Роман Холодные пески Техаса глава Глава 26

«Я сказал, ты делаешь», - эта фраза звучит у меня в ушах, как смертный приговор. Теперь я понимаю фразу горничной о послушании. У Хоука явно есть много возможностей принудить к этому. Но меня ему сломать не получится.

В этот раз я плачу, я рыдаю, сидя в углу комнаты. Мне принесли обед, но я не притронулась к нему. Во рту все еще привкус его семенной жидкости, сколько бы не чистила зубы. Чтобы не чувствовать на себе его запах, я снова приняла душ и переоделась. Не помогло…

«Ты, кстати, в розыске», - он бросил это так, между прочим, да и я не сразу отреагировала. И это хорошо – лишняя радость тогда могла бы оказать мне плохую услугу. Не хочу доставлять удовольствие Хоуку своими несбыточными мечтами.

Не надейся. Делай то, что я сказал, и, может быть, только я буду тебя насиловать, - вот то, что я вынесла с сегодняшней «встречи». А еще боль, унижение, стыд, безысходность. Он абсолютно легко и безнаказанно сделал то, что хотел со мной, и спокойно ушел. Может быть в офис, может в клуб, а возможно и на встречу с моим отцом. Папа будет рад встрече с Александром Хоукингом – он любит и уважает людей, добившихся всего самостоятельно. У него не было такой возможности – за него работало имя. И это всегда угнетало и давило на Лэнгдона Боррегара в бизнесе. В то время, когда другие радовались бы таким возможностям, папа всегда радовался трудностям – преодолевать их – лучшая задача.

У меня замирает сердце, но в тело наоборот возвращается жизнь. Я тоже смогу преодолеть все трудности. Я ли не Робин Боррегар, дочь Лэнгдона и Дианы Боррегар?

Запала хватает минут на пять, после чего я снова плачу. Не так-то легко осознать произошедшее, а уж о том, чтобы продумать последующие шаги вообще пока не может быть и речи. Я за день перенесла столько унижения, сколько не переносила за всю жизнь. Чувствую себя разбитой как физически, так и морально.

С трудом заставляю себя выползти из угла, и забраться на огромную кровать. Накрываюсь одеялом с головой, и через время засыпаю. Так во снах и ленивом бодрствовании проходят четыре дня, за которые Хоук не появляется. Судя по всему, он не приходит домой.

Из комнаты меня не выпускают – не разрешил хозяин. Говоря « хозяин» горничная опускает глаза и краснеет. У меня закрадываются предположения, что она не только убирает помещение.

- Можно мне хотя бы телевизор? – спрашиваю, понимая, что мои надежды тщетны.

- Нет, - она машет головой. – Хозяин не давал таких распоряжений.

- Послушайте, я всего лишь телевизор прошу. Ни телефон, ни компьютер. Простой телевизор. Можно старый, - я прошу, но натыкаюсь на отстраненное лицо девушки. – Я здесь сдохну! Хотя бы журналы или газеты принеси! – требую я.

- Скоро приедет хозяин, попросите у него, - говорит девушка, и выходит за дверь, не забыв ее закрыть. Но есть надежда, что рано или поздно она забудет ее закрыть, и тогда я смогу сбежать. У меня должна быть хоть какая-то надежда.

***

Четыре дня я нахожусь в информационном вакууме. Я схожу с ума от того, что не знаю, на какой уровень вышли мои родители в поисках. Я не представляю, что они сейчас переживают, не зная где я, и что со мной произошло. Я уверена, что Аксель рассказал им историю о том, что в ресторане я пошла в дамскую комнату и после он меня не видел. Не станет же он рассказывать о клубе и о Хоуке. А может… Может Акселя уже нет… Хотя нет. Вряд ли. Он хорошо сыграл свою роль обольстителя. У него получилось очень органично. А значит и полиции он так же артистично рассказал обо мне.

Я пытаюсь вспомнить все, что произошло в тот злополучный день. Время у меня есть, поэтому я вытягиваю из памяти каждый свой шаг, каждое слово, каждую мысль. Я вспоминаю, где мы были, и где находились камеры видеонаблюдения. Благодаря им, можно отследить наше свидание с Акселем до секунды. Если Хоук или его люди не очистили память оборудования.

Цепляюсь за фразу Алекса о том, что он все потерял. Судя по всему, он и многое нашел. Только странно, что он живет в доме отчима.

В голове не то, что каша – просто крем-суп какой-то. Я пытаюсь привязать пропажу Санни, но у меня снова ничего не выходит. « Очень богатый» брат не выходит из головы. Кто из них? Александр или Габриель? С другой стороны, Хоук слишком естественно отмахнулся от меня, когда я задала вопрос о Санни.

Мысли крутятся одна возле другой – мне не хватает бумаги и ручки, чтобы хоть как-то их систематизировать. Но просить у горничной бессмысленно. Она снова ответит, что только хозяин может давать распоряжение. Словно я напишу письмо и отправлю его голубиной почтой.

Эти размышления хоть как-то « раскрашивают» мое заточение. А еще рассматривание деревьев за окном. Наблюдение за его людьми, постоянно снующими по двору, и громко смеющимися.

- Вы снова у окна, - в комнату заходит все та же горничная, неся мне обед. – Хозяин будет недоволен.

- Мне все равно, - отвечаю, не поворачиваясь. – Можешь унести это, я не голодна.

- Хозяин приказал следить за вашим питанием, - недовольно говорит девушка. Я вижу, что уход за мной ей особой радости не доставляет. Как, впрочем, и ее появление в этой комнате.

- Мне плевать, что он тебе приказал. Есть я не буду, - мой протест начался в тот ненормальный день, когда… Я стараюсь не вспоминать тот день. Стараюсь забыть о том, как реагировала на Хоука, о том, что чувствовала, и что хотела почувствовать. Я боюсь его возвращения, и надеюсь, что он насытился и больше меня не захочет. Но… Его появление сводит на нет все мои надежды.

- Пошла вон, - я не заметила, как открылась дверь, и в комнату вошел мой мучитель. Резко разворачиваюсь и вижу перед собой человека несущего тьму в мою жизнь. И он вызывает у меня шквал эмоций, и призрение в нем отнюдь не на первом месте. Алекс снова надел костюм. На этот раз темно – серый, скорее графитовый, мелкую, почти незаметную полоску. Он явно пошит на заказ. Наверное, все его костюмы вышли из-под машинки одного портного, и стоят не одну тысячу, потому что сидят они на его крупном теле безупречно. Костюм оттеняет рубашка цвета слоновой кости и серый галстук. Он словно сошел со страниц графического романа о гангстерах тридцатых годов, пусть даже выглядит вполне современно.

Девушка бесшумно проскальзывает мимо Хоука, и закрывает за собой дверь после едва заметного движения головой ее хозяина. Мне хочется сказать, что он неплохой дрессировщик, но я молчу, и только смотрю на него, испытывая затруднения с дыханием. А потом и вовсе забываю, как дышать, когда он говорит:

- Раздевайся.

Он смотрит на меня, выжидающе и устрашающе, но я нахожу в себе силы сказать:

- Нет.

Совсем короткое слово, одно из самых коротких, но я вкладываю в него всю гамму чувств, собранных за время, пока его не было.

- Я, смотрю, прошлый урок ты не усвоила, - Хоук наклонил голову, и смотрит на меня хищным взглядом. Мне кажется, что если бы его воля, он бы порвал меня на маленькие кусочки, ровно так же, как ястреб поступает со своей жертвой. – Плохая девочка, - он делает шаг ко мне, окружая ледяной аурой.

- Не приближайся, - мой словарный запас остался там, за дверями клуба. Страха нет, есть растерянность и потерянность. Хоук успешно этим пользуется.

- Робин, - он качает головой. – Не стоит угрожать, когда знаешь, что заведомо проиграла.

- Я не угрожаю, - не двигаюсь. Постепенно попадаю под его влияние и ауру. Слышу аромат его парфюма, и окунаюсь в воспоминания. Тогда, ранней осенью, от него пахло ровно также. – Я предупреждаю.

- И что ты мне сделаешь? – он уже стоит рядом со мной. Я поднимаю голову, смотрю ему в глаза, а потом…

Хоук хватает меня и бросает на кровать. Вот так, берет и швыряет, как в фильмах времен немого кинематографа. Я не успеваю даже моргнуть. Пытаюсь подняться, но оказываюсь прижатой к кровати его коленом. Сильно прижатой.

- Больно, - возмущаюсь, пытаюсь столкнуть его, оттолкнуть, но он не обращает внимание. Наклонившись надо мной мощной глыбой, он развязывает галстук. В другое время я бы залюбовалась его точными и реально сексуальными движениями, но не сейчас. Верчусь, в надежде вырваться, но он только сильней давит.

- Что ты делаешь!? – мне уже тяжело вдохнуть. – Ты сейчас меня раздавишь, - бью его, но…

Галстук он развязывал не просто так. Я это понимаю тогда, когда он захватывает мою руку, и тащит за нее к изголовью кровати.

- Отпусти меня, - кричу я. – Отпусти, что ты делаешь, придурок! Ты охренел, животное! Оставь меня в покое! Мне же больно!

Хоук словно и не слышит моих воплей. Он, как машина, делает свое дело и, как бы я не вырывалась, ни кричала, не билась – все равно оказываюсь привязанной к изголовью его галстуком. Я могу дергать руками, могу поднять их.

- Так лучше, - говорит мой мучитель, и поднимается с кровати. – Ты знаешь, что ты слишком дерганная?

- Ты ненормальный? – дергаю руками. – Отвяжи сейчас же!

- А то что? – он ухмыляется и снимает пиджак. Под ним оказывается жилет, который он тоже расстегивает, глядя на меня. – Сама отвяжешься? Руку себе отгрызешь? Что?

- Ненавижу! – рычу я, и отворачиваюсь. Не хочу смотреть на его идеально тело.

- Я к тебе тоже любви не испытываю, - слышу я над собой. – На меня смотри!

- Да пошел ты, - рычу ему в ответ, и поворачиваюсь. Зря. Он полностью обнажен, и возбужден. Хоук подходит к кровати, становится на нее на одно колено, и я снова отворачиваюсь, чтобы не видеть его здоровенный член.

- Сейчас ты пойдешь, - говорит мужчина. – Урок номер два.

Он хватает меня за горловину футболки, и рвет ее одним движением. Я замираю, а потом начинаю брыкаться. У меня небольшая грудь после того, как я похудела, поэтому, достаточно часто я не ношу бюстгальтер. Особенно когда нахожусь дома. Вот как сейчас.

- Не надо, - в ужасе смотрю, как Хоук раздвигает половинки топа. – Пожалуйста.

- Спесь прошла? – мужчина проводит пальцем от горла по грудине, а потом по ложбинке между грудей. – А что так?

- Я не хочу, я не могу… - он накрывает своей большой рукой грудь, а большим пальцем проводит по соску. Дергаюсь. Замираю.

- Твое тело говорит о другом, - он ухмыляется. – А если я сделаю так, - его голова наклоняется, и я слишком поздно понимаю, что он будет делать. – Да-да, Робин, и ты уже готова говорить о другом.

- Нет, - выдыхаю, пытаюсь абстрагироваться от того, что чувствую. А я чувствую его губы на соске. Он ласкает его языком, перекатывает, убивает меня. Сознание не хочет отключаться, тело берет верх, чувства, нервные импульсы.

Я все еще пытаюсь сопротивляться. Хоук сильнее. Опытнее. Его руки, губы делают такое, какого со мной еще не делали. Он не груб, но и нежным назвать его трудно.

Его рука оказывается у меня в трусиках – я сжимаю ноги.

- Раздвинь, - он не поднимает головы от моей груди, но голос его звучит угрожающе.

- Нет, - почти шепотом я пытаюсь все еще противостоять, собирая все силы.

- Я говорю, ты делаешь, Робин, - он поднимает голову. Прядь волос упала на глаза, которые пылают . Голос Хоука хриплый. Это меня просто добивает.

- Сукин сын, - шепчу я и делаю то, что он требует.

- Вот так бы сразу, - он ухмыляется, снова, и, держа мой взгляд, запускает руку в трусики. Дергаюсь от ощущений. – Хм, птичка, а говоришь, что не хочешь, - дальше он делает то, что меня просто заставляет забыть, как дышать: он подносит пальцы, которые были у меня в трусиках к своему рту и облизывает их. – Хороша, киска, - шепчет он, и я не знаю о ком или о чем он говорит. – Робин, тихо, - смеется, - Ты сейчас сгоришь. Не думал, что дочка Боррегара такая девственная, - он не говорит слово «чистая», да и я никогда себя такой не считала.

- Была, - со стоном выдыхаю я, когда его пальцы снова ласкают там, внизу. Не замечаю, как оказываюсь без брюк, без трусиков. Я просто вся там, в сосредоточении всех чувств. Там, где клитор. Хоук слишком опытный. Он делает так, что я забываю, кто я, что здесь делаю, что он враг, мучитель. Он заставляет хотеть себя. И я хочу.

- Похер, - он шире разводит мои ноги, и располагается между ними. – На меня смотри.

- Нет, подожди, - я немного прихожу в себя. – Презерватив.

- Нет, - отрезает он.

- Я не знаю, где ты был и с кем, - пытаюсь оттолкнуть, но он крепкий и сильный.

- Я чист, - проводит рукой по моей ноге. – Как и ты, птичка. Смотри на меня, - последняя фраза сказана низким хриплым голосом. Я слушаюсь. « Последний раз», - обещаю себе.

Медленно входит, выходит, растягивает меня под себя. Дергаю руки, выгибаюсь, какое-то новое ощущение зарождается внутри, оно заставляет дышать чуть шумней, заставляет двигаться в одном темпе. Глаза Хоука темные, как черный шоколад, почти черные. Он смотрит так, словно готов сожрать меня. И он сжирает. Его движения сильней, жестче, его кожа соприкасается с моей, и я горю. Не замечаю, как начинаю постанывать, приближаясь к чему-то такому…такому…

- Давай, Робин, - он поднимает мою голову, и мы смотрим друг другу прямо в глаза. – Ты же хочешь, - еще сильней. Боли нет. Только желание. Оно нарастает. – Не закрывай! – рычит он, и я кончаю. Оргазм накрывает, чувствую шум в ушах, слышу свои стоны, чувствую, как Алекс изливается в меня. Ощущаю свои спазмы. Падаю…

- Я говорю, ты делаешь, - смеется Хоук, проводит языком по моему телу, разгоряченному и дрожащему. – Повторим позже.