Но от того Егора, который любил меня или по крайней мере притворялся, что любит, ничего не осталось.

Но тело… тело все равно отзывалось, и чем податливей оно становилось под его руками и губами, тем сильнее каменела душа. Показывает мне, что я ничтожное и развратное существо, та самая шлюха, которой он меня назвал. Смотреть в потолок и ненавидеть нас обоих за эту страсть, которая не обжигает, а замораживает и душу, и тело. Как же пусто внутри… он рядом, на мне и во мне, а я по-прежнему пустая. Как и все это время без него в моей жизни. Дыхание обжигает мокрое от слез лицо, каждый толчок плоти заставляет кусать губы до крови, чтобы не стонать для него, чтобы не извиваться под ним.

Ушел, поправляя штаны, как уходят от проститутки… которой он меня по сути и сделал, заставив покориться ради лечения НАШЕЙ, БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ, ЕГОР, НАШЕЙ! ДОЧЕРИ!

Я еще долго лежала на столе и не могла пошевелиться. У меня болело все тело, и я ненавидела каждую судорогу наслаждения, которые все еще прокатывались по венам. Лучше бы он избивал меня и рвал на части, лучше бы так, чем заставить так унизительно стонать. Разорванное платье и трусики валяются на полу, а искусанные им губы слегка кровят и саднят. Меня шатает от слабости из стороны в сторону, пока я подбираю с пола трусики, а по ногам сочится его семя, вызывая во мне отвращение и гадливость.

Я до утра просидела в душе, отмываясь от каждого прикосновения и ласки. Но они не смывались, они остались где-то глубоко внутри меня навечно. Отголосками презрения к себе и воспоминаниями о том, как впилась в его волосы, выгибаясь дугой и кончая… Безвольная, жалкая тряпка. Я могу сколько угодно говорить себе, что все ради Маши… но ведь на самом деле я хотела, чтоб прикоснулся. Хотела его руки и губы… Но не так. Не так.

Тряхнула головой, чтобы отогнать воспоминания, сбросить тяжесть боли… а там внизу он все еще стоит с куклой в руках. Так много иногда проносится перед глазами за несколько секунд. И нет, я не бросилась вниз, чтоб не дать Маше взять куклу… Потому что он ее отец. Потому что он ей нужен. И это только ее выбор.

Где-то внутри все защемило от понимания, что это первая настолько красивая и дорогая игрушка, которую ей купили в магазине и подарили. Она могла о таких только мечтать. И мечтала. Я видела, как она смотрела на нашем старом, тарахтящем, как стиральная машинка, стационарном компьютере картинки с куклами, игрушками. Нет, она не просила. Только иногда останавливалась у витрин магазинов, а потом смотрела на меня и спрашивала:

«– Мам, а потом, когда-нибудь, когда у тебя появятся деньги, ты купишь мне эту куклу.

– Конечно, милая. Обязательно куплю. Как только появятся, я куплю тебе все, что ты захочешь».

Я не знаю, говорил ли ей что-то Егор, он присел на корточки, продолжая держать куклу. Маша протянула руку и взяла игрушку. Не знаю, что именно я чувствовала в этот момент. Какая-то часть меня хотела топтать подарок ногами, а другая часть была счастлива, что Маше подарили куклу… Он подарил. Каждая девочка мечтает о куклах и каждая девочка, у которой есть только мама, мечтает, что однажды у нее будет папа. И я не могу из-за своей ненависти к Егору лишить ее мечты.

Но в эту секунду дочка оттолкнула его одной рукой, а второй швырнула куклу куда-то к забору и, развернувшись спиной к Егору, побежала к дому. Он так и стоял, глядя ей вслед, а я громко выдохнула. Не ожидала от нее. Все же я не так уж хорошо знаю свою дочь. Со мной она всегда была очень нежной… и я впервые видела в ней столько агрессии. Я медленно спустилась по лестнице, а она через одну ступеньку бежит наверх, сопит, кулачки сжаты. Я поймала ее и заставила посмотреть на себя. Нет, она не плакала, она злилась.

– Что случилось?

– Ничего.

– Зачем ты меня обманываешь? Кто тебя обидел.

– Никто. Я обидела.

– Кого?

– Его.

– Егора?

Она кивнула и спрятала от меня взгляд, а я взяла ее за подбородок и заставила на себя посмотреть.

– Как обидела?

– Куклу выкинула. Не хочу я кукол. Я хочу, чтоб он отстал от нас. Он плохой!

– Нееет.

– Да! Ты из-за него плачешь, значит, он плохой. Я его хотела его убить!

Мои глаза округлились, и я от удивления слегка пошатнулась.

– Как это убить.

– Убить и освободить тебя. Взяла нож и не смогла.

– Что значит – нож взяла? Когда?

Она словно давала мне пощечины одну за одной. Я не могла понять, откуда вот это все взялось? Что это за злость такая.

– Ночью, когда ты плакала.

Я взяла Машу за руку и потащила к себе в комнату, прикрыла дверь.

– Маша, ты не можешь дальше себя так вести. Я не разрешаю. Ты меня позоришь, понимаешь? Маме стыдно за тебя!

Надув губы, она смотрела на меня исподлобья.

– Ты ведь не зверек, ты – ребенок.

Но она вдруг отвернулась от меня и демонстративно не смотрела мне в глаза, даже когда я пыталась повернуть ее к себе. Упрямо стояла на месте и просто не давала себя ни развернуть, ни сдвинуть с места. А потом резко повернула ко мне лицо.

– Тебе стыдно, что я такая?

Я не сразу ее поняла. Не сразу вспомнила, что именно ей сказала, но в эту секунду говорить о чем-то совершенно перехотелось.

– Конечно, нет. Ты что? Нет! Как ты могла такое подумать. Нееет.

Резко привлекла ее к себе, подняла на руки и спрятала ее личико у себя на груди. К черту Егора и куклу эту. Мне наплевать, как она с ним себя ведет. Он в любом случае все это заслужил. Я отстранилась от Маши и обхватила ее щеки ладонями.

– Посмотри мне в глаза. Мама тобой гордится и никогда не стыдится тебя. Только некрасивых поступков. Понимаешь?

Она кивнула и снова обняла меня за шею.

В дверь комнаты постучали, и тут же вошла Регина. У нее была редкая привычка появляться в самые неподходящие моменты и нагло нарушать мое пространство.

– Добрый день. Меня послали за вами. К девочке приехал врач.

Я вскинула голову, и сердце гулко забилось. Я не ослышалась? Врач? Так скоро?

– Идемте, она ждет вас внизу в кабинете Егора Александровича.