Роман Отшельник глава Глава 27

Итак, до завтра. Ты исчадье ада,

Но я с тобою и погибнуть рада.

© Уильям Шекспир

Я не видела его и не слышала несколько дней. Это было более чем странно, ведь раньше и дня не проходило, а то и нескольких часов, чтобы Роман тем или иным способом не затребовал меня к себе, притащил, заставил прийти саму. А сейчас ко мне даже никто не приближался и не разговаривал. Куда-то делась Вита. А Бина вообще молчала и старалась обходить меня десятой дорогой. Оказывается, Рома уволил Виту сразу после того, как уехала его мать. Но, по-моему, меня избегали абсолютно все. Кажется, я стала для них олицетворением перемен, а люди в большинстве своём перемен не любят и боятся.

Мне было абсолютно все равно, что они думают по этому поводу… я не переставала думать о Романе. Иногда люди извиняются тысячи раз или пытаются объяснить свои поступки. Он и не думал этого делать. Ни разу не попытался себя оправдать, как-то обелить себя в моих глазах. Напротив, этот человек совершенно не отрицал ни одной своей омерзительной черты. Он словно швырял людям в лицо свое истинное “я” и гордился этим. Заставлял принимать себя таким ужасным, нарочито выставляя все пороки наружу острыми лезвиями, как броню, чтоб резались им до мяса и, если его не принимали, ему было совершенно на это наплевать.

А для меня самой острой по ощущениям эмоцией стал тот момент, когда он уткнулся лицом в мои колени. Словно искал у меня чего-то, словно не справился с болью и поделился ею со мной, показал на мгновение, какой он на самом деле там, под этими жуткими бритвами с множеством острых игл. И тот… тот Роман, что спрятался под маской чудовища, оказался мальчиком с фотографии. Он смотрел на меня из темноты больными глазами и страдал от невыносимой боли и одиночества. Именно тот мальчик вывернул все карманы у церкви, именно он вез со мной пса в приют и именно он переводил деньги другому мальчику с больными глазами. Моему Мите. И ни разу не сказал, сколько денег это стоило. Чудовища не способны на такие поступки.

И я постоянно думала об этом снова и снова и чувствовала под пальцами его волосы.

«Я нужна ему…». Странное ощущение, ведь всем своим существом этот странный и замкнутый в себе человек отрицал это – насколько вообще возможно отрицать существование чего-то. И в то же время я невероятно сильно чувствовала его необходимость во мне. Может быть, я наивная идиотка, которая таким образом попыталась оправдать возникшие эмоции по отношению к самому дьяволу. Оправдать те кошмары, что он позволял себе творить с людьми. Но в тот же момент было какое-то понимание – почему и за что. У Огинского какое-то чудовищно искаженное чувство справедливости, оно имеет совершенно уродливые формы и торжествует самыми отвратительными способами.

В доме царила странная атмосфера, словно все затаились и боятся сделать лишнее телодвижение. На кухне я услышала, как Кристина отдает распоряжение отнести ужин Огинскому в мастерскую. Значит, вот где он провел все эти дни… в мастерской. Вспомнились его быстрые штрихи по записным книжкам, по листкам с напоминаниями. Какие-то бесформенные орнаменты, не имеющие логических очертаний. Чудовище рисует чудовищ на бумаге. Это так символично.

– Он не выходит оттуда третий день. Впервые вижу его таким. Я вынесла вчера несколько пустых бутылок из-под виски, пока он спал. Не помню, чтоб хозяин раньше пил. Притом в таких количествах. Сам на себя не похож. Скорее, напоминает нашего покойного хозяина Огинского-старшего, тот мог не просыхать месяцами и при этом вести бизнес из своего кабинета в подштанниках и трубкой в зубах.

Голос Кристины доносился чуть приглушенно, тогда как ее собеседница говорила более звонко.

– Это все из-за этой ведьмы. Она его приворожила. Он с матерью поссорился. Выгнал из дома. Я сразу сказала, что мы с ней неприятностей не оберемся. Скоро и нас заденет резонансом. Ох, отпустил бы он ее, и все стало б на свои места. Добром все это не кончится, он совсем на безумца стал похож.

Я решительно распахнула дверь в кухню, и они тут же замолчали и уставились на меня вдвоем. А я взяла поднос с чашкой кофе и тостом со стола.

– Я отнесу.

Кристина шагнула ко мне, глядя исподлобья.

– Не велено. Сказано у двери оставлять, захочет – возьмет.

– Вот я и оставлю.

Они не посмели мне перечить, но посмотрели с такой ненавистью, что я ее ощутила кожей. Но было в этом моменте что-то невероятно сумасшедшее, одурманивающее пониманием и осознанием собственной власти. Той самой, которую своей страстью дал мне хозяин этого дома. И все они о ней знают. И поэтому боятся сказать мне лишнее слово.

– Интересно, что она запоет, когда надоест ему. Когда он вышвырнет ее, как и других до…

– Еще никто не был здесь так долго. Эта сучка и не спит с ним, и за яйца держит, не иначе как приворот.

– Ну почему? Была. Его жена.

Обе усмехнулись, а я пошла по узкому коридору с подносом в руках, лихорадочно вспоминая, где в этом доме находятся ступени в мастерскую на подвальном этаже. По мере того, как я спускалась, мною снова овладевал страх, он подкрадывался предательски от кончиков пальцев на ногах и вверх вдоль позвоночника к затылку. И поднос подрагивал в руках… я до последней секунды не думала, что сделаю это – спущусь в берлогу раненого хищника по собственной воле, прекрасно осознавая, что могу уже никогда оттуда не выйти.

Но меня это не остановило. Я полетела в ту самую бездну, из которой он тянул ко мне руки. Подошла к двери, за ней орала музыка, разрывая колонки и мои барабанные перепонки. Не знаю почему, но слова, взрывающие тишину и отталкивающиеся от стен, стали своеобразным триггером для меня. Все сомнения смыло чудовищной волной какого-то дьявольского желания войти в это логово. Переступить черту.

Что будет, если шторм закончится? И я не вижу тебя

Такой, какой ты никогда не была.

Идеальный ореол золотого волоса и молнии

Ставит тебя напротив последнего танца планеты.

Представь на минуту, серебро раздвоенного неба

Освещает тебя, как звезду, за которой я буду следовать.

Но теперь она нашла нас так, как я нашел тебя,

Я не хочу убегать, лучше сокруши меня.

(с) Snow patrol. What If This Storm Ends

Я толкнула дверь плечом и застыла на пороге, ошалевшая от увиденного – отовсюду на меня смотрели мои портреты. Их были десятки самых разных. Они застилали пол обрывками и целыми листами. Они валялись на диване, они скрутились в трубки у стен. Сотни моих лиц и тел. Везде только я… Как в белых зеркалах, искажающих действительность до неузнаваемости.

Поднос выпал из рук, и чашка с дребезгом разбилась, расплескивая кофе на белые полотна. Он остановился, рука с кистью замерла. Но даже не поднял на меня взгляд, продолжил, как безумец, водить по холсту, возможно, рисуя очередные очертания моего лица и тела. И мне вдруг показалось, что я сейчас не в его мастерской, а внутри него самого, внутри его бездны… с диким триумфом, с дрожью от осознания – чем она полна и какая сумасшедшая музыка играет внутри него, и он, как дьявольский режиссер, взмахивает кистью, как палочкой, обрушивая на меня каскад бешеной энергии.

Что будет, если шторм закончится? Он ничего не оставляет

Нам, кроме памяти и отдалённого эхо.

Я хочу быть скованным, я хочу нерешительности,

Хочу греметь по клетке, пока моя кровь кипит.

Я хочу видеть тебя такой, какой ты есть сейчас,

Каждый день, который я живу.

Чистый гром, окрашенный в огне,

Будь молнией во мне, что бросается неустанно.

(с) Snow patrol. What If This Storm Ends

Я переступила через осколки и пошла к нему, как под гипнозом, зачарованная упавшими на его напряженное лицо, покрытое щетиной, влажными волосами, взглядом из-под густых бровей, направленным на холст. Медленно обошла и стала сзади, сердце гулко забилось где-то в горле. Отстукивая бешеный ритм под музыку и под каждый штрих, сделанный его длинными пальцами.

И снова я… мое лицо и волосы, мое тело набросками и полосами, заштрихованное и едва прорисовывающееся под многочисленной сеткой линий. Я стала чуть поодаль, продолжая смотреть на его лицо и чувствуя, как начинает покалывать кончики пальцев от этого выражения полной одержимости тем, что он делает, от того, как горят его сумасшедшие глаза. Ни в ком и никогда я не видела столько страсти.

– Зачем пришла? – голос глухой, его рука продолжала двигаться и волосы тряслись над вспотевшим лбом.

– Нарисуй меня, Рома. Пожалуйста.

Поднял тяжелый взгляд на меня, и я задержала дыхание…

– Разве тебя мало здесь?

Еще никогда он не казался мне более красивым, чем в эту минуту… я вдруг ощутила его полностью голым передо мной, не скрывающим свои эмоции, и мои пальцы взлетели вверх к вороту блузки, дернули первую пуговицу.

– Нарисуй меня настоящую.

Роман замер…, наверное, у меня жуткая галлюцинация, но я буквально увидела, как его зрачки лизнули языки пламени. Еще никогда у меня не было такого острого ощущения, что он не человек, а сам дьявол.

Вторая пуговица выскальзывает из петельки на груди, и он не шевелится, а меня трясет от страха, от плескающегося внутри адского адреналина и от понимания, что делаю это сама – раздеваюсь перед ним.

Сняла блузку, тяжело дыша, продолжая смотреть ему в глаза и понимая, что, если оторвусь, вся моя решимость вспыхнет и сгорит дотла. Опустил глаза, и соски болезненно вздернулись вверх, напрягаясь и вытягиваясь под дьявольским взглядом. Ощущение чисто женской власти над мужской похотью, когда его лицо бледнеет и рот приоткрывается в тихом стоне. Мне кажется, я слышу собственное сердцебиение и бешеное прерывистое дыхание.

Сделал шаг ко мне, и я сжала руки в кулаки, чтобы не сорваться с места и не броситься прочь. Непроизвольно закрыла грудь руками, и вздохи стали рваными и рвущими тишину с утихшей музыкой. Стал напротив меня и вдруг протянул руку с кисточкой, и повел ею по моей щеке, очерчивая скулу молча, мягкими волосками по моим губам. Сначала по верхней, затем по нижней. Все это с какой-то маниакальной одержимостью процессом и все с тем же блеском азарта в глазах. Наверное, сделай он что-то другое – это заставило бы меня в ту же секунду бежать к двери, но эти касания не руками… они оказались настолько волнующими и так наивно безопасными, что у меня все тело начало покрываться мурашками.

Теперь он скользит мазками по моей шее, ключицам. Словно рисуя меня на мне. Другую меня. Ту, что пришла к нему сама. Опускает мои руки, и я покорно позволяю ему это сделать, а потом судорожно вдыхаю раскаленный воздух, пропитанный запахом краски, когда кисточка касается соска. Он ведь ничего не делает… он рисует. Это не страшно…. это… о боже. Кисточка обводит торчащий острый кончик, и меня бросает в жар, во рту становится невыносимо сухо.

Каждое прикосновение – это ожог. Нет, не на коже, а внутри под ней, невидимо, огненная паутинка на паутинку, сетями необратимой принадлежности лишь этому мужчине.

Сводит с ума касаниями мягкого ворса. Ласкает так вкрадчиво, так неторопливо, и каждый мазок отдается покалыванием там… между ног, где вдруг стало невыносимо горячо и мокро. И я понимаю, что не хочу, чтоб он останавливался. Хочу, чтобы рисовал на мне еще и еще. Тяжело дыша смотрю, как Роман опускается на колени и его руки медленно поднимаются по моим ногам под юбку, лаская горячими ладонями, к напряженным бедрам, чтобы стянуть с меня трусики. Смотрю на него сверху вниз, судорожно хватая пересохшим горлом раскаленный воздух.

Подносит белое кружево к носу, демонстративно шумно втягивая запах, а я чувствую, как вся краска бросается мне в лицо. Поднялся с колен и завел руки мне за голову, расплетая косу. Какие же нежные у него пальцы, и как это ужасно абсурдно звучит после того, как эти пальцы клеймили меня синяками. Дышит моими волосами, прижимая их к широко раскрытому рту и закатывая глаза. И я не видела в своей жизни ничего более эротичного и дикого, чем вот этот монстр с болезненным выражением страсти на бледном лице.

Рывком вдруг поднял за талию и усадил на деревянный стол-подставку, сметая холст на пол. Я тут же судорожно сжала колени и снова закрылась от него руками. Роман убрал волосы с моего лица, провел кончиками пальцев по моим щекам.

– Ничего не будет, если ты не захочешь… я хочу рисовать на тебе.

Дышит мне в губы, дразня нежную кожу дыханием, и я безвольно опускаю руки, до безумия желая ощутить вкус его губ на своих губах, но он не целует, а снова дразнит соски кистью, заставляя запрокинуть голову и выгнуться от каждого касания, вздрогнуть, когда вместо кисти на кончике груди сомкнулся его рот. Так горячо и чувствительно, что меня дернуло от наслаждения, и руки сами обхватили его шею, зарываясь в волосы.

Ведет кистью вниз по животу к пупку, ныряя внутрь, заставляя затрепетать и нервно вздрогнуть, когда ладонь поднимает юбку вверх и подхватывает мою ногу под колено.

– Всего лишь рисунок, – шепчет мне в рот и ставит мою ногу на столешницу, – почти без рук.

Его голос завораживает настолько, что я не могу пошевелиться, мне кажется, я вся натянута и напряжена, как вибрирующая струна, которую цепляет пальцами музыкант-виртуоз и заставляет звучать самой разной мелодией. Провел кистью по моей промежности, и меня словно током ударило.

Роман раздвинул мою плоть пальцами, обнажая набухающий клитор, потер его мягкими ворсинками, а я, широко распахнув глаза, смотрела на его лицо и чувствовала, как от острых и невыносимых ощущений хочется расплакаться и в тот же момент умолять не останавливаться.

Провел кисточкой вверх–вниз и снова вокруг пульсирующего бугорка, трепеща на самом кончике, рисуя на нем замысловатые хаотичные узоры самой утонченной и извращенной похоти, на которую был способен лишь его больной разум. Смотрит то вниз, то мне в глаза, стискивая челюсти, пожирая взглядом мою реакцию. Такое порочное и грязное удовольствие… в стиле этого дьявола. Мне стыдно и слишком хорошо, чтобы думать о чем-то еще, кроме горячих волн приближающегося оргазма.

– Нравится? Надяяя, – шепчет мне в губы, – тебе нравится, как я на тебе рисую?

Двигает кисточкой быстрее и хаотичнее, надавливая сильнее, трепеща и поглаживая, у самого входа и снова на чувствительном узелке.

– Скажи мне, Надяяя.

– Дааа, о божеее. – глаза закатываются сами собой, и я слышу его триумфальный стон, – дааа, нравится.

– Я хочу рисовать тебя языком, – так пошло и откровенно выдохнул мне в живот, заставляя протяжно застонать... подаваясь навстречу губам, обхватившим зудящий и пульсирующий в мольбе о разрядке клитор. От дикого смущения попыталась свести колени, но он не дал, сжал мои ягодицы, и я невольно впилась в его волосы пальцами, царапая кожу головы и стискивая коленями, в попытках вырваться. Первое сосущее движение, и снизу к соскам тянутся словно наэлектризованные оголенные проводки, и я сама не понимаю, как начинаю стонать уже непрерывно, подаваясь вперед к его губам… представляя эти губы на своей плоти и сходя с ума от этого еще больше, чем от того, что чувствую. Оргазм колет самый кончик бугорка под его языком, обвивает его спиралью, тянется вниз, где пальцы не входят, а лишь растирают легкими касаниями, заставляя зайтись стоном и, закатив глаза, выгнуться дугой.

Почувствовала, как сжал сосок, и стон перешел в другой, на более высокой ноте. Меня накрывает остро и медленно, отступая и снова захлестывая сильными волнами. Задыхаясь, как в агонии, неожиданно для себя простонать его имя, сотрясаясь всем телом, срываясь на всхлипы и начиная метаться от невыносимого нагнетания, от понимания, что…. меня сейчас взорвет на части, и ища этот взрыв в окончательном бесстыжем безумии, дрожа, как от адского удара тысячами молний. Оргазм оглушительно сильный, вспыхнувший от кончика его языка и взрывной волной окативший все тело, и я повторяю и повторяю его имя все тише и тише с каждым спазмом наслаждения.

– Сахарная девочка, ты такая сахарная везде. Я хочу тебя… я так тебя хочу, Надяяяяя.

Губы шепчут что-то у моих губ, я сама сильно впиваюсь в его рот своими пересохшими губами, чувствуя, как дрожит все его большое сильное тело. Стонет мне в губы, бьется языком о мой язык, и я ощущаю вкус самой себя у него во рту. Это так… это так непередаваемо порочно, его пальцы все еще трогают мою плоть у самого входа, и я, сжимая его запястье, задыхаясь, прошу:

– Возьми.

Отрицательно качает головой, а я сильнее сжимаю его руку и чувствую, как палец погружается глубже, заставляя приоткрыть рот.

– Пожалуйста.

– Не боишься меня?

– Нет.

С недоверием смотрит в один глаз потом в другой, поднимает на руки, переносит на диван, укладывая поперек и нависая сверху. Его тяжелое дыхание сводит с ума, а взгляд раз за разом отправляет прямо в пропасть на самое дно ада. И я хочу уже оказаться в самом низу, под ним… Поднимая взгляд на его лицо и глядя в совершенно обезумевшие глаза.

– Я хочу… хочу видеть тебя всего. Разденься для меня, пожалуйста.

Тянусь к его рубашке, становясь на колени и расстегивая пуговицы одну за другой, дрожит весь, когда я ее с него снимаю. А меня с ума сводит то, как алчно он смотрит на мою грудь, потом на мои губы и сжимает челюсти до хруста.

Встаёт в полный рост, и я сама тянусь к ремню на его штанах, подавляя собственный страх, оглушенная испытанным наслаждением, порабощённая своей властью над зверем, который отдал весь контроль в мои руки. Потянула змейку вниз и шумно выдохнула, когда штаны упали и его член дернулся прямо у моего лица, распрямляясь и покачиваясь всей своей пугающей мощью, покрытый сеткой вен. Стоит, не двигается, позволяет мне самой принимать решения, и я буквально физически ощущаю, каких адских усилий ему это стоит. Обхватила ствол рукой, и он гортанно застонал, запрокинув голову назад, и тут же перехватил мою руку.

– Не сейчас.

Отползла назад и легла на спину, видя, как склоняется надо мной, опираясь на дрожащие сильные руки. На какие-то мгновения становится страшно. Но Роман снова ласкает, растирая клитор, погружая один палец полностью в меня, и я невольно сжимаю его стенками лона под его шипение и тихое ругательство.

Толчок, за ним другой уже сильнее, и я извиваюсь на простынях, бесстыже распахивая ноги, задыхаясь и покрываясь каплями пота от непрерывного наслаждения под его настойчивым взглядом, сжирающим каждую мою эмоцию, каждую реакцию, пока меня не начинает трясти в преддверии нового оргазма.

И именно в этот момент Роман широко развел мои ноги в стороны и, не прекращая ласкать, начал медленно погружаться в мое тело членом. На какие-то мгновения паника ослепила, и я впилась ногтями в его плечи в попытке оттолкнуть. Остановился. Дышит так тяжело, будто сейчас задохнется. Подхватил меня под затылок, приподнимая к себе и прислоняясь лбом к моему лбу.

– Расслабься, маленькая… дай себе почувствовать. Больно не будет. Обещаю. Впусти меня. Вот так, дааа. Шелковая, нежная, горячая девочка.

Я даже не думала, что он умеет говорить все это, не думала, что словами можно брать так же, как и руками с языком. Мои глаза распахивались все шире и шире с каждым толчком, под подушками его пальцев, не прекращающими ласкать, пульсировала нарастающая волна дикости. Мне не может быть… о боже… так … это не было больно – это сводило с ума. Все, что он делал со мной, лишало рассудка и превращало меня саму в какое-то безумное животное.

Сводил с ума его адский взгляд, впившийся в мои глаза, и медленные проталкивания внутрь моего тела, пока не вошел полностью и не остановился, давая привыкнуть к себе. И меня трясет от невероятной и незнакомой наполненности, от желания, чтобы продолжал тереть своими длинными, умелыми пальцами, чтобы не останавливался. Наверное, я как-то дернулась и создала это финальное трение сама. И ничего ослепительней я никогда в своей жизни не испытывала, меня затрясло в каком-то неистовом невыносимом удовольствии, стенки лона судорожно сократились вокруг его члена, и он тут же начал сильно двигаться во мне с протяжным:

– Даааа... Кричи, маленькая… громче!

А меня эти толчки подбросили вверх, вывернули дугой на постели. Схлестнула ноги на его ягодицах. Я кричала…. да, я кричала и билась под ним, как умалишенная. Не понимая – боль это или оргазм. Я вырываюсь или прижимаю его к себе, царапая спину. Пока не услышала, как он хрипло стонет, содрогаясь на мне всем телом.

Потом были секунды, когда мне казалось, что я умерла, и мое тело парит где-то высоко в небе. Мне невыносимо страшно упасть оттуда на камни… я даже боюсь открыть глаза. Пока вдруг не чувствую, как горячие губы Романа целуют мои глаза, скулы, шею и снова губы. Его рот соленый и такой жадный.

– Посмотри на меня.

И я медленно открываю глаза, осознавая, что он все еще на мне и во мне, а я оплетаю его руками и ногами.

– Зачем ты пришла сюда?

Протянула руки и провела обеими по его скулам вверх. По вискам, зарываясь в непослушные волосы.

– Хотела, чтоб ты меня нарисовал.

– Лжешь, солнечная девочка, но это самая вкусная ложь из всех, что я слышал.