Роман Девочка стального магната глава Глава 74

Шолохов меня не отпускает. Только на телефон свой отвечает насчет проходок высокопоставленным гостям. А у меня есть минутка, чтобы ответить на смс. Бросаю взгляд в телефон, а там уже сообщение от Женьки.

«Хай, бейба! Я уже еду! Купила тухлые помидоры! Вдруг народ забудет, как нужно встречать будущую звезду. А после премьеры закатим вечеринку. И Толю твоего возьмем. Зажжем, подруга!».

Мне уже страшно. Хотя идеи подружки—сожительницы всегда меня пугают до дрожи.

О чем ей и пишу с тихой улыбкой. И телефон тут же отбирают.

— Ты должна страдать! А не портить грим своей улыбкой! — орет мне в лицо Шолохов, пихает гаджет обратно и марширует к рубке свето-режиссера.

Ладно хоть не забрызгал ядом. Он может. Хотя, надо признать, когда смеется, он становится почти красивым.

— Мне кажется, ты ему нравишься, — Толя. Отлепляется от стены и подходит близко. — Он орет так эмоционально только на тебя.

— Ты просто давно не был на его занятиях. Там он не только орет, но и кидается стульями.

— О, Боги, — смеется Толя и проникновенно смотрит мне в глаза. Ну, давай, вот именно сейчас самое время. — Как ты выжила?

— Мне не привыкать к тирании.

— Отец, — улыбается он, и вот здесь я не могу соврать.

— Мужчина.

— Оу, — поднимает он руку к голове, как обычно делает, но вспоминает про лак и смеется в кулак. — Черт… Я был уверен…

Уверен, что я девственница. Кто бы сомневался.

— Это проблема? Теперь ты не ждешь моего «да»?

— Да, нет, — неловко смеется он, — просто я бы был настойчивее и уже бы ждал другого «да». Нина, послушай…

— На сцену! Толя! Перед спектаклем в душ. И ручкой поработать. Не хватало, чтобы зрительницы на твой стояк смотрели, а не на сцену.

— Деликатность — это не ваше, Костя.

— Да я деликатен как никогда! Иначе бы сказал, что уже собираюсь сварить твои яйца, чтобы ты их к Пермяковой не подкатывал. На сцену я сказал!

Сцена. Сцена. Сцена. Зритель требует хлеба и зрелищ. А мне хочется стать достойной их внимания. Но эта роль...

Я не хотела ее. Уж слишком мне близка героиня. Я чувствую ее терзания. Боль. Страх.

Да, со сцены кажется, что я вжилась в эту роль, с первого раза понимаю поставленные режиссером задачи. Только вот… Это не игра. Я и есть бесприданница. Оскверненная и убитая. Самое легкое в этой роли умирать. Быть подстреленной тем, кому я не досталась. Тем, кого опозорила своим выбором мужчины.

Тем, что стала предметом жребия.

И только падая в нишу в сцене, имитирующую воду, мне кажется, я бы могла побороться. Чуть вильнуть в сторону. Не дать себя убить и прыгнуть в реку сама. Уплыть и действительно начать жить с нуля.

Наверное, потому что в отличие от героини я даю себе шанс отмыться от ментальной грязи. В отличие от героини я хочу жить.

Зал взрывается аплодисментами и я, лежа на матах, в темноте, улыбаюсь. Реву, что в первый раз в жизни я сделала что-то по-настоящему достойное.

Чувствую на запястье захват и дергаюсь.

— Пока никто не слышит, я скажу, — в темноте голос Шолохова звучит горячим шоколадом. — Ты эту роль как будто через себя пропустила. Просто неподражаемо.

— Пока никто не слышит, я скажу. Вы — великолепный учитель.

Его пальцы на этих словах сжимаются крепче, стискивая кожу. Но в следующий миг он вытягивает меня из-под сцены, бросает последний взгляд и пропускает вперед. Чтобы я поднялась на общий поклон.

И там, в шуме оваций и слепящем свете прожектора я вижу силуэты. Мама, папа, Женя. Такая же разгильдяйка, но мужиков не таскает, за что ей моя благодарность и стряпня.

И ощущая смутное волнение, бегаю глазами по залу, чтобы уловить еще один силуэт. Но глупости.

Такому человеку нечего делать в Новосибирске. Тем более нечего делать в театре. На спектакле бывшей невесты, что поступила не так, как он хотел.

И это хорошо, потому что он мог все испортить. Ведь в памяти до сих пор живо, как он испортил мой первый поход в театр. Уничтожил в корне радость членом, что пихал в рот.

В гримерке ликование. Все рады закончить рабочий день, а на меня опускается тьмой тоска.

Возможно, потому что я все еще чувствую боль бутафорского выстрела.

Он как нить, связующая прошлое и настоящее. И я до сих пор помню ту боль, что я никому не показала.

Помню, что просто, как человек, получивший ранение, но не сразу его осознавший, заморозила сознание. Ровно до того момента, когда осталась одна.

Вот тогда меня прорвало. Даже сейчас я ощущаю ту боль в груди, словно пулю я пустила не в своего жениха, а в себя.

— Нина, — заглядывает Толя, когда все уже ушли. — Там твоя Женя меня атакует.

Я смеюсь, быстро стерев слезу, и беру сумочку. А оттуда начинает жужжать телефон.

Обуваю зимние ботинки, достаю свой самсунг. Замираю, прочитав несколько слов с незнакомого номера. Потом снова. И снова. Словно каждая буква клеймо, выжженное на коже.

«Мне понравилось смотреть, как ты умираешь».