Роман Саламандра глава Глава 28

Кузнец оказался крупным мужчиной с неожиданно смуглым цветом кожи. Нет, местные жители тоже были не белокожие, а скорее золотисто-коричневые, как хорошо загорелые люди после отпуска, а кузнец был ближе к мулату, коричневатый с синюшным отсветом на сгибах локтей, как у темнокожих негров. А еще, у него были неожиданно голубые глаза. Такое странное сочетание, что Лекс невольно этим залюбовался. Тиро даже пришлось хмыкнуть над ухом, чтобы обратить на себя внимание.

- Это Нарья, он наш кузнец. А это его сыновья, Нал и Риал. Они у него подмастерья.

Лекс только сейчас заметил рядом крупного парня и крепкого подростка. Они были посветлее папки, но с такими же голубыми глазами. Глядя на кузнеца, было без слов понятно, чей фартук остался в кузнице. Нарья был ростом с Тиро, и с такими же пудовыми кулаками.

- Сканд взял меня в рабство, - решил пояснить Нарья. - Он разгромил наши войска, когда был еще совсем юным. Наши генералы не отнеслись к юному военачальнику серьезно, за что и поплатились. Я отработал в этом доме пять лет, а потом Сканд дал мне вольную. Возвратиться домой я не мог. Меня объявили предателем за то, что я не покончил жизнь самоубийством и продолжал жить в рабстве, а после того, как выяснилось, что я работал на бывших врагов, и моя семья отказалась от меня. Поэтому я осел здесь. Тиро одолжил мне деньги, чтобы я мог организовать здесь свою кузню. И я ему за это очень благодарен.

- Нарья хороший кузнец, - покивал головой Тиро, - что ты хочешь, чтобы он сделал?

- А где мой якорь и ведро? - спросил рыжик, и узнав, что все в соседней мастерской, обрадовался. - Якорь из свинца, и мне надо, чтобы ты изготовил мне несколько свинцовых пластин. Они должны входить в ведро, быть тонкими и с дырочками для пальцев, чтобы их было удобно доставать. А еще мне нужна плотная крышка из свинца на это ведро с удобной ручкой сверху. А еще, мне нужна железная и свинцовая окалина.

- Что? - растерялся кузнец.

Лекс сразу притащил ведро и стал показывать, как именно будут стоять нужные ему пластины и что должно получиться в конце. Но наибольшую оторопь у кузнеца вызвало то, что надо хорошее железо перевести на окалину. Железо в этом мире знали, но не очень любили из-за ржавчины. Поэтому оружие было в основном бронзовым. Пока младший сын начинал топить кузню, отец стал готовить инструмент, а старший вскочил на ящера и помчался на свою кузню за железной заготовкой. Воины помогли перетащить якорь, и вскоре кузнец отрубил от него одну лапу. Благо, что свинец достаточно пластичный металл.

Рыжик ревниво отставил в сторону новые тигли и с интересом смотрел, как плавно и слаженно работают отец с сыном. Им, похоже, даже говорить друг с другом не надо было. Паренек старается и сосредоточенно хмурится, пытаясь казаться старше своих лет, при этом старательно не замечает завистливые взгляды глазеющих мальчишек. Вскоре свинец расплавился в большом тигле, и Нарья приступил к изготовлению первой пластины.

Лекс тем временем взял у Тиро небольшой нож и полено с мягкой древесиной и начал изготавливать небольшие брусочки, которые должны отделять пластины друг от друга. Кроме этого, пару брусочков надо было сделать на дно, чтобы пластины не доходили донизу. Вскоре старший сын кузнеца примчался и занялся, по мнению кузнеца, самым бесполезным делом – изготовлением окалины. Железный прут раскалялся, потом его просто оставляли на воздухе, чтобы он остыл. В это время нагревался свинцовый брусок. Потом с них сбивали окалину и нагревали опять.

Окалину собирали в две разные емкости. Железная была грязно-желтой, а свинцовая серо-оранжевой. Лекс подождал, когда железной окалины соберется хотя бы две жмени, и пересыпал ее в малый тигель. Нарья недоуменно смотрел за всем этим, не понимая, зачем это надо. Лекс поставил маленький тигель на уголья, взял длинную мешалку и стал помешивать окалину, позволяя ей еще дополнительно разогреться.

- Может, температуру горна поднять? - Нарья почесал голову, - при такой температуре железо не расплавится.

- А мне и не надо ее плавить, - произнес непонятный рыжик, и с улыбочкой помешал окалину, с удовольствием наблюдая, как она опять нагревается и краснеет, а потом опять снял ее с огня и принялся помешивать дальше.

Он не хотел вот так просто объяснять, что изготавливал первый в этом мире химический пигмент. Пока в этом мире краски были только природные, а они совсем не годились для металлических эмалей и керамических глазурей. Лекс довольно мурлыкал, составляя бизнес-планы, надо вначале доподлинно разобраться, кому и за сколько их можно продать. Здесь есть гильдии, которые сохраняют секреты мастерства, надо вначале сделать несколько пробных образцов, чтобы убедиться, что все получается как надо, а потом подумать, кому продать новинку первым – кузнецам или гончарам.

Лекс заглянул в тигель и довольно улыбнулся. Все получается, как и рассчитывалось. Из железной окалины получится чудный желтый пигмент, а из свинцовой – превосходный ярко-оранжевый сурик. Лекс отставил маленький тигель, чтобы он спокойно остыл. Для того, чтобы довести пигмент до нужного цвета, его потребуется еще пару раз нагреть и остудить, а потом растереть в ступке до мелкого порошка. Но вот посторонним об этом знать совсем не обязательно!

За всеми этими хлопотами пришло обеденное время. Нарья тем временем изготовил десять пластин, которые прекрасно влезли в ведро и имели чудные дужки, за которые их было удобно вытаскивать. Оставалось изготовить только свинцовую крышку на ведро. Она должна была лежать плотно, но при этом чтобы ее было удобно поднимать. Тиро позвал всех обедать. Он был доволен, что Лекс и на виду, и в тоже время вне зоны воинов, а за Нарью и его сыновей можно было не волноваться. Они знали, что с Тиро не стоит связываться, особенно по таким пустякам, как возможность потискать милого мальчика. Нарья был достаточно серьезным мужчиной, чтобы не рисковать собственным благополучием ради похоти.

После обеда Лекс занялся изготовлением подпорок для пластин, а Нарья изготовлением крышки. Первый вариант крышки Лекс забраковал, она была слишком толстой и проваливалась бы внутрь ведра, на пластины. Второй вариант крышки Лексу понравился, и Нарья сделал на ней два ушка по краям, чтобы крышку можно было легко поднимать и опускать. За это время старший сын кузнеца набил окалины по две приличные кучки и Лекс сказал, что на сегодня хватит, но в дальнейшем ему понадобится еще окалина. Поэтому он предложил Нарья забрать вторую лапу от якоря себе в кузню и изготовить окалину в удобное для него время. А он в свою очередь заплатит за нее, как за настоящую работу.

Лекс почувствовал, как Нарья мысленно крутит пальцем у виска, но неважно, что заказчик чудак, главное, чтобы платил, как положено. Поэтому кузнец пожал плечами и уверил, что сделает все в лучшем виде. Тиро хотел заплатить, но Лекс настоял, что заплатит за работу сам. Тиро сказал, сколько стоит день работы, и Лекс заплатил за три дня. За этот и два следующих, когда они будут делать окалину для него. Кроме этого, заплатил за железный штырь, который стал значительно тоньше.

Стоило только за Нарья с сыновьями закрыться входной двери, как рыжик под недоуменным взглядом Тиро налил в ведро на самое дно скисшего вина и с хитрой улыбочкой закрыл все это крышкой.

- И что это будет? - Тиро почесал голову, а увидев крайне довольного рыжика, сразу догадался, - но я, похоже, узнаю об этом первым?

- Точно!

Лекс и сам был не очень уверен в конечном результате. В идеале, для получения свинцовых белил надо, чтобы на свинец попадали пары уксуса, но в этом мире до уксуса еще не додумались. Если вино скисало, то его просто выливали, и все. И в данном случае стоило довериться судьбе. За всеми этими хлопотами наступил вечер. Ворота открылись и во дворе появился очень недовольный Сканд, он так и ездил на большом зеленом ящере, пока Шу караулил кладку.

- Сканд! - Лекс выскочил из кузни, он там мешал окалину, пока горн не до конца остыл. Но заметив генерала, решил, что с извинениями тянуть не стоит, - Сканд, подожди.

Генерал спешился и перехватил за уздцы ящера, который потянулся к вкусно пахнущему рыжику. Сканд против воли залюбовался этой красивой занозой. Он и раньше был миленьким, даже несмотря на вздорный характер младшего и его вечные ужимки, но с тех пор, как он очутился в клетке, с него как будто сняли вместе с золотом и бирюльками все лишнее. У него изменилось все: и манеры, и голос, и даже взгляд стал другой. Сканд опасался, что ему придется всю дорогу слушать нытье и сюсюканье. Но рыжик помалкивал. Крутил головой по сторонам и вел себя очень странно.

Когда в первый день он увидел, как рыжик спустил ноги и бредет босой по песку, то Сканд чуть из седла не выпал. Куда-то делись все манерные ужимки. Манера держаться и взгляд стали спокойными и размеренными. Сканд даже несколько раз подъезжал ближе, чтобы принюхаться, а вдруг, они не того везут. Но нет, и запах, и волосы, и бубенчик на пупке, и тонкие браслеты, все было то же, но вот сам рыжик стал другим. И когда он однажды вечером втянул в клетку новорожденного малыша, то Сканд даже расслабился, он решил, что это просто новый образ, и рыжик решил разыграть кроткого младшего. Чтобы его пожалели и начали оберегать, как положено старшему, заботиться о нежном младшем. Но нет, Качшени опять ничего не просил и даже более того, действительно заботился о малыше. А потом возле него появились еще малыши, но Качшени молчал. Играл с малышами, говорил смешные слова и только смотрел с грустью по сторонам.

Сканду приходилось одергивать себя и напоминать, что это не просто младший, а Качшени. Хитрый, злобный и очень расчетливый Качшени. И все, что он сейчас делает, это только для того, чтобы усыпить его бдительность и заставить сделать то, что он сам хочет. Но с каждым днем помнить о том, что Качшени не заслуживает жалости, становилось все труднее. Хорошо, что они, наконец, добрались до города. Сканд считал, что теперь Качшени перестанет изображать благородство и опять станет привычным капризулей, но как ни странно, благородства в осанке только добавилось.

Когда на рыжика надели рабский ошейник, он даже бровью не повел, а когда брат дернул за цепь, призывая к послушанию, то рыжик дернул цепь в ответ, не желая становиться на колени. Сканд почему-то почувствовал тайное удовлетворение. Это было неожиданно правильно. И от этой мысли на сердце стало тревожно, а когда его без сознания выносили из атриума, то захотелось забрать его себе. Это было несправедливо, что такого гордого рыжика с печальными глазами сделали рабом. Сканд в ту ночь метался по дому, не находя себе покоя, сердце разрывалось, как будто он совершил ошибку и наказал невиновного человека.

Тиро пришлось объяснять ему, что это все тот же Качшени. Он всегда был ловок и хитер, и сейчас, скорее всего, пытается вбить клин между ним и Пушаном, заставив встать на свою защиту и выступить против брата. В словах Тиро была правда и Сканд успокоился и постарался больше не думать о Качшени, это действительно была всего лишь игра на публику. Тонкая и изощренная, как все многоходовки Качшени. Но почему-то сердце каждый раз пропускало удар, стоило только увидеть рыжика, которого брат, как назло, таскал на поводке за собой.

Сканд каждый раз напоминал себе, что Качшени хитер и опасен, и все это просто игра. Все это помогало ровно до тех пор, как он увидел его, привязанного к столбу. Кожа на спине была похожа на месиво, но он стоял на ногах с белыми от боли глазами и молчал. Не скулил, не плакал. Молчал. Как воин, как боец. И Сканд понял, что это уже не игра. Он пытался уговорить Пушана отдать ему рыжика, чтобы не злить младшего, но брат уперся, как ящер. У него теперь появилась цель: сломать непокорство рыжика. Но тот неожиданно выпрыгнул на арену. Сканд тогда не просто оцепенел от шока и ужаса, он, казалось, превратился в бронзовую статую. Он дышать не мог, получалось только водить глазами, наблюдая как в кошмарном сне, как рыжик мчится по арене, спасаясь от ящера.

Да, он видел, как упал один ящер, неожиданно пробитый малым копьем из осадного лука, а потом, когда Качшени нырнул под брюхо второго, Сканд был уверен, что больше его никогда не увидит, и даже закрыл глаза, чтобы не видеть, как ящер разорвет его на кусочки, но открыв глаза, увидел, как рыжик несется по арене, а за ним мчится ящер, за которым тянется вся его требуха, как на бойне. А потом, как в короткой вспышке, мозг зафиксировал падение ящера прямо под ноги рыжика, а потом непокорный младший обрезает свое волшебство и уходит с арены свободным человеком.

Сканд тогда сполз на пол, у него дрожали ноги от испуга. Он никогда в жизни так не пугался, как тогда в Колизее. Ему тогда впервые стало плохо и казалось, что он просто потеряет сознание, как ребенок от переизбытка впечатлений. Сердце то замирало, то неслось вскачь так, что казалось, что оно вырвется из горла. А потом пришла мысль, что Лекс сейчас в городе один, без защиты и помощи. Эта мысль заставила вскочить и броситься на поиски. Но никто не видел, куда пошел перемазанный в крови маленький человечек, и пока Сканд метался по городу, пытаясь его найти, в голове стала рождаться мысль, что ему, наверное, хочется вернуться домой, к брату. Сердце от этого сжималось, не хотелось отпускать его, но он теперь вольный человек и может пойти, куда хочет.

Он даже вернулся домой, оседлал своего верного Шу и еще одного ящера для рыжика и решил, что проводит его до брата, стоит его только найти. В этом деле помог Шу, он быстро понял, что хозяин ищет рыжика, и быстро взял его след от ворот Колизея. Поплутав по городу, они обнаружили спящего чумазого рыжика, который, тем не менее, крепко сжимал в руке нож и собирался сражаться со всем миром. Но стоило только выяснить, что Лекс и не собирался ехать к брату, с души просто камень свалился.

Сканд наконец привел рыжика к себе домой и неожиданно почувствовал, как сердце успокаивается. Храбрый мальчик наконец в надежном месте и он может его защитить. Сканд только решил, что он может расслабиться, но тут появился Кирель, Рарх, требушеты, и Сканд понял, что рядом с рыжиком всегда будет происходить водоворот событий, и ни о каком покое не может быть и речи. Но все равно, Сканд только сжимал зубы. В какие бы передряги ни встревал этот нахаленок с невинной мордахой, он все равно не бросит это золотое яйцо. Пусть тяжело и руки дрожат от усталости, и из него ничего в дальнейшем не вылупится, и ждать появления золотого птеродактиля бесполезно, но отпустить его просто невозможно. Пусть в будущем будет, что будет, и скорее всего, красивый мальчик вильнет хвостом и умчится туда, где ему лучше, но сейчас… сейчас хотелось обнять и согреть и защитить от всего мира.

Сканд вернулся домой. Он чувствовал себя опустошенным. Когда Лекс с самым невинным выражением вдруг появился утром перед всеми практически голым, Сканд думал, от злости просто прибьет засранца. Ревность просто затмила глаза, как он может быть таким бесстыжим, чтобы красоваться голым перед всеми? Хорошо, что Тиро был рядом, а то досталось бы всем. И рыжику за то, что такой красивый, и воинам, за то, что смотрят на чужое, и ящерам, потому что нечего здесь… и вообще…

Главнокомандующий сегодня устроил разнос всем. У них война на носу, а они все расслабились!! Сканд сегодня бегал и орал на всех, под конец дня не только люди, но и ящеры в загонах молчали и прятались, стараясь не привлекать к себе внимания. К вечеру, поняв, что успел оторваться на всех, и выпустив пар, Сканд наконец отправился домой, внутренне готовясь к разговору с рыжиком, чтобы он больше не бегал голым по дому, и попросить прощения у Тиро стоило. И вообще, домашние слуги и воины не виноваты, что он притащил в дом эту рыжую заразу…

Стоило только спешиться, как эпицентр рыжего урагана бросился к нему с самой невинной улыбочкой. И Сканда вдруг «отпустило». Рыжик здесь, с ним все хорошо. Такой милый и нежный, и так улыбается, что сердце опять сбоит…

- Сканд, - рыжее очарование подошло ближе, обволакивая своим запахом, как сетями, - Сканд, я хотел бы попросить прощения за мою утреннюю выходку. Я не подумал о последствиях, прости.

Лекс стоял так близко, что стоило только протянуть руку, и можно было прикоснуться к нему. Провести по рыжим кудряшкам, которые так мило вылезли из хвостика и прижимаются к тонкой белой шее. Сканд знал, что его белоснежная кожа очень нежная и шелковистая на ощупь, и от этого знания становилось только хуже. Он выглядел встревоженным и, казалось, чего-то ждал. А потом рыжик открыл рот и стал что-то говорить, виновато заглядывая в глаза и осторожно прикасаясь к его груди тонкими полупрозрачными пальцами. Но Сканд не слышал ни звука. От этого глубокого бархатного голоса все внутри просто обмирало, в ушах стоял только гул собственной крови, как будто он нырнул на глубину и не может вынырнуть обратно, и только этот голос, как бархатная лапа, гладит внутри под ребрами, так нежно, что хочется прижать к груди руку, чтобы сохранить это чувство. Он тряхнул головой, пытаясь сбросить этот морок, и попытался собраться с мыслями. Надо понять, о чем говорит этот… этот соблазнитель. И ему почти удалось услышать конец тирады, похоже, рыжик совсем выдохся от длинной речи и теперь выглядел совершенно несчастным.

- … ну, я просто не представляю, что мне сделать, чтобы ты меня простил, - Лекс сложил брови домиком и, казалось, был готов расплакаться, - ну, хочешь, я тебя поцелую?

- Да… - выдохнул Сканд, и рука сама потянулась к кожаному шнурку, чтобы освободить наконец огненные кудри. Волосы оказались шелковыми и ласкались к пальцам. Не удержавшись, Сканд запустил в шевелюру и вторую руку, это было как во сне. Спокойный рыжик, и так рядом, что больно дышать. Сканд сжал пальцы, пытаясь удержать струившийся шелк в кулаке. Это было слишком хорошо и, пожалуй, стоило проснуться.

Лекс растерянно хлопнул глазами и сделал шаг вперед, он не ожидал нападения на собственную шевелюру. Это было... необычно, Сканд возвышался над ним с тревогой приговоренного к вечным мукам, всматривался в его глаза, пытаясь там что-то увидеть. Как будто искал там индульгенцию к собственным грехам. А потом закрыл глаза и рухнул в поцелуй, как в пропасть.

Алекс Яворский, взрослый мужик и ловелас, впервые в жизни испытал такое потрясение. Этот поцелуй был как затяжной прыжок с парашютом, как ныряние за жемчугом без акваланга. Это вообще было ни на что не похоже. Когда тебя заполняют собой целиком, без остатка. Это был не поцелуй, как таковой, здесь не было игры и ласки, и искушения поддаться или завоевать. Его просто проглотили и растворили в собственном ничто. Потому что все пропало и вокруг ничего не стало, ни мыслей, ни звуков, ничего. Только марево и огненные вспышки, когда не понимаешь, ты летишь или падаешь, и весь мир вокруг сбегается в маленькие искры, которые бродят в пустоте, сталкиваясь и разлетаясь.

Прошло мгновенье или вся жизнь? Лекс так и не понял. Из бесконечности его вырвал яростный крик ящера. Рыжик перевел дыхание и попытался отодвинуться от мощной груди Сканда, куда его впечатывали крепкие руки. Руки дрогнули и отпустили. Лекс понял, что ноги дрожат и пытаются предательски подломиться, руки подхватили его обратно, но уже не агрессивно, а нежно, поддерживая и защищая. Хотелось спросить, что это только что было, но голоса не было. Из горла раздался полупридушенный сип и все.

Сбоку опять кто-то раздраженно зашипел, ему ответили, как ни странно, зеленый ящер и Шу практически в унисон. Лекс взял себя в руки и, собравшись с силами, выглянул из-за бицухи Сканда, которого, похоже, такие звуки совсем не раздражали. В проеме открытых ворот стоял растерянный Сишь, который держал под уздцы грузовых ящеров с инструментами. А за его головой возвышался ящер центуриона Тургула с разъяренным хозяином в седле. От взгляда Тургула было впору прикуривать, и теперь уже было непонятно, кто именно кричал от ярости – ящер или центурион.

Лекс огляделся по сторонам. Вокруг стояли воины и смотрели на все происходящее с большим одобрением, возле входа стоял Тиро и светился, как будто выиграл в споре, а рядом Милка вытирала слезы концом фартука. Лекс поднял глаза на Сканда, тот был явно возбужден и готовился к продолжению, а рыжика будто кто-то ударил – это он сейчас что? Целовался с мужиком и ему понравилось? Лекс дернулся всем телом, и Сканд растерянно разжал руки. Он явно не понимал, что происходит… и Алекс Яворский тоже не понимал, он что теперь, гей? Разве можно от поцелуя с мужиком выпасть в нирвану сильнее, чем с любой из подружек?

Нет! Это все неправильно! Лекс сорвался с места и рванул в свою комнату. Это все неправильно, этого не может происходить с ним! Да, он пробовал раньше, но это всегда было из разряда экстрима, как например есть балут, или дуриан, это было просто, чтобы попробовать и понять – чудно и дико, и что это не твое, но ты не струсил и попробовал. Да и целоваться с проститутами как-то не хотелось. На язык презерватив не наденешь, и неизвестно, где этот язык побывал раньше… Но нагнуть и убедиться, что мужчина, это не женщина, сразу видно, хорошо твоему партнеру или он просто терпит, потому что эрекция или есть или нет, и нельзя симулировать, что кончил, просто потому, что это элементарно видно.

Но сейчас он целовался с крупным амбалом, и это было… это было… как никогда, как пишут в дурацких дамских бульварных книжицах и во что верят все девственницы. Разве можно от поцелуя просто потеряться? Он сам был гуру поцелуев и прелюдий, он мог написать трактат, как довести до оргазма одними взглядами и намеками, и в поцелуе, как в последнем аккорде, понять, что оборона пала и ты победил, но такого никогда раньше не испытывал, да такого просто и быть не может!

Лекс заскочил в свою комнату и подпер спиной дверь. Это не может быть. Как такое возможно? Почему он раньше даже не предполагал, что такое может произойти с ним. В дверь тихо поскреблись, а потом в открытое окно пробралась Милка и села возле него.

- Ты чего, плачешь?

Лекс мотнул головой, и только проведя рукой по щекам понял, что они мокрые. Брови Милки изогнулись и в глазах появилось сочувствие.

- Глупенький…

Милка обняла его и Лекс, уткнувшись в мягкие груди, вдруг разрыдался. Как девчонка, как никогда в своей жизни не рыдал. Ни когда мать, собрав чемодан и схватив за руку сестренку, ушла, напоследок хлопнув дверью, ни когда хоронил отца. Это все было не то, и не так… Милка гладила его по голове и спине и что-то шептала, а Лекс понял, что не может остановиться, он сам не понимал уже, чего плачет и вообще, какого лешего вокруг происходит. Милка мягко утянула его на кровать и рыжик, порыдав еще немного, наконец устал и заснул на мягкой Милкиной груди.

Дверь тихо скрипнула и Милка, повернув голову, увидела фигуру Сканда, его лицо было неразличимо в ночных сумерках, но во всей фигуре сквозили растерянность и отчаянье. Хозяин постоял на пороге и тихо прикрыл дверь, так и не решившись подойти. Милка только вздохнула, хозяина тоже стоило бы погладить по голове, как маленького, но в нее как дитя вцепился рыжик и тихо всхлипывал во сне.

Комментарии

Комментарии читателей о романе: Саламандра