Роман Копия жены по контракту глава Глава 33

Рамиль

В палате так тихо, что можно услышать дыхание спящей Ланы. Бледная и изможденная жена лежит на спине как мумия, опутанная проводами и датчиками. Приборы слабо пищат, в коридоре тоже бесшумно.

Мерно дышит, грудь раз за разом поднимается и опускается. Под тонким серым одеялом можно рассмотреть очертания небольшого живота. Сознание ускользает, я сам мысленно ускользаю из этой палаты, из больницы, при этом понимая, что только здесь я могу спокойно обдумать свои дальнейшие действия.

Попытаться создать точную и логичную схему своей жизни с новой точки отсчета. Я знаю одну несомненную истину: всё изменится кардинально и не будет таким, как прежде. Статусы, объемы власти, денежные потоки, семейные отношения.

Не представляю, как взгляну в глаза отцу, как расскажу матери, что ее муж, отец ее детей, оказался страшным маньяком, свихнувшимся с ума окончательно.

Стою в потоке солнечных лучей, проникающих снаружи через оконное стекло. А внутри холод, стужа, оцепенение. Я здесь и одновременно в других местах, заново проживаю те несколько часов, которые насильно сменили мои жизненные вектора и полюса.

Рашид мертв. Я сам видел это. Собственными глазами.

– Я не похищал твою жену, – говорил он раз за разом, смотря мне прямо в лицо, но воображение нарисовало коварство в его хитрых лисьих глазах, насмешку надо мной, я ошибочно сделал выводы, повелся на ложь, скормленную Рахимовым.

Ублюдок действовал по указке отца и отвлек мое внимание, пока я ездил по ложному следу и не нашел Роксолану в указанном месте. В то время сука Рахимов похитил Марьяну.

Скованное льдом сердце впервые за последние часы начинает биться сильнее. Ледяной панцирь вокруг мышцы в грудине разлетается на осколки. Чувств так много, что мне больно дышать.

Я не могу вычленить среди них одно. Не могу, неспособен. Как утопающий, хватаюсь за соломинку, но тону в эмоциях, захлебываюсь в них, не зная, с чего начать. Мне проще закрыться и молчать, варясь внутри себя в собственном адском котле, чем что-то говорить, а потом жалеть о своих словах.

Мне стоило неимоверных усилий не броситься к Марьяне на том заброшенном заводе и не обнять ее, ощупать, убедиться, что она жива и не пострадала. Едва сдержался, шагая как робот и стараясь на нее не смотреть, физически отрезая от себя. Если бы я подошел, запустил бы маховик вечного двигателя. Связал бы нас воедино и не смог бы ее отпустить. Уже никуда и ни за что, она бы стала моей.

А она должна полететь к своей мечте, я не имею права держать ее в узде и обрывать крылья. Она мечтает танцевать на сцене – и она, черт побери, будет это делать! Заплачу любые деньги, задействую любые связи, чтобы в качестве извинения она получила заветный приз.

В груди просыпается нежность, такая мне несвойственная, непривычная. Мне хочется обнять свою маленькую смутьянку и ощутить запах ее волос, услышать дыхание и биение сердца.

Но я себе запрещаю. Рядом со мной нельзя находиться, люди рядом со мной страдают. Я обязан отпустить свою непокорную птичку, чтобы она летала, а не жила в золотой клетке под прицелом моих врагов… Как бы ни было больно, я не имею права слушать голос эгоиста в своей голове. Сделаю хоть раз что-то хорошее.

Шевеление на кровати отвлекает меня от тяжелых дум. Подхватываю с тумбы кружку с водой и подношу ко рту Ланы, присаживаясь рядом с койкой на стул. Он скрипит под моим весом, а я смотрю, как медленно пьет Лана.

Нам сложно встречаться взглядами. Мы с трудом находим общий язык, но глаза говорят за нас. В ее я вижу затравленное выражение, страх, осуждение и безнадежность. Мне интересно, что она видит в моих? Недавно я мечтал придушить ее за измену, за то, что насмехалась надо мной и подрывала авторитет, сейчас эти планы рассыпаются в прах. Беспомощная женщина в постели вызывает лишь жалость и чувство вины.

– Поговорим? – она первая делает шаг навстречу. И я киваю в знак согласия. Без разговоров, как-никак, не обойтись. По крайней мере, нам нужно обсудить дальнейшие планы.

– Я всё еще не верю, что лежу в палате и в безопасности, – признается она, в страхе поглядывая на дверь. Она еще долго будет бояться, знаю. Страх похож на живой сгусток темной материи, от которого не так просто избавиться. Он и сейчас осязаем в этой палате.

– Охрана будет около дверей круглосуточно, – заверяю ее, протягивая руки и обхватывая ее забинтованную ладонь. Отчего-то мне важно показать ей, что покалеченная конечность не вызывает у меня отторжения. Не у меня, как у ее мужа, а просто у человека, который смотрит на руку без пальца.

Лана, несмотря на пережитое, остается собой и явно переживает по поводу внешнего уродства, взращивая масштабы трагедии до небывалых высот. Однажды она устроила скандал и хотела отменить концерт, обнаружив на лице прыщик.

Подавляю усмешку, хотя мне кажется, вспомни я эту историю, она улыбнется, осознав, как сейчас переосмыслила ценности. Но привычка сдерживать свои эмоции не дает мне открыться. Лана стала мне бесконечно далека еще до похищения. Между нами никогда не было истинного брака. И сейчас нет места шуткам и ностальгии.

Просто опускаю глаза и варюсь в своих мыслях.

– Щедрин сойдет с ума, если мы запретим ему осветить информацию в прессе, такой повод! Похищение! – усмехается горько, говоря явно невпопад. Она пытается обойти острые углы, но я знаю, что это всё равно придется сделать.

Придется порезаться о каждый, пока мы не доберемся до финиша. Завуалированно Лана пытается понять, как я собираюсь распорядиться имеющейся информацией.

– Что сказал доктор по поводу твоих связок? Ты сможешь петь? – задаю вопрос на отвлеченную тему, снова тормозя на поворотах. С ребенком всё в порядке, я это знаю, и не хочу говорить о нем. Пока.

– Да, представляешь? – слабая улыбка касается пересохших губ. Роксолана прямо-таки загорается от темы возвращения на сцену. – Я подумала, что… Если голос поменяется, то я смогу и имидж сменить. Кожа, заклепки, туфли на платформе, яркий кислотный макияж, перчатка… Ну, такая, золотая, как у Леди… Ты не знаешь эту певицу, в общем… – закусывает губу и отводит взгляд. – Можно что-то придумать.

Да, мое незнание исполнителей и вообще мира шоу-бизнеса – камень нашего преткновения. Это проявляется во всем и даже сейчас, когда я не понимаю, о ком она говорит. Но в целом понятно: она готова вернуться на сцену.

– Но ты не думай, Рамиль, я не оставлю ребенка на нянек, я не буду бросать его и ездить в концертные туры, как мать-кукушка. Я хочу воспитывать этого ребенка, он же у меня боец, выдержал так много, – она кладет руку себе на живот и поглаживает его, так красноречиво предлагая мне высказаться по поводу ребенка.

– Он же не мой? – спрашиваю с утвердительной интонацией. Дыхание стопорится в горле, страх оказаться отцом превалирует среди эмоций.

И не только потому, что я не хочу связывать себя с Ланой, что сейчас я понимаю отчетливее, чем когда-либо. У меня в голове поселился новый страх – что в моих генах живет насилие, унаследованное от отца.

Имею ли я право передавать кому-то частичку своей крови? Не совершу ли тем самым преступление, породив монстра? Ведь во мне он жил всегда, когда-то дремал, но когда-то поднимал голову и взывал к агрессии. Его нельзя выпускать из клетки.

Вместо ответа Лана всхлипывает, зажав рот рукой. Причина ее слез понятна. Ребенок не увидит настоящего отца, его расстреляли у нее на глазах. Я не в силах даровать ей утешение, я просто жду, пока она справится с эмоциями.

– Что будет с… ним… – почти беззвучно задает она вопрос, прикрывая глаза. – Рамиль, объясни, за что он так со мной? Он же был совершенно нормальным!

– Как ты хочешь, чтобы я наказал его? – отвечаю вопросом на вопрос. – Ты готова к многочисленным допросам? Мы можем отправить его в тюрьму. Или можем решить всё в пределах нашей семьи, чтобы никто ничего не узнал.

– Разве можно скрыть всё, что произошло?

– У врачей этой частной клиники не будет вопросов о твоем состоянии. Они напишут любые нужные нам заключения. По-тихому разведемся, ты можешь жить в стране или уехать за границу. Обеспечу тебе пожизненное содержание, вы с ребенком не будете нуждаться. Захочешь продвижение в карьере, всегда можешь ко мне обратиться.

– Рамиль, так мы разводимся? – она вычленяет лишь несколько слов из моей пространной речи.

Смотрю на нее с удивлением, прищурив глаза. Молча жду пояснений.

– Мы разводимся, а я беременна. Это помешает моей карьере. Начнутся вопросы, на которые я не смогу ответить.

– Когда ты сбегала с любовником, ты не думала про эти вопросы, не думала, с чем ты оставляешь меня, – напоминаю ей тихо. Жесткость прорывается в голос, пугающей волной опрокидываясь на Лану, и она тут же реагирует порцией страха, начиная дрожать. Глаза бегают, она явно поняла, что переборщила.

– Я не… Ты извини. Я никак не могу уложить в голове, что будет дальше, я не готова решать сейчас… Не то я говорю, господи… – мямлит, комкая пальцами одеяло, а я изучаю стены и пределы своего терпения.

Закипаю медленно, но верно. Знаю, что она оправится и, скорее всего, запоет по-другому. Станет, возможно, врагом, обвинителем моей семьи, палачом для нашей репутации. Говорить с ней сейчас бесполезно, и я принимаю решение за нас обоих. Встаю со стула.

– Тебе надо отдохнуть. Предлагаю пока не предпринимать никаких действий. Лежи, отдыхай, спи, ешь, чтобы ребенок не пострадал. Я вернусь, и мы снова всё обсудим. Но не думай, что я изменю решение. Жить вместе мы точно не будем.

– У нас бы никогда ничего не получилось, да? – усмехается она беззлобно, горестно вздыхая. – Ты не создан для семьи и любви, Рамиль. Я пыталась тебя полюбить, это правда. Но ты отталкиваешь людей, как будто ставишь стену между собой и ими. Я не смогла пробиться. Я виновата перед тобой, да, и я прошу прощения, хоть знаю, что не простишь, но… Я бы сказала тебе это в лицо и ушла по-хорошему, но разве ты бы отпустил? Я знала, за кого выходила замуж.

«За бандита, у которого руки в крови. За того, кто убьет без промедления за обман и измену», – заканчиваю мысленно ее речь, и мы понимаем оба, что она лежала бы в могиле, если бы не ребенок. Если бы не вмешательство моего отца в ее судьбу.

– Что ж, теперь я отпускаю тебя, Лана, как ты хотела, – кратко резюмирую ее слова, подводя итог нашей семейной жизни.

Разойдемся без претензий, старое поминать нет смысла. Если бы я любил ее, горечь предательства диктовала бы опрометчивые решения, я бы бросался оскорблениями и выплескивал на нее обиды, но я вижу перед собой запутавшуюся женщину, которая очень быстро восстанавливается.

Вот только она лежала трупом, а уже рассуждает о возобновлении карьеры, публичной деятельности и пытается спихнуть на меня вину за крах брака и обзывает бесчувственными. Рукой подать до момента, когда шантажом заставит не разводиться и записать чужого ребенка на себя.

– Мы не будем добрыми приятелями, и я не стану заботливым крестным твоему ребенку. Этого не жди. Пока ты в больнице, я организую тебе переезд в то место, которые ты скажешь, – говорю равнодушным голосом, чувствуя именно его. Лана возрождается и готова начать новую жизнь, которая теперь не будет меня касаться.

– Спасибо, – на этот раз она проявляет кротость, поняв по выражению моего лица, что переступает черту. Я вижу, что она хочет еще что-то сказать, закусывает губу, пересиливает себя и не выдерживает:

– А что она?

Вопрос повисает в воздухе, и я, будто наяву, слышу, как лопается у меня внутри натянутая донельзя струна. По телу разливается боль, сердце кровоточит. Зря она заговорила о Марьяне. Это запретная тема.