Роман Невыносимый глава Глава 21

— Не факт, что папа умеет кататься, — произношу грубее, чем хочется, но уж как получается.

Макс этого и не замечает. Продолжает задумчиво смотреть на пару катающихся.

— Мам, а можно в следующий раз Леру с собой взять? — смотрит на меня с надеждой.

— Ну, если Леру отпустят с нами, то почему нет? — улыбаюсь ему.

Смена темы не радует, но помогает избавиться от навязчивых образов. А следующее предложение сына и вовсе выметает их все из головы.

— Мам, а станцуй, — просит. — Ты так красиво кружишься. Так страшно. Но красиво-красиво.

И опять я не могу сдержать улыбку. Жаль, ненадолго она меня посещает.

— Я попрошу Гришу тебя записать на телефон, и папе потом покажу, — добавляет радостно сын.

И самое противное, что отказаться-то нельзя. То есть можно, но не нужно. Он ведь как лучше хочет. Чтобы папа с мамой были вместе. И не понимает, как все больше своими желаниями связывает меня по рукам и ногам. Привязывает к своему отцу против воли. Поэтому я просто едва заметно хлопаю по его помпону на макушке и качусь вместе с ним в сторону нашей охраны.

— Присмотрите за Максом, — прошу Григория. — А ты чтоб хорошо себя вел и не сбегал от них, понял? — грожу сыну пальцем, на что тот согласно кивает. — Я серьезно, Максим. Иначе больше никогда не приедем на каток, и я не буду танцевать для тебя, — грожусь, снимая с себя куртку и шарф, чтобы не мешались.

Действует. Вижу по синим глазам.

— Только ты очень-очень красиво танцуй, — слышу уже в спину.

Махаю рукой, не глядя, и скольжу в центр катка, ближе к ели.

Вообще для нас с ним это привычная практика, так что нет ничего удивительного, что постоянные отдыхающие тут же отъезжают в сторону, останавливаясь неподалеку в ожидании уличного шоу. А я в такие моменты каждый раз памятью возвращаюсь в свои восемнадцать и ощущаю себя той юной девочкой, верящей в чудеса и в то, что мне все подвластно, стоит только захотеть. Волнующее и приятное ощущение, оседающее щекочущим чувством внизу живота.

В такие моменты хочется обнять весь мир. Раствориться в нем. В том ощущении свободы и волшебства, что дарит фигурное катание. Нет предела. Ничему. Даже совершенству. Ты не скользишь по льду — паришь над ним. Ввинчиваешься в воздух, как стрела, где наконечник — это твоя душа. Вылетает из тела, замирает на то время, что одновременно оглушает своей бесконечностью и длится так мало, а затем резко влетает обратно, возвращая тебе земное притяжение. Но едва ли оно способно удержать надолго. И ты вновь и вновь ищешь способ оторваться от тверди. Взлететь как можно выше. Удержаться в воздухе как можно дольше.

Я никогда не стремилась связать свою жизнь со спортом, но всегда искренне наслаждалась фигурным катанием. В нем я та, кто я есть. Без налета фальши и лжи, в которую вынуждают заворачиваться другие люди. И мир вокруг оживает. Огнем полыхает под моими коньками. Взрывается сверхновой. Слепит своей красотой. И я — весь этот мир. Но ровно до того момента, пока не заканчивается слышная лишь мне одной мелодия творения.

Многочисленные аплодисменты вынуждают вынырнуть из мира грез и смущенно улыбнуться благодарным зрителям. Да, я снова буду звездой социальных сетей в ближайшее время, но да ладно. Восхищение, что читается на личике моего любимого мужчины, стоит всего этого.

— Все? Доволен? — уточняю у Максимки, когда оказываюсь рядом с ним.

— Да, — кивает он, широко улыбаясь. — Ты самая классная мама в мире, — выдает, обнимая мои ноги. — Папа тоже так считает. Правда, пап? — заглядывает мне за спину.

— А то, — отзывается голос позади с оттенком усмешки.

Забываю, как надо дышать. Замираю, не оборачиваясь.

Боже!

Убейте меня кто-нибудь, а?!

Только Игната мне для полного счастья и не хватает сейчас.

Откуда он вообще здесь взялся?

В следующее мгновение во мне пробуждается любопытство. Интересно, реально на коньках? И при этом в своем любимом костюмчике?

Я все-таки оборачиваюсь. Не до конца. Всего лишь полубоком. Но этого хватает, чтобы разглядеть его от и до. И да, Игнат действительно в костюме, что скрыт зимним пальто. И на коньках! Но выглядит при этом, надо сказать, совсем не нелепо, а очень даже гармонично. Или может все дело в том, как он преподносит себя? Ровная осанка, насмешливый взгляд, ироничная ухмылка — и уже я ощущаю себя не к месту на катке. Вот и поворачиваюсь обратно к нему спиной.

— Ладно, я тебе станцевала, поехали домой, — говорю сыну, глядя при этом на Гришу с ожиданием, когда тот вернет мне мою куртку с шарфом.

Ни того, ни другого я не получаю. Просто не успеваю забрать. Макс никак не желает сдаваться.

— А как же с папой покататься?

Хочется побиться лбом о ближайшее дерево.

Этот ребенок точно сведет меня с ума скоро такими темпами!

Родила на свою голову...

— Сомневаюсь, что твой папа увлекается чем-то подобным, — отвечаю как можно мягче. — Ему такое не интересно. Так что ноги в руки и на выход из парка, — подталкиваю сына в нужную сторону.

Правда, покинуть каток все равно не выходит.

— А что, у меня надпись на лбу о чем-то подобном, или объявление на спине висит, а я не в курсе? — язвит встречно Игнат, оказываясь в считанные мгновения рядом, перекрывая собой путь.

Серьезно?

Я тут жизнь нам обоим пытаюсь облегчить, а он...

Вот и смотрю на него как можно выразительней.

Не спасает.

Вообще ни разу.

Ответом мне становится протянутая в пригласительном жесте ладонь. Которую я не спешу принимать.

Реально собирается устроить публичное парное катание в нашем исполнении?

— Все еще сомневаешься во мне, да, Тая? — вкрадчиво проговаривает Игнат, сам же берет за руку, крепко сжимая, и резко тянет на себя. — Я же тебе говорил, Макс, твоя мама — жутко вредная. Вот, видишь? Опять вредничает, — на его губах расползается легкая усмешка.

И хоть обращается к ребенку, но смотрит по-прежнему исключительно на меня. Пристально. В явной провокации. На которую я, проклиная себя, ведусь.

— Всего лишь забочусь о тебе, — улыбаюсь наигранно широко и открыто. — Но если ты так ставишь вопрос, то почему бы еще немного не развлечься? — пожимаю плечами в деланом безразличии, вновь ощущая себя героиней какой-нибудь трагикомедии.

Зато сын просто счастлив. Замечаю краем глаза, как он нетерпеливо подпрыгивает на месте, глядя на нас с присущим ему детским восторгом.

— Из нас двоих заботиться о нас — моя задача, не твоя, — зеркалит мои эмоции мужчина, притискивая к себе еще ближе, шепча уже на ухо.

Его свободная ладонь аккуратно скользит с моей талии к пояснице. И это ощущение настолько яркое, почти обжигающее, что я не сразу нахожусь с ответом, а затем и вовсе поздно становится что-либо отвечать — Игнат увлекает нас обоих к месту, где еще недавно танцевала я. Послушно скольжу за ним, а в ушах все еще звучит его тихий голос, рождая на моей коже бесконечное множество мурашек. И я крепко цепляюсь незанятой рукой за мужское плечо.

Будто это способно удержать меня в реальности!

Она привычно меняет свои очертания рядом с ним. И чем дольше я смотрю в синие глаза, тем больше размываются границы моего восприятия, оставляя нас парить в пустоте и невесомости, сотканной из его запаха и невидимой силы. Потому, наверное, я не сразу понимаю, что Игнат уже не просто скользит по льду, а выводит знакомые фигуры вальса. И что самое удивительное, я, оказывается, уже давно неосознанно подстроилась под него. Он настолько легко и плавно двигается, что впору самой себе завидовать. Любая фигуристка убила бы за такого партнера. Когда не думаешь, а просто следуешь за ним, наслаждаясь каждым новым витком вашего танца.

— Не думала, что ты, правда, так умеешь, — бормочу растерянно, все еще оглушенная подобным открытием.

Вместо ответа меня кружат на месте, а затем прижимают обратно к себе, но уже спиной. Висок обжигает чужим дыханием.

— Теперь знаешь, — улыбается Игнат.

Не вижу. Чувствую его улыбку. А он не спешит что-либо менять. Просто стоит, удерживая меня около себя. И это отчего-то ощущается острее, чем раньше. И разум туманит куда больше, чем самые откровенные прикосновения. Меня бросает в дрожь. Время растягивается в вечность, хотя на деле едва ли секунд пять проходит. В себя прихожу оттого, что Игнат резко разворачивает меня обратно к себе лицом. Но то сперва, а после — в ту сторону, где мы оставили Макса.

— Все запомнил? — весело подмигивает он ему. — Твой черед!

Убирает свою ладонь с моей поясницы и протягивает ее ребенку. Тому два раза повторять не надо. Всего ничего проходит, а на льду кружимся мы уже втроем, в эдаком своеобразном хороводе. Задорный детский смех разносится далеко-далеко, на всю округу. Суровые лица охранников, наблюдающих за нами, и те расслабляются, становясь приветливее. Что уж говорить обо мне. Я в таком состоянии провожу до самого окончания вечера. Словно какой-то незримой эйфорией накрывает. Даже с удовольствием помогаю сыну сделать открытку для Игната. Тот, кстати, оказывается выставлен за дверь, когда так не вовремя заходит к нам в комнату.

— Это сюрприз. Ты не должен его видеть, — деловито поясняет Макс, выталкивая мужчину обратно в коридор.

Я весело смеюсь и развожу руками, мол ничем не могу помочь. И когда много позже Максим засыпает, легкость все равно не покидает меня, и на губах продолжает играть легкомысленная улыбка. Которая тут же угасает, когда я вижу Игната у порога дома и понимаю, что он снова собирается ночевать в ином месте. И если прошлой ночью я это приветствовала, то сегодня внутри меня начинает ворочаться нечто темное и пугающее меня саму. Потому что я раньше никогда не испытывала ничего подобного. Да и само это чувство до того сильное — почти сокрушающее. Когда как раз хочется крушить. Неприятное, словом, чувство. Оно же толкает меня задать вопрос, который бы в иной ситуации я никогда не подумала озвучить:

— Уходишь?

Пальто, которое он только взял в руку, замирает в воздухе. Мужчина про него забывает, удивленно обернувшись в сторону лестницы, с которой я еще не успеваю спуститься. И под пронзительным взглядом полночно-синих глаз меня тянет пойти и переодеться, снять с себя домашнее платье из бледно-розового флиса с детским принтом банта на груди, заменив его на что-то более подходящее.

— Как видишь, — не сразу, но отзывается Игнат.

Вижу.

И ощущаю.

Себя полной дурой.

Чего мне не молчалось?

Зачем заговорила?

Остановила…