Роман Чудовищное предложение глава Глава 23

В Нью-Йорке много больниц, но когда я называл водителю адрес именно этой клиники, не рассчитывал, что у нее будет “психический” уклон, хотя Донован говорил о чем-то таком.

– Это что, психушка? – почему-то спросил у Кевина я, на что шофер, сверившись с навигатором, прочел полное название клиники:

– “Центр реабилитации пациентов с тяжелыми нервными потрясениями”. Скорее, это санаторий, – неуверенно ответил водитель. – Не похоже это на мозгоправку.

И тут я был вынужден с ним согласиться. Центр располагался в приличном районе на окраине города, имел собственный парк, несколько корпусов в современном стиле и явно заоблачный ценник на лечение.

Что там говорил Томас? Моника пострадала в аварии? Кто знает, может, она там головой стукнулась. Мне ведь никто не уточнял ее диагноз.

– Хорошо, жди меня здесь, – приказал я водителю, а сам вышел и двинулся к центральному зданию клиники.

Там на стойке регистрации сообщил приветливой медсестре свое имя, и она тут же оживилась:

– Да, вас уже ожидают, мисс Харрис. На пятом этаже в палате люкс. Мне проводить вас?

– Нет, думаю, я найду дорогу, – отказался я, лишь уточнив направление, в котором идти.

Надо же. Люкс. Мои губы невольно сжались в тонкую полоску, и всю дорогу до лифтов я раздумывал над тем, что когда в приюте у меня не было ничего, у этих людей всегда были свои “люксы”. От этой мысли все внутри сжималось от ненависти к моей “потенциальной семье”, причем я не понимал одного: зачем сейчас понадобился? Томасу явно не нужен брат, а Моника Зейн успешно нашла замену своему сыну. Так почему сейчас? С чего вдруг совесть проснулась?

Двери лифта разверзлись передо мной, являя вид на огромный холл; каждый шаг по нему отдавался эхом, а воздух был так стерилен, что я даже задумался, туда ли попал. Этаж казался необитаемым, и я уже решил вернуться обратно к стойке ресепшен, когда меня кто-то окликнул сзади:

– Мистер Харрис?

Обернулся и увидел стоящего в конце коридора Томаса, к которому тут же и поспешил.

– Не думал, что вы приедете сюда настолько раньше меня, – сообщил я ему, делая над собой усилие и протягивая руку для приветствия.

Тот несколько рассеянно пожал ладонь и ответил:

– Я тут уже больше получаса, жду вас. Но в моем ожидании нет ничего страшного. – Взгляд Томаса блуждал по панорамному стеклу одной из палат. – Страшно ее видеть такой…

Невольная дрожь обняла мое тело, когда я понял, кто лежит за стеклом. Шаг вперед, и я увидел то, на что все это время смотрел Томас.

К горлу подкатил ком. Я ожидал чего угодно, но это было как удар под дых…

Моника Зейн – седовласая, исхудавшая женщина с бледными губами, болезненно острыми скулами и выражением пустоты в поблекших голубых глазах. Она сидела в кресле-качалке и казалась легкой, как перышко – настолько тонкими были запястья и шея… Женщина не видела нас, это было очевидно. Ее бессмысленный, отрешенный взгляд был направлен в пустоту, а на лицо тенью набегал страх, и тогда она вжимала голову в плечи и жмурилась. По ее телу шла волна дрожи. Спустя миг тонкие пальцы стискивала в кулачки, и снова осторожно открывала глаза.

Это выглядело настолько жутко, что у меня воздух с трудом пробивался в горло.

Но самое неожиданное и даже мистическое случилось, когда отвел от нее взгляд. Просто хотел посмотреть, что за палату ей выделили, и… увидел у кровати на тумбочке игрушечного медведя.

Точнее медведицу.

То, что это та самая девочка Тедди из пары к игрушке, которую я купил Одри, стало понятно сразу. Их объединяла одинаковая ленточка на шее. Хотя… только ли ленточка?

Я снова посмотрел на Монику Зейн. Женщина беззвучно всхлипнула, по ее лицу полились слезы, и я вдруг отчетливо понял, что плачет она, а больно становится мне. Но такого быть не должно! Она ведь мне никто!

– Что с ней? Если ей так плохо, то почему не дадут обезболивающие? – обвинительно спросил я у Томаса.

– От ее боли нет лекарств. Мы с Клаусом кое-что скрыли от вас, мистер Харрис. В аварии моя тетушка пострадала не только физически, но и получила сильную травму головы, из-за которой возникла сильнейшая амнезия. Моника не помнит последние тридцать лет своей жизни. Ее крайние воспоминания о том, как приезжает в дом своих родителей беременная вами, а дальше провал… Понимаете ли, она родила вас не от мистера Зейна… Мы пытались рассказать ей правду, с ней говорили десятки психологов, но она отказывается воспринимать случившееся как реальность. Точнее, эта реальность ее убивает… Потому что в воспоминаниях ей двадцать два и она носит ребенка от любимого человека, а сейчас из зеркала на нее смотрит пожилая леди, которая бросила собственного сына, вышла замуж за того, кого навязали родители, и у которой нет никого.

Ком в моем горле стал невыносимо огромным. Потому как я начинал медленно осознавать всю ситуацию, ужасающую и в то же время рвущую душу на части.

– Томас, вы говорили, что заменили ей сына…

– Она этого не помнит. Для нее я всего лишь незнакомец, представившийся племянником.

– А я тогда буду чем лучше? – не отрывая взгляда от женщины в палате, прошептал я.

– Вы ее сын. Психологи считают, что ваше появление должно благотворно сказаться на здоровье Моники, а ваш возраст и осознание, что прошло уже тридцать лет, должно помочь ей вернуть память. Вот почему я попросил вас в нашу первую встречу быть с ней адекватным.

Я покачал головой и отступил на шаг назад.

– Вы могли нанять актера! – почти прошипел я.

– Это была моя первая мысль. Но обман потом бы вскрылся, да и материнское сердце… Его ведь не обманешь. Вам всего лишь стоит быть с ней приветливым.

И я вновь сделал шаг назад.

Томас просил меня о невозможном. Я приехал сюда за прядью волос, надеялся на короткий разговор с адекватной женщиной, которая осознавала все свои поступки, но вместо этого я видел сломанную девчонку в теле старухи.

И все, к чему вел Томас – просто побыть хорошим сыном, хотя бы поиграть в него.

– Нет, – отрезал я. – На такое я не подписывался. Это слишком.

Что именно “слишком” я не мог сформулировать, но одно понял точно: в палату к Монике Зейн не войду.

Не смогу, и все тут.

– Лечите вашу тетушку без меня, – коротко бросил Томасу. – Скорейшего возвращения памяти ей. Быть может, потом и поговорим.