Роман Невыносимый глава Глава 19

— То есть ты правда не шутишь? — то ли опять спрашиваю, то ли просто на свои же мысли отвечаю.

Да, я повторяюсь. Но! Это же безумие какое-то! Как он вообще представляет себе это все? И как собирается сыну объяснить мое отсутствие, если я сейчас реально откажусь и уйду? Конечно, ничего такого я не сделаю, и он это знает, но…

Господи, да что должно твориться в голове у человека, чтобы додуматься до такого? Или он как раз перечитал те самые книжки, о которых я вспомнила? По крайней мере, это бы многое объяснило. Одно непонятно, как он намеревается с таким подходом играть со мной в семью для Максима? Если вообще собирается, а не что похуже…

Все это проносится в моей голове за считанные доли секунды. Следом мой рассудок топит закономерная ярость. Болезненная. Беспощадная. Ледяная. Она захватывает в свой плен. Покрывает коркой гулко бьющееся сердце. Успокаивает. Замедляет пульс. Настолько быстро, что я едва ли в полной мере успеваю осознать, что делаю дальше.

— Ладно, — соглашаюсь, позволяя окутывающему меня сейчас хладнокровию укрепиться в разуме. — Но ты ведь помнишь, что я никогда этого не делала? — беру в руки один конец его галстука и накручиваю на палец. — Придется тебе мне помогать. Направлять... — дополняю и тяну ткань вниз, тем самым развязывая "удавку".

На Игната не смотрю — пристально слежу за своими действиями. За тем, как серебристо-зеленый аксессуар скользит с его шеи по груди и тяжело падает к нашим ногам.

— Пиджак тоже снимай.

Ничего не отвечаю, просто исполняю сказанное, отбрасывая ненужную вещь на приставленный к основному стол. И снова жду. Да, опять игнорирую его взгляд. Не нужно ему знать, сколько сейчас горького яда разливается на дне моей все больше замерзающей души.

— Кобура. Рубашка.

И снова я молча исполняю его веление.

Сперва кобура с тем, что внутри. Ее я откладываю себе за спину. Принимаюсь за рубашку. Неспешно расстегиваю пуговичку за пуговичкой, постепенно открывая для себя его совершенное тело. Но по итогу так и не снимаю, оставляя просто раскрытой. Так мне нравится больше. Скольжу ладонями по уже обнаженной груди, против воли любуясь совершенным телом с редкими шрамами. Обвожу пальцами каждый из них, сдерживая противоестественное желание расспросить о них. Вместо этого целую. Но если когда-то давно я таким образом пыталась стереть из мужчины все то плохое, что они таят в себе, то сейчас делаю это из надобности, отчего льда во мне становится больше. Он растет с геометрической прогрессией, грозя навсегда утопить в своем холоде.

Я больше не спрашиваю, что мне делать дальше. Берусь за пряжку ремня, раскрывая его. Пуговица с молнией на брюках поддается еще проще. Штаны чудом не спадают с него. Дальше я стараюсь вовсе не думать о том, как поступаю, и чего мне это будет стоить — отталкиваю его и хватаю пистолет, попутно освобождая его из кобуры. Не уверена в том, насколько быстро мне удается провернуть этот номер, но цель достигнута — оружие направлено прямиком на Игната. Который, как ни странно, встречает такое открытие вполне спокойно. И даже хуже!

— Это семнадцатизарядный глок, — сообщает. — Здесь три независимо действующих предохранителя. Даже если твой отец и успел научить тебя чему-либо, сомневаюсь, что в его руки попадалось нечто подобное, — то ли помогает, то ли опять оскорбляет. — Предохранитель спускового крючка. Боевой. И противоударный. Очень чувствителен к хвату и работе указательного пальца на спуске. Если собираешься воспользоваться им, то жми сильней, — шагает мне навстречу.

Не знаю, что он сейчас читает на моем лице. Лично я в данный момент испытываю один лишь ужас от собственных действий. Ужас и страх. Хочется забиться в угол и от души разреветься. И я не представляю, почему еще этого не сделала. Ведь это самый настоящий театр абсурда, а я — самый неправдоподобный его персонаж. И я бы никогда на такое не решилась, не вмешай он во все это моего ребенка.

— Ну же, Тая. Давай, — последний шаг и дуло пистолета теперь упирается ему в грудь. — Давай, пристрели меня. Не думай о том, что будет с Максом. Весь город уже наверняка знает, чей он сын. Если действительно думаешь, что я — худшее, что может быть в твоей жизни, то не сомневайся. Жми на курок. А потом беги к своему папочке. И молись. Потому что каждый второй мент в этом городе жрет, если не с моей руки, так с чьей-то еще. А другие ублюдки этого города не будут так великодушны к тебе, как я.

Вот теперь я усмехаюсь с неприкрытой горечью. И головой качаю, глядя в его потемневшие от эмоций глаза.

— Думаешь, я этого не понимаю? Или почему я, по-твоему, согласилась уйти с тобой, а не с отцом? Только, знаешь, на роль твоей униженной шлюхи я не подписывалась, Игнат. И ребенка своего я тебе не отдам, хоть что делай, даже убивай!

Наравне со сказанным отдаю ему пистолет. Почти вжимаю его ему в грудь. Он не обращает никакого внимания на этот жест вынужденной капитуляции. На губах мужчины расцветает жестокая усмешка. Еще секунда, и я лишаюсь возможности стоять на ногах. Оружие вываливается из моих рук. Грохот от падения остается где-то там, на стороне, я быстро забываю о нем, распятая на холодной поверхности стола, под мужчиной, нависающим сверху.

— Если не хочешь видеть во мне чудовище, то не буди его во мне, — раздается угрожающим полушепотом над моим ухом.

Зажмуриваюсь. Сильно. До черных точек. А затем говорю то, о чем наверняка пожалею в будущем.

— Я никогда по-настоящему не видела в тебе чудовище, — шепчу едва ли громче него. — Наоборот. Ты был для меня героем. Моим чертовым героем. Все эти долгие пять лет. Только я никогда не думала, что человек, спасший меня от насилия, сам по итогу будет меня к нему склонять.

Вот теперь я вновь смотрю на него. Со всей переполняющей меня горечью, обидой и еще чем-то таким, чего я и себе не способна объяснить в полной мере. Что-то близкое к надежде, но полное смертельного яда. Взор напротив — практически черный. В нем — чистая ярость. Не меньше ярости и в том, с какой силой ударяется его кулак об стол, совсем рядом с моим лицом, отчего я вздрагиваю.

— Врешь. Ты опять врешь мне, Тая, — сквозь зубы цедит Игнат. — Или на что ты рассчитывала, когда играла тут покорную рабыню? Думала, я схаваю все это дерьмо? Проглочу и покиваю китайским болванчиком, пока ты будешь стоять передо мной на коленях? Какой реакции ты от меня ждала, строя несчастную жертву, вынужденную терпеть такого ублюдочного меня?!

Хруст его суставов и еще один удар.

— Я? Я ничего не думала! — повышаю голос. — И не ждала! Да мне вообще ничего от тебя не нужно, чтоб ты знал! — бью в мужскую грудь в безуспешной попытке оттолкнуть его от себя. — Если бы было нужно, если бы хотела, давно сама пришла к тебе. Еще когда беременная оказалась на улице. Но я не дура и прекрасно понимаю, что в действительности не нужна тебе. Ни я, ни мой сын. Ни тогда. Ни сейчас. Как и не собираюсь для тебя никого играть. Мне это не нужно. Но и быть твоей бессловесной рабыней я тоже не буду, Игнат. Найди себе для этого другую, — снова толкаю его от себя.

Впрочем, это срабатывает. Не так, как я рассчитываю.

Но все же…

Я жду новый удар, которым Орлов выместит переполняющую его злобу. Но поднятый кулак замирает в воздухе, а затем опускается в третий раз совсем беззвучно. Мужчина прикрывает глаза и шумно выдыхает. Несколько секунд и вовсе не дышит.

— Первое, — заново поднимает сомкнутую в кулак ладонь. — Тебя привез мой водитель. И многие это заметили. Не слепые. Уже начали обсуждать. Я избавил тебя от лишней болтовни, с учетом, что в дальнейшем поводов для сплетен будет еще больше, — показательно отставляет указательный палец. — Второе. Я не сказал ни слова из того, что не являлось бы неправдой. И лучше всем сразу свыкнуться с этой мыслью, — не менее демонстративно разогнул средний палец. — Третье. Как я и сказал, из всех, ты — первая, кто справился с нагрузкой. Отсутствие опыта вполне может компенсироваться твоим упорством и эффективностью в работе. Поскольку у остальных опыта побольше, как они считают, вот они им с тобой и поделятся, если на то возникнет реальная необходимость, — к предыдущим двум пальцам присоединяется безымянный. — И четвертое. Если уж тебе так хочется обеспечить будущее своего сына — такое, которое не будет, как у меня, — то свыкайся с тем, что придется вникать в управление организацией. Сперва вникнешь. Потом его научишь. Поможешь. И направишь, — наконец, открывает глаза и вновь смотрит на меня в упор. — Нигде в моих действиях не было прямого посыла о том, чтоб, когда все ушли, ты встала на колени и отсосала у меня. Прям “щас”. И только потому, что я так велел тебе, рабыня ты моя недоделанная, них*ра не бессловесная, а очень даже болтливая.

И если в начале его речи во мне еще живет мрачность, то под конец от нее не остается и следа. Вместо нее во мне растет обоснованное удивление, которое по итогу сменяется откровенным стыдом за то, что надумала себе так много и неправильно. Пусть он и сам в этом виноват. И уже под конец меня накрывает четкое осознание его слов, а вместе с ним рождается совсем иное чувство — благодарность. Бесконечная и необъятная. Ведь он же… Он… Неужели...

— …правда? — заканчиваю последнюю мысль уже вслух, а на губах против воли расплывается по-дебильному радостная улыбка.

И, наверное, это даже хорошо, что я даю волю эмоциям, потому что мужчина улыбается в ответ.

— Я почти уверен, что да. Все-таки утверждение о том, что ты сосешь лучше остальных — пока не проверено, лишь мое предположение, — задумывается над своими же словами Игнат.

Я на это только глаза закатываю.

— А знаешь, я, кажется, начинаю привыкать к твоему мерзкому характеру, — наигранно тяжко вздыхаю, обхватывая обеими ладонями мужское лицо. — Но иногда тебе все же тоже стоит помолчать, — и, прежде чем он успевает среагировать на мою очередную дерзость, подаюсь вперед и целую в губы, вкладывая в свой порыв все то светлое, что сейчас ощущаю по отношению к нему. — Спасибо, — добавляю тихонечко уже после.

Обнимать его лицо так и не перестаю. И только сейчас осознаю, что Игнат так до сих пор и не оделся, отчего наша близость теперь воспринимается иначе. Острее. С каждым уходящим мгновением, пока он гипнотизирует меня своим темным взором. И, кажется, не одна я о чем-то подобном думаю, потому что упирающийся мне между ног стояк не почувствовать невозможно.

— Если бы ты сказала это сразу, — опускается до полушепота мужчина, а его ладонь скользит вдоль моего бедра. — Но теперь одним “Спасибо” точно не отделаешься, — вдыхает около моего виска глубоко и медленно, пробуждая мириады мурашек по коже.

И только. Отстраняется. Оставляя лежать на столе. А заодно додумывать, что бы в таком случае значило это его “теперь одним “спасибо” не отделаешься”, и размышлять над тем, что, кажется, я совсем не против отблагодарить его тем самым способом, о котором он упомянул для всех в начале совещания. Несмотря на то что еще недавно утверждала обратное.