Роман Невыносимый глава Глава 34

— Да вот еще! — излишне ярко реагирует Тая на мое заявление, тем самым подтверждая мои догадки. — Ревнуют любимых, а ты в эту категорию не входишь! И вообще… Если твоими словами, ты тогда тоже, получается, меня ревнуешь? — прищуривается.

Усмехаюсь.

— Разве я тебе не объяснил свою точку зрения насчет того очкарика? — припоминаю ветеринара и произошедшее с ним. — Как и сказал тебе недавно, если тебе что-то мешает, просто избавься от этого. Станет гораздо проще, — припоминаю и свои слова. — К примеру, если тебя так заботит тема возможных шлюх, могла бы просто позвонить и спросить, где я и с кем. А если так припекает, прийти и удостовериться, я тебе не запрещал. И хотя да, шлюхи там были, они не мои. Тех, с кем я встречался. Иногда так случается, что собеседников особо выбирать не приходится.

Не то чтобы я ей в самом деле позволил присутствовать при разговоре, но дождаться окончания, в поле зрения — вполне.

— Да? Значит, мне можно будет присутствовать на всех твоих последующих сделках? Договорились! — улыбается победно, пусть и немного мрачно. — И с очкариком тем у меня между прочим и в мыслях не было что-то затевать, — добавляет язвительно. — А ты набросился на него, как ненормальный ревнивый Отелло! Так что нечего меня обвинять в том, в чем сам грешен!

Ненормальный — тут не спорю. Слишком часто меня поглощает ярость, такая уж у нас семейная черта, плюс поганый характер. Хотя получил очкарик не из-за моей вероятной ревности, скорее для того, чтобы чуял границы дозволенного.

Но и хрен с ним…

Если не догоняет, не вижу смысла повторять дважды.

— И кто кому сейчас угрожает? — бросаю с очередной насмешкой.

— С кем поведешься, — философским тоном отвечает девушка.

— ...так тебе и надо, — заканчиваю известную фразу. — Да-да, я помню, — киваю своим же словам и сдавливаю хватку на ее бедрах крепче, вжимая в себя плотнее.

Ее ноготки тоже сильнее впиваются в кожу моих запястий, почти до крови царапая. С губ срывается шумный выдох, прежде чем она берет эмоции обратно под контроль.

— Это хорошо, — кивает с виду безразлично. — Заодно не забывай себе напоминать о том, что ты не страдаешь некрофилией. Потому что это была ни разу не шутка, — отпускает мои запястья и перекладывает свои ладони мне на грудь, склоняясь ближе. — Так что радуйся, что я не стала искать тебя той ночью, — произносит уже вкрадчиво. — Тем более сам сказал, что если мне что-то мешает, нужно просто избавиться от этого и станет гораздо проще. Хороший девиз, мне нравится.

Если меня и удивляет ее высказывание, то стараюсь не подать виду. Как и копаться в вероятности содержащейся в нем правоты тоже не собираюсь. Обломно. Вот так, как есть сейчас, довольно хорошо, чтобы все портить. И не то чтоб я реально собираюсь старательно озаботиться темой еще одного наследника своей империи, но…

— Раздевайся, — далеко не просьба с моей стороны.

— Нет, — тут же отстраняется она, выпрямляясь на мне, но слезть не пытается. — Сперва мы еще кое-что проясним с тобой, — напрягается всем телом и даже в тоне слышится то же самое. — По поводу моего заточения.

Ничего лестного в мои мысли не лезет на такое неповиновение с ее стороны, поэтому ничего не говорю, лишь вопросительно приподнимаю бровь в ожидании продолжения.

— Я не собираюсь сидеть взаперти. Как и спрашивать разрешения о походе с ребенком на тот же каток или в театр. Ты сам говорил об обоюдном доверии. Но какое может быть между нами доверие, как и все остальное, если ты начинаешь запрещать мне все по самому малейшему поводу?

— То есть благотворительного секса, как и спасительного, в целях избавления от заточения, все-таки не будет, — ворчу, поднимаясь и усаживаясь на постели удобнее.

Так и не отпускаю ее. Наоборот. Хочу, чтобы она была максимально близко, и хорошенько прочувствовала все то, что она услышит в дальнейшем:

— Если ты все еще считаешь, что мое обещание запереть тебя — это просто угроза, то советую подумать над этим лучше и начать воспринимать иначе. Это не угроза. И даже не обещание. Это то, о чем я постоянно думаю каждый раз, когда ты пробуждаешь во мне не самые мои лучшие эмоции. Просто потому, что это самый легкий вариант. И самый безболезненный. Для нас обоих. Да, я такой. Ненормальный, как ты сама заметила. Как хочешь, называй. Правды это не изменит. Как и говорил, ты прекрасно знала, с кем связываешься, — произношу предельно медленно, оставляя ей время на осмысление. — И да, мое доверие к тебе проявляется именно таким образом. Когда ты безоговорочно подчиняешься. Не оставляя и шанса на то, чтобы я мог в тебе сомневаться. Потому что если вдруг такое случится, будет больно, Тая. Очень больно. Не мне. Тебе. Потому что я это уже проходил. И прекрасно знаю, на что я способен в порыве своего помешательства. Я не могу это контролировать. Не получается. А если и случается, то крайне редко. Ты реально хочешь испытывать судьбу каждый раз, живя со мной, как на пороховой бочке? Пока еще я тебя не запирал. Реально. Нигде. Если хочешь чего-либо в этой жизни, я дам тебе это. Я. Никто другой. И в твоих же интересах, чтоб так и оставалось всегда. Потому что если вдруг случится иначе, то твой домашний арест будет только началом. Всего того, что я могу с тобой сделать. Или ты все еще сомневаешься в том, почему твой папочка столь рьяно пытался защитить тебя от меня? — придвигаюсь еще ближе, к ее губам. — Тут он, бл*дь, безоговорочно прав. Самое худшее, что могло случиться в твоей жизни — это я. Да, временами я могу притворяться другим. Милым, добрым и в чем-то хорошим. Но это ни х*ра не правда. А истина — это то, что во мне сидит то самое чудовище, которые ты упорно не хочешь видеть, и которое я еле сдерживаю, чтобы не сломать тебя. Потому что мой сын не должен видеть свою мать безвольной куклой. Вот оно — мое доверие к тебе. Максимальное. Из всего того, на которое я способен. Так что еще раз хорошенько подумай, дочь прокурора, прежде чем ответить мне дальше. Нужна ли тебе в самом деле эта гребанная иллюзия свободы, или ты, наконец, перестанешь лицемерить и себе, и мне, и просто сдашься? Потому что них*ра никакой свободы у тебя нет. Ее не стало еще в тот момент, когда ты легла под меня впервые и позволила дать жизнь тому, что является неотъемлемой частью меня. Вот такой он — мой мир. И в нем именно такие правила. Других нет. И не будет. Ты в него уже вошла. А покинуть его ты сможешь только оставив все то, что принадлежит мне. Я достаточно понятно объясняю?

Тая слушает внимательно. Еще усерднее думает. Недолго. Лежащие на моей груди ладони скользят по ней к животу, замирая у края полотенца, в то время как в голубых глазах напряжение сменяется задумчивостью, а затем и вовсе... любопытством? Да, наверное, оно самое, как ни странно.

— Я поняла, — отвечает на удивление спокойно, слегка покусывая губы. — Давай попробуем. С тобой. Настоящим. Без лицемерия. Не обещаю, что я буду всегда и во всем безмолвно послушной, но и твое притворство мне тоже не нужно.

Ни х*ра ты не поняла, дочь прокурора...

Раз уж после всего, что я тебе сказал, все равно пытаешься видеть и знать меня настоящего. Ни один здравый человек не возжелает подобного. Даже я сам себя знать не хочу, порой.

Но то про себя…

Вслух:

— Ты сама этого захотела.

А от прикрывающей алое белье рубашки мы все-таки избавляемся. Как и от остального, включая само белье. И минуты не проходит, как она призывно прогибается в моих руках, с тихими стонами кусая губы каждый раз, пока я снова и снова вторгаюсь в податливое тело. Она горячая, тугая и п*здец какая узкая до сих пор. Вызывает во мне бешеное желание двигаться в ней, до потемнения в глазах, пока не сдохну. Не отказываю в этом. Ни себе. Ни ей. Беру ее глубоко и, вероятно, слишком грубо. Но ведь сама же хотела. Пусть получает. Меня. Всего. Надеюсь, выдержит.