Роман Копия жены по контракту глава Глава 10

– О чем вы хотите поговорить? – глухо спрашивает Басманов, а я радуюсь и благодарю высшие силы за то, что успела достать визитную карточку и спрятать ее в клатч. Потому что пальцы моего «мужа» находятся в непосредственной близости от пояса, и он бы обязательно обнаружил тайный подарок Рахимова.

Продюсер начинает заливать про песни, клипы и ротацию, и каково же мое удивление, когда Басманов назначает встречу в продюсерском центре через пару дней, давая понять, что сейчас Щедрин должен оставить нас наедине.

Но гораздо больше меня удивляют следующие действия этого непостижимого мужчины. Он вовлекает меня в танец! Медленный и томительный. Притягивает к себе еще ближе, не оставляя между нами ни единого миллиметра. От его касаний по телу бегут огненные дорожки, но они не сжигают страх, а плавят меня изнутри, оставляя вместо тела жалкую горстку пепла под ногами Басманова.

Не хочу танцевать, не хочу здесь находиться, меня ломает от желания сбежать, но я снова подчиняюсь, позволяю таскать меня из стороны в сторону, как будто бы у меня нет собственной воли.

Руки Басманова на моей талии, его напряженное тело прижимается к моему, он горячий, большой и сильный, а еще непредсказуемый и страшный. Никогда не знаешь – бомбанет или пронесет.

Раскрываю слипшиеся губы, чтобы задать волнующий меня вопрос:

– Зачем ты назначил встречу с продюсером? Меня здесь не будет в эти дни!

Он еще не ответил, а я уже знаю, что он скажет. Угадала по выражению глаз.

– Ты будешь. Ты будешь там, где я скажу, в то время, которое я укажу. – Приподнимает копну моих волос и позволяет им струиться по спине. Похоже на ласку. Но тут же зажимает шею ладонью. Жестко. Как только он умеет. Поворачивает мою голову за нее. Чтобы не отворачивалась, избегая его взгляда.

– Твой испытательный срок подошел к концу. Я тобой доволен и готов взять на постоянную работу.

– Что? – с губ срывается только жалкое короткое слово. Мои ладони, которые до этого покоились на лацканах пиджака Рамиля, становятся когтями коршуна, поймавшего жертву. – Мы так не договаривались. Я не хочу, я не согласна. У меня другие планы.

– Будь мы наедине, я бы закрыл твой болтливый рот, который произносит много ненужных слов. Бесполезно сопротивляться, девочка, ты же понимаешь, что это ни к чему не приведет. Лучше скажи, что тебе сказал Рахимов, – цедит сквозь сжатые губы, не позволяя меня трясти головой как припадочной.

Я не знаю, как это работает, но отчего-то я четко улавливаю подтекст последнего вопроса.

И у меня волосы на голове шевелятся.

– Так ты намеренно допустил эту встречу?! – мой голос дрожит, и я уже начинаю ненавидеть эту свою особенность. Что я за актриса такая, которая не может взять себя в руки?

– А ты думала, моя охрана так плохо работает? Действительно поверила, что до моей жены так просто добраться, тем более в свете последних событий?

– Получается... Ты меня использовал как наживку! Чтобы выяснить что-то!

– Не делай вид, что ты удивлена. Ты как раз для этого и нанята. Змеи повылезали из своих нор и показали свои головы и ядовитые языки. Но не все. Я хочу, чтобы ты побывала во всех нужных местах и засветилась перед всеми нужными людьми.

 – Это займет много времени, – оторопело смотрю на него.

 – О чем говорил Рахимов? – игнорирует мое смятение и требует ответа.

Но как ему сказать, что Амир назвал Роксолану шлюхой?

– Если задумала что-то скрывать, то не советую. Повтори слово в слово, о чем вы общались с Рахимовым, – напирает Басманов, стискивая меня до боли, а я отчего-то гружусь негативом, уплывая мыслями в дебри.

– Так, значит, вы просто отпустили его восвояси, а мне устроили выволочку? – пытаюсь докопаться до истины.

Мне отчего-то важно понимать свое место, как будто оно еще не показано мне десятком способов! Но зачем-то я загоняю себя в мысленную ловушку и хочу услышать искренний ответ, хоть он мне точно не понравится.

– Ты же не считала, что мы устроим свару на публике, напав на олигарха?

– То есть на меня напасть можно, потому что я никто? – вздергиваю подбородок и бегаю глазами по каменному лицу мужчины. Неужели он не понимает, что я хочу услышать? Неужели не видит, как мне больно быть никем? Той, чье мнение никого не волнует…

– Ты – моя собственность, знай это. Моя по договору. И перестань ныть, на нас смотрят. Только попробуй устроить истерику – горько пожалеешь.

Я не стала устраивать истерик. Не ныла, не плакала, не задавала ненужных вопросов. На банкете мы провели еще час. Мои глаза устали от вспышек фотокамер в лицо. Ноги – от каблуков. Шею саднило в тех местах, где ее сжимали жесткие руки бандита.

Кожа лица натянулась и болела от постоянной улыбки, которая словно застыла на моем лице, как приклеенная. К моей спине будто намертво припаяна рука Рамиля, а я едва держусь, напряженная и замершая в ожидании.

Что дальше? Куда мы поедем? Он заставит меня подписать контракт?

Будет ли он иметь юридическую силу? Может быть, у меня получится вырваться из клетки через какое-то определенное время? Месяц? Год? Я смогу воплотить свою мечту? Но как же прием в посольстве? Он назначен на одиннадцать утра, и Сашка будет ждать меня там… Бедная моя подруга, которая наверняка оборвала выключенный телефон.

– Я хочу позвонить подруге, – набираюсь смелости и требую у Басманова, когда мы оказываемся в его особняке поздно ночью после мероприятия.

Полумрак холла усиливает опасность, исходящую от темной, зловещей фигуры, стоящей в холле.

– Да пожалуйста, звони хоть президенту, – устало отвечает Рамиль, чем меня изрядно удивляет.

– Но…

– В чем твое замешательство? Ты выполнишь свою работу, не поедешь в Америку, как собиралась, но позвонить – это пустяк. Иди, звони, – кивает головой в сторону лестницы, по которой я должна подняться в спальню в сопровождении охраны.

По дороге в дом Басманова я подробно рассказала о разговоре с Рахимовым, а Рамиль молча слушал, постукивая по рулю пальцами и кивая головой. Теперь, скорее всего, он пойдет в свой кабинет, раскинет мозгами и решит, что делать дальше.

Мне нечего уже ему сказать, я измотана, выпотрошена эмоционально и просто-напросто хочу спать, но почему-то стою. Не зная зачем. Во мне всё еще теплится надежда, что происходящее – сон и я проснусь.

В глубине холла раздается звук открываемой двери. Скрип несмазанных петель больно бьет по барабанным перепонкам. Рамиль вскидывает голову и прищуривается, будто поджидает врага, но навстречу нам выходит древний изможденный старик, немного сутулый, тощий, на нем болтается одежда, он опирается на черную трость с белой костяной ручкой в виде хищной птицы.

Движется к нам медленно, дышит прерывисто, а трость мерно, гулко стучит по полу.

– Отец, зачем ты вышел? Почему не спишь? – Рамиль поспешно оказывается рядом с отцом и подхватывает его под локоть.

Нет, его голос не становится мягче и не сочится заботой о старом больном отце, он скорее недоволен, что отец выбрался в холл. Он обычно лежит? Чем он болен?

– Покажи мне эту девочку, – шепчет старик, смотря на меня впалыми глазами. Темные провалы на пергаментной коже. Жуткое зрелище. Старый беспомощный старик меня так пугает. Совсем ополоумела от нервов и страха.

– Здравствуйте, – всё, что я могу произнести, когда старик начинает меня рассматривать.

Почему он так стар? У него же достаточно молодой сын. Сколько Рамилю? Где-то сорок. Тогда, если он зачал его, допустим, в тридцать, то ему около семидесяти? Вполне возможный вариант, и ничего удивительного.

– Рак, четвертая стадия, – кашляет старик, обдавая меня гнилостным неприятным дыханием с острым запахом табака и лекарств. – Я слишком люблю свою трубку, а может, это расплата за все мои деяния.

Старик будто бы говорит сам с собой, но изучает меня цепким взглядом. Но что я могу сказать умирающему человеку? Я несильна в подобного рода разговорах. Помню, как у одной девочки в интернате умерла мать, а я, хоть и сама потеряла родителей, стояла в ступоре и молча смотрела, как другие бросились утешать, обнимать, говорить подобающие глупости. А я была так эмоционально холодна, что самой становилось страшно…

Чувствовать – больно. Как и привязываться. Лучше самой по себе, в одиночестве комфортнее. Не впускать никого в самое сердце, чтобы потом оно не кровоточило от потери.

И я молчу, потому что передо мной совершенно чужой человек. Навязанное общество в доме-клетке, куда я попала по собственной глупости.

– Она похожа, это правда, – наконец кивает старик, и вставная фарфоровая челюсть белеет между узких губ. – Но, Рамиль, ты уверен, что нужно идти на такой шаг?

– Поговорим в кабинете, – мой «муж» отправляет отца в кабинет, и тот медленно, шаркая ногами, удаляется.

– Поменьше его слушай, у него иногда путаются мысли.

Не комментирую, мне просто хочется уйти, потому что в комнате заветный телефон.

Но Рамиль делает ко мне шаг, а охранники исчезают так стремительно, как будто их стерли резинкой с бумаги. 

– Я провожу тебя наверх, – подступает еще ближе, и мне хочется завопить, до чего страшно.

Он хочет пойти со мной в мою комнату? Но зачем? 

– Позвонишь подруге при мне, – командует, когда проходим в комнату, которая, видимо, будет моим пристанищем.

Рамиль хлопает рукой по выключателю на стене, и спальня освещается золотым мерцанием. Уютная и небольшая, со стильным классическим дизайном. Двуспальная кровать, накрытая парчовым одеялом цвета охры, занимает центральное место. По бокам прикроватные тумбочки, на стенах картины с изображением дам девятнадцатого века и фруктов, тяжелые золотистые гардины плотно задернуты. Здесь сумрачно, прохладно, и тонкий приятный аромат наконец стирает из обонятельной памяти запах табака и лекарств.

Я начинаю становиться понятливее, молчаливее, проигрываю вперед разговор с Басмановым в мгновение ока и понимаю, что спорить бесполезно. Ведь он уже выдрессировал меня, как собаку Павлова, научил реагировать на свой голос и приказы.

Так, значит, никакой свободы слова и передвижений? Даже мнимой?