Роман Связанные поневоле глава Глава 40

Северин

ОХ-РЕ-НЕТЬ! Вот единственное слово, что лениво вращается в моем мозгу прямо сейчас. Потому что все другие никак не могут выразить мои ощущения. Мое дыхание медленно приходит в норму, а рядом так же постепенно возвращается из невесомости моя Юлали. Я абсо-черт возьми-лютно счастлив. Лежу и улыбаюсь в потолок, как стопроцентный кретин, и мне это просто офигительно нравится. Случись сейчас какой-нибудь всемирный коллапс, типа врезания астероида или другой хрени, как любят мусолить в человеческих фильмах-катастрофах, и тогда бы глупая улыбка не сошла с моего лица. Клянусь! Хотя, конечно, если бы был выбор, я бы предпочел, чтобы это произошло не мгновенно. Я бы тогда успел позвонить родным попрощаться и забрался бы внутрь моей жены еще разок. Или два. Да-а-а! Что может быть лучше, чем умереть между ног своей любимой женщины. Если бы мне предоставили выбор, то я захотел бы для себя именно такой эпичной смерти. Потому что то, что только что было, это просто… ОХ-РЕ-НЕТЬ. Ну, вы уже в курсе.

И дело совсем не в том, что эти дни вынужденного воздержания сделали меня больным на голову озабоченным, у которого избыток спермы вместо мозгов. У меня случались и большие перерывы в сексуальной жизни. Может, пару раз. Или меньше. Ну ладно, с тех пор, как я стал Северином Монтойей Суперстар, их не было ни разу. Но это не имеет никакого отношения к тому, что я чувствую сейчас, и вообще и рядом не стояло с тем, что заставляет меня испытывать Юлали, просто глядя на меня так, словно я лучший в мире деликатес, а она умирает от голода. Честно сказать, я уже был на грани помешательства в последние несколько суток, наблюдая, как моя жена мелькает передо мной туда-сюда, распространяя чудный аромат возбуждения. Хотелось выть и лезть на стену, потому что дышать 24 часа в сутки ее запахом и не иметь возможности исступленно вколачивать ее тело в матрас, кайфуя от ее оргазмов, было реальной жестью. Моему долбаному члену было плевать на сигналы мозга о том, что Юлали больна, и нужно подождать. Еще чуть-чуть. И еще. В гробу видал мой стояк, особенно по утрам, все эти сигналы. А приходить каждую ночь и смотреть на нее спящую? У меня было такое ощущение, что я себе яйца наживую откручиваю, отказываясь от возможности хотя бы полежать рядом, хоть носом уткнуться в ее волосы. Но я прекрасно понимал, насколько тонок слой моего самообладания, особенно учитывая жесткое давление моего дико заведенного зверя. Он хотел свою пару и вообще не понимал, почему нельзя находиться в ней каждую минуту времени. На самом деле, с того момента, как мы встретились с Юлали, желание к ней постоянно гудело пламенным потоком в моей крови. Это было как непрерывно звучащая мелодия – иногда тихая, иногда гремящая так, что даже мои кости вибрировали. И совершенно неважно, сколько прошло времени после очередной близости с ней, час или несколько суток, как сейчас. Стоило только мне ощутить ее в своих руках, и я становился бешеным, невменяемым зверем, одержимым основным инстинктом. Тем, кто жадно поглощает, но никогда не может достичь полного насыщения. И судя по тому, что моя девочка прямо сейчас взобралась на мое распростертое тело, я не один тут такой больной на всю голову. Моя сладкая, дикая, ненасытная волчица. Как же я люблю каждое твое соблазнительное движение, и этот взгляд из-под длинных ресниц, говорящий о том, как скоро меня ждет продолжение банкета. Но тут мой мозг напоминает мне о том, что я уже давно хочу поговорить о своей поездке в родную стаю Юлали. И откладывать разговор об этом дальше просто бессмысленно. Вот кто его вообще спрашивал? Ведь так хорошо было просто ощущать горячее, еще влажное тело моей любимой прямо поверх моего. А вот сейчас мне предстоит открыть рот и сказать нечто, что, возможно, снова приведет мою непредсказуемую жену в ярость или повергнет в грусть, и тогда продолжение мне точно не светит. А того, что было только что, так невыносимо мало, что словно и не было вовсе. Могу я побыть немного жадным и эгоистичным похотливым говнюком и послать еще разок весь мир в пеший эротический тур? Ну, или несколько раз, как уж пойдет, и в каком настроении будет моя сладкая девочка. Ведь могу? Похоже, что нет, потому что открываю свой глупый рот совсем не для того, чтобы целовать Юлали до одурения.

– Лали, нам поговорить нужно. – Может, язык себе ненадолго прикусить?

– М-м-м… – Моя жена потерлась об меня, и моему предателю-члену было достаточно лишь ощущения ее горячей влажности, скользящей над ним, чтобы подскочить и начать буквально дымиться. – Это не может подождать, Монтойя?

Лали целовала и прикусывала мой подбородок, пока я старательно задирал голову и старался пялиться в потолок, потому что если опущу глаза на нее, нависшую надо мной, то сорвусь и наброшусь снова, как оголодавший до истерики пес. Господи, как будто одного скольжения ее острых сосков по моей груди, трения ее лона об мой уже каменный член и губ, ласкающих мое лицо, недостаточно! Вцепился в простыни. Только трону ее, и все – я пропал.

– Лали, девочка моя, остановись на одну секундочку! – практически заскулил я. – Милая, нам нужно поговорить, пожалуйста!

Моя жена выпрямилась, открывая мне вид на свои груди, созерцание которых всегда превращает меня в капающего слюной слабоумного идиота, и усаживается так, что давление на мой пах становится крышесносным. Интересно, она знает, что со мной творит эта чудная картинка, и делает это нарочно, или у нее выходит тянуть из меня жилы совершенно естественно?

– Если ты собираешься меня утешать по поводу этой ситуации в институте, то не заморачивайся, – сказала она, не прекращая извращенную пытку движением ни на секунду. – Плевать я на них хотела! Так даже лучше. Мое имя вообще перестанут связывать с этим делом, и это хорошо. Пусть подавятся всей этой шумихой и славой. Главное сделано, а остальное… Гори оно все, короче.

Она наклонилась и втянула в рот мой сосок, легонько оцарапав его зубами. Мои бедра дернулись вверх, приподнимая ее над матрасом и вдавливая меня туда, где я хотел быть прямо сейчас больше всего. Лали сделала едва заметное движение тазом, и я оказался почти уже внутри, балансируя у входа в мой личный рай. Я хотел поговорить? О-о-ох, вспомнить бы о чем!

– Нет, речь не о том, – каркнул я простуженным старым вороном, и Лали снова выпрямилась.

Черт, моя женщина, сидящая верхом на мне! Что она со мной творит! Если я заведусь еще сильнее, то смогу рвануть так, что в стратосфере будет видно.

– Хочешь сообщить мне, что собираешься расстаться со мной и дать мне свободу? – соблазнительно прошептала она и снова потерлась течной кошкой.

Да что б его! Не смог сдержаться и застонал в голос, так что даже не сразу уловил смысл ее слов.

– Что? О чем ты вообще? – Какие, на хрен, могут быть расставания? – Свободу, детка? У тебя больше никогда не будет свободы от меня! Просто привыкай к мысли, что я прилип к тебе намертво!

– Ну и правильно, муж мой. И, кстати, имей ввиду, что, если посмотришь на сторону, я тебе устрою полную кастрацию, милый. Хотя тебя может утешить, что я сделаю это достаточно профессионально, – сладко прошептала она и проскользнула рукой между нами, чтобы сжать меня своей волшебной ручкой и выдавить из меня очередной хрип умирающего от дикой похоти.

Мысль об отделении моих яиц от тела разве не должна немного охладить меня? Ага, должна, но почему-то не охладила. Потому что эта мучительница снова стала двигаться по моему зажатому между нашими телами бедному члену, и я зашипел, толкаясь ей навстречу.

– Куда же делась гордая и независимая женщина, плевать на меня хотевшая, которая к тому же никогда не ревнует? – пробормотал я, уже мало что соображая.

– Хочешь ее вернуть? – проговорила Юлали, опускаясь мне на грудь и подбираясь влажными, глубокими поцелуями к своей метке на моей шее. Это, блин, нечестно, нечестно! Этот разговор важен, важен, ва-а-а-а-жен! Губы моей личной извергини оказались на том месте, где она навсегда оставила на мне знак моей принадлежности ей. Да пошли все разговоры в этом мире! Огненный шар родился где-то под моей диафрагмой и стремительно расширялся во всех направлениях со стихийной скоростью и силой. Я горел, скрученный жесточайшей похотью. Я ослеп и оглох от дикой потребности, и, когда почти взорвался, губы жестокой женщины покинули помеченную кожу, и оргазм откатился, заставив меня реветь от разочарования. Меня выгнуло, и я захрипел раненным зверем.

Схватил Юлали за бедра и хотел вломиться внутрь, но она ускользнула, приподнимаясь, и прижала мои руки к матрасу.

– Лежи тихонечко, Монтойя, – прошептала она у самых моих губ, когда я потянулся за ней, как за последней каплей влаги в мире.

Тихонечко? Тихонечко?! Да она убить меня пытается! Моя волчица решила поиграть со мною? Ла-а-адно, хрен с ним, пусть девочка играет. Я смогу все вытерпеть. Наверное. Если совсем умом не тронусь. Сделаю все, что угодно, только быть тем единственным, в ком она будет постоянно нуждаться. Юлали возвращается к изощренным издевательствам, пристально наблюдая за тем, что со мной творят ее руки и губы. Я вижу, как ее глаза жадно мерцают, впитывая то, как я извиваюсь и корчусь под ее ласками. Загибаюсь, но даю ей тот контроль, который она хочет. На моем теле уже сотни горящих легких укусов и царапин, но я хочу еще больше, как можно больше. Моя женщина метит свою территорию, и я желаю с ног до головы стать картой ее удовольствия. Рычу бешеным зверем, хриплю, умоляю, как самый последний жалкий придурок. Воплю, как я люблю ее и как хочу удавить прямо сейчас за эти муки, угрожаю порвать на части, когда буду трахать, но держусь, на одном, мать его, упрямстве. Простыни давно в клочья, как и мой мозг. Ох, как же я отплачу тебе за каждую секунду, моя любимая стерва! Давай, упивайся сейчас своей властью, но придет мое время! Когда же мой член резко и до упора оказывается в раскаленной глубине, мне в первый момент кажется, что я уже подвинулся умом и выдаю желаемое за действительное. Но нет, я наконец допущен в рай. Стараюсь думать о расчетах нового оборудования, об устройстве движка моего байка, о чем угодно, только бы не превратиться в поющий, мать его, фонтан с первым же рывком. Потому как если сдамся, мою песню услышат не только на нашем этаже отеля. Юлали упирается руками мне в грудь, вынуждая сохранять неподвижность. Меня трясет так, что зубы лязгают, но я по-прежнему послушная кукла в руках моей сладкой мучительницы. Я стараюсь, как никогда в жизни не старался, наверное, но проигрываю борьбу, ощущая, как несусь чертовым локомотивом, сошедшим с рельсов, навстречу оргазму. Но Лали опять останавливается, и я ору и бьюсь в ярости и исступлении. Такое чувство, что я заживо пылаю. Рву под собой остатки простыней, цепляясь за них, чтобы держать свои сведенные судорогой руки на месте. Ругаюсь такими словами, что сто процентов сгорю со стыда, если сумею потом обо всем вспомнить. Юлали наблюдает за мной, и я вижу, что и она балансирует на краю, убивает нас обоих ожиданием наслаждения. Оттягивает неизбежный взрыв. Потом она сдается, ее голова откидывается, и моя красавица прогибается в спине, начиная двигаться на мне неистово, безжалостно насаживаясь на мой член, который сейчас уже тверже гребаного алмаза. Чувствую себя утлой лодчонкой, повисшей на краю долбаного водопада Виктории, перед тем как сорваться вниз и разлететься в мельчайшие щепки. Долгий грудной стон вырывается из моей жены, и меня сжимает внутри ее тела в последнем сокрушительном влажном объятии, сталкивая в пропасть, и я лечу вниз, лечу, все ускоряясь, и хриплю сорванным горлом. Я не просто изливаюсь бешеным потоком. Меня словно выворачивает из кожи, выдирает из тела, которое становится никчемной пустой оболочкой. Юлали выпотрошила меня дочиста, чтобы через край наполнить собой. Моя девочка, моя женщина, моя жена, любимая! Она ничего не делает наполовину! Вычерпала меня досуха, забрала все, чтобы дать безмерно больше.

Как только могу пошевелить хоть пальцем, поворачиваюсь к ней, растянувшейся на том ворохе шелкового тряпья, бывшего совсем недавно нашим постельным бельем. Утыкаюсь носом в ее волосы и вдыхаю себя на ее теле. Смесь наших общих запахов – самый охрененный аромат, который мне случалось обонять в моей жизни.

– Люблю тебя, – просипел едва слышно.

Хочу сказать намного больше, петь ей, как ошалевший по весне соловей. Но я не чертов поэт. Грубить и говорить скабрезности, тут да, у меня язык будь здоров подвешен. А вот найти слова, чтобы сказать моей женщине, как она взрывает мне мозг просто одним тем фактом, что живет и дышит общим со мной воздухом, и как я счастлив, что той ночью мы наткнулись друг на друга, не умею. Возможно, все придет позже. А пока могу сказать лишь «люблю», потому что уверен в том, что то, что творится внутри, и есть это самое поразительное чувство. И не надо думать, что это меня оргазмом так по мозгам приложило. Знаю, что она меня слышит, но ничем не показывает это. Но и отторжения и неприятия моих слов я тоже не чувствую. Ну что же, буду верить, что это знак того, что мы на верном пути. Обнимаю ее, и Юлали прижимается ко мне ближе, полностью расслабляясь. Так блаженно прекрасно это состояние общего парения, но как всегда что-то должно его обломать.

– Так что ты там так старался мне сказать, Монтойя? – с легкой насмешкой спросила Юлали, зевая.

Ну да, у нее есть повод торжествовать. Только что она заставила меня забыть обо всем на свете, просто прикоснувшись к моему члену. Но мне все равно. Плевать мне, кто сверху, когда обоим так охренительно хорошо. Даже мой волк ни разу не дернулся со всей этой своей доминирующей хренью. Засранец знает, когда следует захлопнуть пасть, чтобы получить максимальный доступ к телу. А вот мне сейчас, похоже, не представляется возможности промолчать. Ну что же, я сам начал.

– Я хотел сказать тебе, где я был тогда, когда ты ночевала одна в моем трейлере, – проговорил я нехотя.

– Черт, а может, ну его на фиг? У меня что-то на этой неделе одни неприятности от чистосердечных признаний. Ну, не ночевал и не надо. Ты ни черта мне не должен объяснять, – проворчала Юлали и попыталась повернуться ко мне спиной.

Прямо услышал, как, лязгая, начали опускаться ее гребаные щиты. Но нет, моя колючка, не в этот раз!

– Я ездил к тебе домой. В стаю, где ты родилась. – Тело в моих объятиях буквально превратилось в кусок дерева.

– Мой дом не там, – тихо прорычала она.

– Я знаю, сладкая. Я просто хотел понять… – Я попытался повернуть ее к себе и посмотреть в лицо, но Юлали непреклонна.

– И что? Понял?

Ее слова напоминали куски льда, что ударяются о мерзлую землю. Прямо сейчас это уже совсем не та женщина, что изводила нас обоих, приближая к нирване. С каждым мгновением моя чувственная Юлали удалялась от меня на первой космической.

– Да, я понял. Понял почти все. – Я не собирался ее отпускать и обвил руками, вжимая в свое тело, желая растопить эту мерзлоту. Начал болтать не замолкая, будто надеясь заворожить, остановить это стремительное бегство от меня моей жены.

– Видел твой дом. Он теперь стоит заколоченный. Я ходил там, представляя тебя малышкой, играющей в том дворе. Я встретил Бенедикта, ты его должна помнить. Твой кузен, Бен. Ты наверняка не знала, что теперь он тамошний помощник шерифа. Хороший парень. Добрый, умный, честный и весь из себя ответственный. Помнишь его? Так вот, он принял меня за вора, или я не знаю там кого. Даже целился в меня из пистолета, типа, он при исполнении. Но потом узнал и обрадовался. Ты знаешь, что он считал тебя потерянной, но сразу рассмотрел, когда в новостях показали наше сообщение о помолвке?

Ответа нет, реакции тоже, но я не собирался затыкаться, если уже начал.

– Так вот, он мне рассказал о том, как тебе жилось, как ты росла… – Лали упорно молчала, но вздрогнула, как будто внутренний холод просочился наружу. – Знаешь, там теперь все поменялось. Все живут совсем по-другому.

Это не совсем правда. В стае Юлали так еще и не научились существовать, не вздрагивая и не озираясь в страхе периодически. В очередной раз мое сердце сдавила тупая боль. Каково же было моей родной девочке? Как у нее хватило сил и характера выстоять? Ведь одиночкой она стала не тогда, когда ушла из стаи. Задолго до того, как Лали покинула родные места, она была одинока. Они все там такие в той или иной степени. Этот психованный подонок – ее отец – извратил и уничтожил само понятие стаи как сплоченной семьи, единого организма. Неужели настолько боялся, что если стая будет едина, то однажды восстанет против него? Но сейчас мне плевать на его мотивы и на всех тех, кого моя жена оставила позади. Важна только она.

– Лали, твоего отца больше нет. И мамы тоже. Они умерли. Оба. – Вот, наконец, я сказал это.

Из деревянной статуи Юлали превратилась в каменное изваяние в моих руках. Я только мог смотреть ей в затылок, поэтому прочесть по лицу ничего было нельзя. Дыхание моей жены стало резким и поверхностным, так, словно она боялась выпустить из себя нечто жутко разрушительное. Она молчала, кажется, вечность, но потом выдавила хриплое:

– Как?

Я, собравшись с духом, снова сделал попытку повернуть ее к себе, но дерганое движение ее плеча дало мне понять, что не стоит сейчас настаивать. И я просто пересказал все, что узнал от Бена. Юлали не задавала наводящих вопросов, не меняла позы, не делала ни единого движения. Я закончил и слушал тягостную тишину в спальне. Осторожно принюхался, пытаясь хоть так прочитать, что сейчас творится в душе моей жены. Наверное, было бы легко сейчас говорить ей бессмысленные слова о том, что я понимаю, как ей тяжело, и прочую никчемную чушь. Но это неправда. Я и близко не представляю, что она может испытывать в этот момент. Даже, мать его, отдаленно не могу себе вообразить эту боль, вину и растерянность, даже отчаяние, тяжкий запах которого наполнил воздух в этой комнате. Что я могу сказать? Чем утешить? Как забрать хоть часть этого страдания? Откуда взять слова, нужные именно сейчас? Я готовился к этому разговору все эти дни и вот сейчас совершенно беспомощен. Юлали безмолвна и неестественно неподвижна, но я боялся даже шевельнуться, потому что ощущал, как она предельно натянута. Одно неловкое движение, и она рванет, как тонна тротила, уничтожая в первую очередь себя. Я мог бы ей сказать, что никогда ее не покину, не подведу, костьми лягу, чтобы больше никто в целом свете не причинил ей хоть малейшую боль. Но это будут просто слова, она их даже не услышит сейчас. Такое нужно не говорить, а делать, доказывать изо дня в день. Но прямо сейчас что я могу?

Лали поднялась, и я не стал удерживать ее. Она подошла к окну и отдернула шторы, впуская в спальню солнечный свет. Она распахнула створки и стояла перед ним обнаженная. Ее челюсти сжаты, спина и плечи напряжены, а взгляд устремлен куда-то вдаль. Она прищурилась, словно желала рассмотреть что-то очень важное. Я подошел и укутал ее в свои руки, обвиваясь и прижимаясь так, чтобы между нами не было и грамма воздуха. Она не обмякла в моих руках как раньше – совершенно доверчиво. Но и не оттолкнула и не попыталась отстраниться. И я позволил себе верить, что это хорошо.

Мы стояли так очень долго. Время протекало сквозь нас, не имея сейчас ни малейшего значения. Я буду стоять вечность, только бы не чувствовать больше, что между нами есть пространство. Прирасту к этому месту, если это то, что сейчас необходимо Юлали. Даже если единственное, что нужно от меня, это быть просто опорой, кольцом рук, поддерживающих ее. Неожиданно моя жена развернулась в моих руках и поцеловала меня. Сначала просто провела своими губами по моим. Не дразня, а просто давая ощутить тепло дыхания и прикосновение. Потом она обхватила мою голову и столкнула наши рты жестко, не жалея. Нападала, провоцировала, словно манила наружу моего зверя, причиняя боль и бросая вызов. Но я не поддался и отвечал нежностью на агрессию. И постепенно поцелуй изменился. В нем больше не было простого физического слияния, не было боли, только тоскливая трепетность. Касание двух душ, утешение вместо страсти. Когда Юлали оторвалась, я увидел ее глаза. Они красные и припухшие, хоть и совершенно сухие. Она вглядывалась вглубь меня, ища нечто важное для себя. И я никогда в жизни ничего так не хотел, как желал в эту минуту, чтобы она нашла во мне искомое. Колючие щиты Юлали убраны, и передо мной она как на ладони. Хрупкая, почти прозрачно тонкая, ранимая и доверчивая в этот момент, протягивающая мне в ладошках свою израненную душу и вопрошающая взглядом: «Сумеешь уберечь?» Мои глаза защипало, и они подернулись пеленой. Грудь стянул стальной обруч, а сердце зажало в тиски. Я обхватил лицо моей любимой и целовал, целовал бесконечное количество раз. У меня нет слов, мое горло словно забито свинцом. Но я хотел сказать все в прикосновениях. В них я вложу все то, что рвало сейчас меня изнутри. Такое болезненное, режущее, как бритва, счастье. Такая сладкая, выворачивающая душу боль. Я открылся в ответ, принимая и отдаваясь, с упоением любуясь, как рождается между нами нечто совершенно волшебное, то, чего еще не было никогда во Вселенной, и то, что рождалось и умирало уже миллионы раз с начала времен. Как два «я» превращается в единое «мы», которому нет и не будет повторений.

– Я хочу съездить туда, – сиплый голос Юлали пробился через пелену, застилающую мой разум. – Хочу попрощаться. Закончить это… Ты будешь со мной?

– Да, – шептал я, – всегда и во всем, – хрипел, – ты и я, мы неразделимы! Одно целое, – почти кричал, – Да! Всегда да на все, что только захочешь!

Мои глаза мокрые. Мокрые, черт возьми. Я готов разрыдаться, как сопливая девчонка! Но мне сейчас плевать на это! Юлали та, для кого я могу и буду сильным. Она та, кому я не боюсь показать свою слабость. Она во мне, наполняет меня, делает цельным, настоящим. Она всегда будет видеть меня настоящим, практически без кожи. Ничего не стану от нее прятать и скрывать. Потому что, только открывшись перед ней до самого глубинного нутра, я смогу умолять ее сделать то же самое в ответ. Нас наверняка ждет нелегкий путь. Но варианта отказаться или сдать назад для меня просто не существует.