Роман Холодные пески Техаса глава Глава 44

Не выдерживаю. Нужно что-то сделать, поэтому накидываю халат и иду в столовую, думая, что там еще стоит неубранный стол. Иду по коридору, освещая себе путь экраном телефона. Дом кажется нежилым и ужасно пустынным. Впрочем, он такой и есть. В нем нет того, что есть в таких домах: скрипа половиц, аромата имбирных пряников, мерцания гирлянд, треска поленьев в камине. В нем нет ничего – только две одинокие души, причем одна из них еще и не здорова.

Столовая убранная, ничего не говорит о том, что совсем недавно здесь был накрыт стол для романтического ужина для двоих. Стою посреди комнаты, обняв себя руками, не зная, что делать дальше. В постель возвратиться не могу, я там просто завою, и ходить по дому ночью тоже не совсем хорошая идея. Отправляю сообщение Бетти, спрашивая, как дела. Но она не отвечает, по все видимости видит сотый сон. Но это меня радует – значит, все хорошо значит, они спокойно спят.

Решаю выпить чая, и поворачиваюсь, чтобы пойти на первый этаж и найти кухню. Передо мной стоит Хоук. Сонный, с взъерошенными волосами. Из одежды на нем только пижамные штаны, сидящие низко на бедрах, открывая мне вид на шикарный пресс и другие интересные вещи. Я пугаюсь, и шарахаюсь, ударяясь о стол. Хоук делает шаг ко мне, но я выставляю руку вперед, останавливая его.

- Все нормально, - очень тихо говорю, стараясь не смотреть на него.

- Ты че не спишь? – спрашивает мужчина, потирая лицо.

- А ты? – отвечая вопросом на вопрос.

- Переживаю, - честно говорит он. – Волнуюсь.

- Не стоит, ты не пострадаешь, - говорю, подхожу к окну. – Мне такое делали…

- Я не о себе, - говорит Хоук. Я слышу его шаги. Я чувствую, как он подходит ко мне и останавливается, прямо за моей спиной. Если бы я захотела, то могла бы откинуться на его грудь. Но я не хочу. - Я о Софи волнуюсь и о тебе… - я вздрагиваю. – Я тебя искал…

- Значит, плохо искал, я ведь никуда не пряталась, - отхожу, слегка задевая его плечом. – Мне не нужно было, ты должен был быть в тюрьме.

- Не должен, - он снова подходит ко мне. - Я должен был найти тебя. Я должен был видеть, как моя жена носит моего ребенка.

- Я не твоя жена! – восклицаю я, и тут же замолкаю. В доме могут быть еще люди, и они спят. – Я не твоя жена, - повторяю уже тише. – Что за больные фантазии!

- Робин, ты видела документ, ты сама поставила на нем подпись, - я открываю рот, чтобы сказать, что не помню этого. – И у меня есть видеозапись нашего венчания. Так что…

- Но зачем? – наконец-то я решаюсь задавать вопросы. Толи ночь сработала, толи усталость, толи волнение, но я готова вырвать из него хоть что-то. – Зачем та комната, с моими вещами, после всего? Зачем ты меня искал, после всего? Зачем ты женился,– показываю ушки зайца пальцами, - после всего?

- Именно после всего я это и сделал! Потому что не мог по-другому! – говорит Хоук и падает на диван. – Сядь!

- Не хочу! – пытаюсь противостоять я, но все равно сажусь под его мрачным взглядом.

- Молодец, - он не изменился. Все тот же подавляющий меня самец, все с той же самоуверенностью. – Давай сначала. Воспринимай, как хочешь то, что я тебе сейчас скажу. Только молчи.

- Говори, - я сижу на стуле, и стол является как бы разделительной полосой между нами. – Я послушаю.

- Ты, блять, не изменилась, - он хмыкает, и откидывается на спинку дивана. И начинает: - Мой отчим появился, когда мне было три или четыре. Мать была счастлива, и меня он тоже не обижал. Он был богат, появились дорогие игрушки, одежда, лучшая школа. Все было неплохо. Потом появился Габи, мы стали семьей настоящей. А потом у отчима начались проблемы. Мы не стали беднее, для нас ничего не изменилось в материальном плане. Изменился отчим. Он любил маму и брата, но нужно было на ком-то отыгрываться. И этой грушей для битья оказался я, - я встаю, и, отворачиваясь к окну, зябко поеживаюсь. Мои родители никогда меня не обижали, и мне тяжело представить, что ощущал Алекс в те времена. – Сначала я не понял, за что мне достается. Он унижал меня, я перестал устраивать его во всем: в одежде, стрижке, речи, оценках. Он просто придирался ко мне за все. Я стал бунтовать. У меня появились плохие друзья, я стал выпивать, были наркотики. Отчим принялся меня бить. Я мог бы дать сдачи, но боялся за мать – она его любила, как мне казалось. Это, - он показывает на свой шрам, - результат удара ботинком ручной работы, - Хоук ухмыляется. – Тогда наложили швы, а я ушел из дома. Мама нашла меня и пересылала деньги, когда бы я не попросил. Мы виделись и с ней и с Габи, пока я не попал в банду таких же подростков, как и я, и не попался на одном грязном деле. Меня арестовали. Во время допроса с адвокатом, конечно, следователь выяснил, что у меня крутая семья, прекрасное образование, и я умнее, чем все члены банды вместе взятые. Потом, после допроса и без адвоката, следователь предложил мне сделку. Оказалось, что наша группа была лишь частью большой группировки, боссом которой был один чувак из Вашингтона. Мне было сделано предложение: я остаюсь на свободе, но начинаю работать на полицию. Вот так я и стал кротом.

- Что? – я поворачиваюсь. – Это просто киношный бред какой-то.

- Ну, для тебя, быть может, а я жил в таких условиях очень долго, - он вздыхает и поеживается. – Пойду, оденусь, а ты не уходи, - говорит он, и уходит, оставляя меня одну.

Теперь уже я падаю на диван, завернувшись поплотнее в халат. Конечно, исключить все то, что он говорил нельзя, я прочитала достаточно детективов и посмотрела массу фильмов, но все же, это как-то…

- Продолжим, - я снова подпрыгиваю от неожиданности. – Именно тогда я тебя впервые встретил. Такая милая, мягкая, нежная. Твои глаза мне потом снились , - я фыркаю. – Правда. Я хотел тебя найти и нашел бы, но меня перевели в Хьюстон, потом мы работали в Мичигане. Как-то я приехал домой, зная что отчима нет. Зато там была моя мать с твоим отцом и еще с тремя ... Я не знал, что это твой отец тогда. Я просто был в шоке от того, что увидел. Он тоже меня заметил, и улыбнулся, глядя на то, как мою мать…

- Не надо, - я закрываю уши. Поле того, что пережила я, мне страшно представить, что чувствовала мать Хоука. – Пожалуйста…

- Это часть рассказа, Робин, - он садится рядом, но не настолько близко, чтобы касаться меня. – Я хотел остановить их, но увидел, что ей нравиться… Меня стошнило, и я помчался в туалет. Именно там я услышал выстрел. Когда я вернулся, отчим лежал на полу в луже крови, нигеров не было, а твой отец трахал мою мать. И ей это нравилось…, - меня передергивает. – Это потом я понял, что к тому времени она уже была не в своем уме. И когда я это понял, то решил, что отомщу твоему отцу, уничтожив его жену. А потом я узнал, что у них есть ты…

Закрываю глаза, хотя хочу закрыть уши. Я не могу переживать пережитое снова. Я не хочу опускаться в пучину ужаса, но Хоук тащит меня туда за собой…

- Я остался один. Без денег, и постоянного дохода. Мать в психушке, причем в муниципальной, где отец – не знаю, брата забрал его дед. Как оказалось, и дом был заложен за долги. Я попытался оформить опекунство над матерью, и получить хоть небольшую сумму из завещания отчима, но был неприятно удивлен, - он хмыкает. – Оказывается, меня не существует, и никогда не существовало. Мой отчим, узнав, что я занимаюсь нехорошими делами, уничтожил всю информацию обо мне. Как ему это удалось, не знаю, но я узнал и то, что у меня даже страхового номера нет. В общем, я был одинок, зол и молод. И тогда я пустился во все тяжкие, чтобы добраться до дочери Боррегара. Я пошел к деду Габриеля, и предложил: либо он мне дает достаточно крупную сумму, либо я расскажу, что на самом деле происходило в семье Рейнольдсов. Журналисты с удовольствием меня выслушают, и на завтра весь бизнес мир будет знать, что происходило за закрытыми дверями. А это удар по рейтингу и репутации. Стефан недолго думал. Он выписал мне чек, и сказал, чтобы я больше не показывался на глаза Габриелю и ему. Не так давно он умер, не оставив после себя ни цента брату, написав в завещании, что сыну шлюхи достаточно того образования, что он получил, - я качаю головой. Все-таки мое решение не пойти по стопам отца было самым правильным жизни. Хоук встает, и подходит к окну. – Выпить не хочешь? – спрашивает он.

- Тебе нельзя, - я машу головой.

- Я у тебя спрашиваю, - он смотрит на меня. Я отрицательно качаю головой. – Как хочешь. Я продолжу, - он выдыхает и трет лицо. – Дальше была битва с жизнью. Я был в банде, я развивал бизнес, я сходил с ума от ненависти и злости, особенно после посещения мамы. Он не узнавала меня, кричала, царапалась. Это было ужасно, еще и потому, что условия содержания были отвратительные. Первые мои реальные деньги ушли на перевод ее в другую клинику. Меня затягивала банда, и тогда я вышел из нее, договорившись, что буду содержать семью убитого в перестрелке одного из наших. Это было чистым везением. Если бы узнали, что я внедрен, от меня бы ничего не оставили.

Я освободился от банды, но вести честно бизнес нелегко, и я создал свою, небольшую организацию. Мы не занимаемся убийствами, торговлей людьми, насилием. Мы торгуем наркотиками, металлом, оружием. Вернее торговали. У меня клубы, сеть кофеен, гостиницы, заправки. В общем, я смог подняться до вашего уровня, к сожалению не так быстро, как хотелось. Наверное, именно ненависть мне помогла стать тем, кем я стал. Она меня и уничтожила, - он вздыхает, и снова садится, но уже на другой диван. – А теперь начинается самое интересное, - я чувствую, что он внимательно смотрит на меня, но упорно не реагирую. У меня внутри клокочет вулкан, оживший после фразы «самое интересное», и мне большого труда стоит сдержаться, чтобы не сказать что-нибудь такое, что приведет к отказу помочь Софи. – Я появился из ниоткуда. В бизнес кругах никто меня не видел, никто не знал, кто я, где моя семья. Мне помогли дотереть данные обо мне, и я появился чистенький и свеженький, как младенец. Твой отец был в восторге от молодого, подающего надежды бизнесмена. Когда я предложил контракт, он не сомневался ни секунды. Но мы не виделись. Все вопросы решал Аксель, - я дернулась, вспоминая медовоголосого датчанина. – Но главным заданием датчанина было вытащить тебя в клуб. Он не знал, зачем. Он сделал то, что я ему велел, - хочу встать и уйти, но понимаю, что он не отпустит, пока не скажет все. Понимаю, что после его монолога мне будет больнее, чем было, что я пожалею, что вообще его слушала. – Я встретил тебя в зале, и сразу узнал – Аксель описал, в чем ты одета, но не сразу узнал в тебе ту нежную пышечку. Ты стала другой, яркой, уверенной в себе, девушкой со свирепым взглядом.

Я привык, что мне все подчиняются, стоит глянуть на них, но ты с первых минут стала противиться. Ты сопротивлялась, устроила бардак, испортила вечеринку. Ты билась, как Валькирия, и, если бы была мужчиной, не думаю, что мои ребята справились бы, - меня накрывают воспоминания и дрожь. Я помню, что пережила, благодаря его ребятам, и это не самые лучшие воспоминания. – Я не знал, что они избили тебя, ведь я запретил им тебя трогать. Я не знал, что они закрыли тебя в подвале и забыли о тебе. У меня были дела, и когда я вернулся, они не сразу поняли, о ком я говорю, когда услышали вопрос: «Где она?» Скажу честно, твое состояние меня шокировало, и я был готов отнести тебя на руках, но я рискнул, и увидел в тебе то, что так бесило меня, выводя из себя: - твою свирепость, твой стержень, твою волю к жизни и к победе. И я решил, что сломаю тебя. Просто потому, что ты упиралась, противилась, злила меня. Ты подчинялась только во время секса, и то не сразу, а после смотрела своими глазищами, как волчица: свирепая и ненавидящая. Ты сводила меня с ума. Я не думал ни о чем, только о тебе. На совещаниях не слышал ни одного выступления, перестал водить машину. Я заболел тобой. Ты выводила меня из себя своей упертостью и стойкостью. Я хотел тебя постоянно, ходил со стояком, как подросток. Я делал все, чтобы ты сорвалась, чтобы сломалась. Я надеялся, что ты залетела, и снова не мог о тебе не думать. Я ненавидел и обожал тебя в одно и то же время. Я балдел, когда видел, как ты кончаешь. От твоих криков я хотел тебя еще больше. Меня это бесило, и я наказывал не себя, а тебя. Мне казалось, что, если ты сломаешься – это принесет мне облегчение. Но ты не ломалась, блять, а мне становилось все тяжелее. Я сорвался тогда, с ремнем, - я не замечаю, что по щекам текут слезы. Не замечаю, что уже заметно трясусь. Мне больно, мне гадко, и, как бы ни было ужасно, я жалею Хоука. Ведь тогда я тоже им болела. – А потом был Вегас.

- Не надо, - шепчу, не поднимая глаз. – Пожалуйста.

- Нет, - он подходит ко мне, присаживается возле меня, беря мои ладони в свои. – Я хочу рассказать до конца.

Вырываю руки и встаю. Подхожу к окну, и смотрю в него. Оттуда, как из зеркала на меня смотрит заплаканная большеглазая девушка, с уставшим лицом. Я чувствую, как горит кожа на лице, мне хочется прижаться щекой к холоду стекла. Но кладу на него только ладони. В отражении появляется Хоук. Он не подходит, но стоит недалеко.

- Я знал, что это тебя добьет, и, как садист и мазохист в одном лице ждал того, что произойдет, - мне хочется остановить его. Просто сказать, чтобы он заткнулся, но я не могу. Потому что любопытство засело где-то там, в уголке и ждет, что же будет дальше. – Я пригласил Линду. Она по девушкам, она в БДСМ сообществе, и, я вдел вас в клубе. Ты ей тогда понравилась, - меня передергивает. – А вот идея позвать Итана была спонтанной. И я о ней пожалел сразу же, но было поздно. В ту минуту, когда ты взяла его в рот, - я всхлипываю. Я не готова была вернуться в тот день, но моему мучителю все равно, - я понял, что не отпущу тебя, чтобы не случилось, что ты должна быть моей, что люблю тебя. Что сделал самую большую ошибку в своей жизни. Но самое главное, я понял, что ты никогда меня не простишь, - я резко разворачиваюсь. – И тогда пришла идея с венчанием. Я был уверен, что ты помнила все, потому и искал тебя по новому имени, - я молчу. Если только начну говорить, то не остановлюсь, пока не задушу его своими руками. – В общем, мы обвенчались, хоть ты и рыдала. Потом ты отключилась. Я с ужасом ждал твоего пробуждения, понимая, что твой срыв просто так не пройдет, и я, возможно, добился того, что уничтожил тебя. Но теперь мне этого не хотелось, - качаю головой. Слишком много информации, слишком много боли, и не только моей. – Я решил, что нам лучше объясниться в машине. Ехать нам предстояло по пустынной местности, и вряд ли бы ты захотела уйти посреди нее. А я готов был тебя отпустить. На время, - он замолкает, и я вижу в стекле, как он запрокидывает голову. Большой, идеально сложенный, но сломанный, как и я. – Ты меня восхитила, когда сдала в полицию. Ты осталась такой же сильной и свирепой. А вот я сломался. Я мучился, не видя тебя в зале суда, я попросил моих людей найти тебя, но ты уже тогда пропала. Ты шокировала меня тем, что оплатила содержание матери. Это были худшие года в моей жизни. Та комната… Мне пришлось распустить свою организацию, потому что надо мной начали смеяться мои люди. Приехал Габи с Саванной, а потом мама пришла в себя. Вот так, в один момент, она стала нормальной, - я поворачиваюсь к нему, не веря своим ушам. Он кивает. – Мне позвонили, пригласили к главному врачу. От то и рассказал мне, что лечение можно прекратить, и маму можно забирать домой. Она сейчас в кругосветном круизе, - я хочу задать вопрос, но он перебивает меня, - и да, с ней есть врач. Мама рассказала мне всю историю с отчимом, Лэнгом и твоей матерью. Я проклинал себя, но… Робин, просить прощения я не стану, - я ахаю. – И не воспринимай это, как исповедь. Я просто рассказал тебе, зачем женился, зачем искал, зачем это все. Просто это я. Я такой. Возможно, болен, но болен тобой. Думал, что излечился, но нет. Стоило тебе появиться… Я сначала обрадовался, но потом был готов тебя убить за то, что ты стояла такая уверенная в себе, сильная, независимая. И, если бы не Софи… Вот так, - он разводит руками. – Я все сказал. Пойдем, - он протягивает мне руку, а я шокировано смотрю на него.

- Алекс, пожалуйста, - я помню, что обещала делать все, что он захочет. Но не думала, что так сразу. – Я не могу сейчас. Просто не в состоянии, пожалуйста.

- Ты о чем? – спрашивает он, а потом приподнимает брови. – Робин, я мудак, конечно, но не настолько. Нам просто нужно поспать. Секс подождет. Пойдем, уже три утра.

Я следую за ним, словно за поводырем. Все еще в шоке от услышанного, уставшая, я потерялась в пространстве и мне необходим ориентир. Пусть и такой странный, как Хоук.

Мы поднимаемся на этаж, и я иду в комнату, которую мне выделил хозяин. Но делаю два шага, когда мужчина перехватывает меня, обнимая за талию. Это очень неожиданно, ноги заплетаются, и я падаю спиной ему на грудь. Радует то, что я почти падаю – это отвлекает от ощущения быть прижатой к его телу.

- Что ты делаешь? – шепчу, но вырваться не пытаюсь. – Ты же обещал…

- Я не хочу, чтобы ты оставалась сейчас одна, - тихо говорит мне в затылок Хоук. – И сам не могу быть один. А нам нужно отдохнуть.

- Это плохая идея, - теперь пытаюсь вырваться, но он крепко держит. – Не думай, что я куплюсь на то, что ты стал другим, что сожалеешь, что соскучился. Я знаю тебя, возможно хуже, чем другие, но достаточно.

- Я не стал другим. Поэтому и говорю тебе, что хочу, а не прошу тебя войти в мою комнату и лечь в мою постель, - не отпуская меня, мужчина делает шаг к своей комнате, и открывает дверь. – Пойдем, так будет лучше.

- Алекс, - перестаю сопротивляться. – Мне нужно побыть одной, подумать.

- Подумаешь завтра, - мы оказываемся внутри. – Я буду в больнице, ты будешь одна.

- Завтра я буду с вами, с тобой и Софи, - приложив усилия, стягиваю с себя его руку. – Тебе нужна будет поддержка, - разворачиваюсь к нему лицом. – А Софи нужна буду я.

- А кто тебя поддерживал, когда тебе такое делали? – мужчина подходит к достаточно большой кровати, откидывает одеяло и приглашает меня лечь. Машу головой, но делаю то, что он хочет.

- Бетти, - отвечаю, и ложусь, не снимая халат. Знаю, что будет неудобно, и во время сна пояс развяжется, но раздеться не решаюсь. – Она со мной с рождения Софи, и, надеюсь, так будет и дальше.

- Конечно, - Хоук ложится рядом, но, благодаря габаритам кровати, мне не касаемся друг друга. – Кто я такой, чтобы лишать тебя подруги, а ребенка няни.

- Твоя доброта меня пугает, - честно говорю, отворачиваюсь от него. – Даже слишком пугает.

- Я не добрый. Я жестокий и холодный. Моя злость утихла, ненависть прошла, остался только скверный характер, но с ним я бороться не стану, - он шевелится. – Спокойной ночи, Робин.

- Угу, - я не уверена, что засну. В голове кавардак, но это уже привычно, когда Хоук рядом. Но этот кавардак не дает мне расслабиться. Я даже уверена, что не смогу заснуть. Но мозг думает иначе, и я отключаюсь. Не засыпаю, а именно отключаюсь, и включаюсь только тогда, когда меня будит Хоук.

- Робин, пора вставать, - я слышу голос, и с трудом разлепляю веки. Вижу мужчину, стоящего в дверном проеме. Он уже одет в обычную одежду: джинсы толстый серый свитер. – Проснулась? Отлично. Твои вещи доставили из гостиницы, они в твоей комнате.

- Как? – охрипшим ото сна голосом, спрашиваю я. – Каким образом ты забрал мои вещи?

- Не только твои, но и Софи и Бетти. Давай ты потом спросишь, - он показывает на часы. – Я дал тебе поспать, но у нас час остался, - я вскакиваю с кровати, не обращая внимания на то, что полы халата разошлись, и Хоуку открылась интересная картина. – Час, - тряхнув головой, мужчина выходит из комнаты, а я мчусь в душ, чувствуя, что ее больше устала.

Ровно в девять мы появляемся в кабинете у лечащего врача, где я оставляю Алекса. Сама иду к Софи, не забыв зайти по дороге к Питеру. Желаю ему удачи, обнимаю его маму, и иду к Софи, пытаясь не завидовать тому, что у Питера все будет хорошо. Ему повезло, его мама забеременела до того, как Питер заболел. Но, думаю, что она это сделала в первую очередь, если бы нужно было. Она хорошая мать, не то, что я. Я не хочу рожать запасного ребенка. Это неправильно. Ребенок должен быть любимым и желанным, а не биоматериалом. Я в ужасе от себя, я в ужасе от того, что так поступаю с Софи, но не могу смириться с таким выходом из ситуации. Да и у Софи быстро острый лейкоз, и я бы все равно не успела бы выносить другого ребенка. Напряжение и усталость проходят, когда я вижу улыбающуюся Софи, и Бетти, пьющую кофе. Мы болтаем минут десять, я пересказываю подруге рассказ Хоука, на что та говорит:

- Я его понимаю, - удивленно смотрю на нее. – Ему сломали жизнь, и он зациклился на этом, не замечая, как высоко поднялся, какие возможности ему отрылись. У него был идефикс – отомстить. А потом… Потом он влюбился, и не смог себе этого простить. Полюбить врага, представь, как это тяжело.

- Представляю, - говорю я, и понимаю, какую оплошность допускаю, смотрю на Бетти.

- Ты его до сих пор любишь? – тихо спрашивает она, поглядывая на дверь.

- Нет, - качаю головой, но она слишком пристально смотрит на меня. – Не знаю. Но знаю одно, простить я его не смогу. Никогда.

- Сможешь. Я думаю, он сделает все, чтобы ты простила, или хотя бы смирилась, - Бетти собирает сумку. – Я вечером приду и сменю тебя.

- Нет. Отдыхай. Тебя заберет водитель и отвезет в дом Хоука. Прислуга предупреждена, - она делает губами звук «О». – Там одной из комнат уже твои вещи. Пока так, потом разберемся.

- Не плохо, - Бетти целует меня в обе щеки, я говорю ей номер машины и мы прощаемся до следующего утра.