Роман Беременность на сдачу глава Глава 29

Две недели я провожу в состоянии прострации. Мне абсолютно наплевать на все, что происходит вокруг, на слова Матвея и на его поступки. Мы встречаемся только за столом и едим в полной тишине, иногда сталкиваемся в тренажерном зале, когда я решаю походить на беговой дорожке.

Матвей сдерживает слово и разрешает мне видеться с подругами. Ира возмущена до предела, а Света находится в глубоком шоке сразу после моего рассказа о контракте. Обе недовольны и не понимают, почему я подписала бумагу и не попыталась сбежать.

— Ты с ума сошла? — Ира выкатывает глаза и смотрит на меня на как ненормальную.

— У меня был выбор? — раздраженно спрашиваю в ответ.

— Ты же хотела сбежать, — уже более спокойно говорит Ирка.

— Напомнить, чем все это закончилось?

Ира замолкает и тяжело смотрит на меня, после чего ее взгляд теплеет и она предлагает заказать обед. Официант уходит, а я предполагаю новую волну обсуждения, но ее не следует. Вместо этого Ирка рассказывает, что безумно устала, а Светка сообщает о новом мужчине, с которым познакомилась совсем недавно. Они отвлекают меня от размышлений о предстоящей росписи.

— А как вы поженитесь? У вас будет свадьба или просто роспись? — интересуется Света за поеданием десерта.

— Какая свадьба, Свет? — удивленно смотрю на подругу. — Я вообще сомневаюсь, что дело дойдет до росписи.

— Но ты же подписала контракт? — уточняет Ира.

— Подписала, — киваю головой я.

— Ну, значит, у вас будет роспись, — уверенно заявляет Ира, после чего глубоко вздыхает и спрашивает: — Ты уверена?

— В чем, Ира? Единственное, в чем я уверена, — это моя беременность. Все остальное какой-то жуткий фарс, я до сих пор не верю, что это происходит.

Ира кивает, и остаток времени мы молча поглощаем десерт, после прощаемся и расходимся. Напоследок подруга говорит, что все еще готова помочь, но для этого мне необходимо не ставить подпись в ЗАГСе. Я благодарю ее и обещаю подумать, но знаю, что ничего не буду делать, как бы Ира меня ни убеждала, что они помогут с детьми, что не позволят забрать моего ребенка. Я не могу рисковать.

После встречи с подругами возвращаться домой не хочется, и я прошу Арсения отвезти меня в парк, а лучше в какой-нибудь музей. Водитель привозит меня в картинную галерею. Я здесь уже была, но не прочь приобщиться к прекрасному еще раз. В галерее я провожу довольно много времени, поэтому домой возвращаюсь под вечер, принимаю душ, переодеваюсь и спускаюсь к ужину.

За две недели у нас устоялся четкий распорядок: ровно в семь вечера я спускаюсь к ужину, нам накрывают стол, и мы едим. В полной тишине. На этот раз все происходит так же, но Матвей решает поговорить и рассказать, что у нас будет свадьба и мне нужно выбрать платье.

— Зачем этот фарс? — тут же интересуюсь.

— Это не фарс, Вероника. Для окружающих мы семья. Настоящая. И рассказы о том, как мы познакомились, тоже будут. Я известный доктор, и моя женитьба не может пройти мимо прессы, поэтому советую тебе подумать над романтической первой встречей, — рассказывает Матвей между поглощением пищи и вина.

— Мне? — удивленно смотрю на него.

— Ну не я же буду с придыханием рассказывать о том, как влюбился в тебя с первого взгляда, — с насмешкой говорит Матвей и отпивает вино из бокала.

— Я не собираюсь ничего рассказывать! — уверенно заявляю я, а после замираю, потому что чувствую его… первый толчок малыша.

Я удивленно распахиваю глаза и прикладываю руку к животу, ощущая ладошкой едва ощутимые толчки. Я, наверное, улыбаюсь как дура, но мне совершенно плевать на все. И на предстоящую свадьбу, и на то, как Матвей себя ведет. Сейчас важен только малыш. То, как легонько он толкается внутри меня. Я впервые в жизни чувствую эти движения, и на глаза наворачиваются слезы от осознания, что я все же смогла.

— Что такое? — слышу обеспокоенный голос Матвея. — Болит, колет – что, Ника? — Он отбрасывает приборы, отодвигает стул и направляется ко мне. Подходит ближе и опускается на корточки рядом, всматриваясь в мое лицо. — Что случилось?

— Малыш… — говорю с замиранием сердца. — Я почувствовала толчки.

Его рука уверенно накрывает мою, лежащую на животе. Он легонько сжимает мои пальцы, а после смелеет и проводит ладонью по животу, будто изучая. Легонько перебирает ткань свитера и уводит руку вниз, поднимая одежду и касаясь моей оголенной кожи.

Этот первый момент нежности я, наверное, запомню на всю жизнь. И мужчину напротив, который так легко и бережно касается моего живота, тоже. Я не могу воспринимать его как жестокого деспота, которому нет дела до чужих эмоций, потому что все его чувства написаны на лице. Пока его взгляд устремлен на мой живот, я могу со спокойной душой рассмотреть его.

Он меняется за секунды. Из вечно жесткой, будто нарисованной маски его лицо превращается в смесь нежности и страдания. Я улавливаю его нахмуренные брови, улыбку, которая едва заметно трогает уголки губ, а еще то, как разглаживаются морщинки вокруг его глаз. Он безумно красивый мужчина. И сейчас, когда его рука находится на моем оголенном животе, а на лице застыла надежда почувствовать толчок, я вижу этого мужчину насквозь.

Возможно, не так хорошо, как мне хотелось бы, возможно, я рисую себе картинку, но не может человек, лишенный эмоций, так реагировать на толчки ребенка, к тому же…

Я только сейчас понимаю, что толкается не его ребенок, что по срокам движения второго малыша будут ощутимы приблизительно через месяц. Я порываюсь спросить, помнит ли об этом Матвей, но, когда его губы касаются кожи на моем животе, а затем я чувствую едва ощутимое касание его щетины, замираю и пытаюсь осознать то, что происходит.

К сожалению, Матвей молчит, и единственное, что нарушает нашу тишину, — мое едва ощутимое дыхание и его шумные вдохи-выдохи. Я вздрагиваю, когда мужчина поднимает голову и смотрит на меня, когда его взгляд теплеет, а рука, мирно лежащая на животе, тянется к талии. Я замираю и жду, сама не знаю чего, но его взгляд меняется. Вместо нежности и чего-то еще, что я никак не могла рассмотреть из-за волнения, я вижу там раздражение и злость.

— Я очень рад, что это произошло, — нарушает он тишину. — Сообщишь, когда почувствуешь моего ребенка, — он делает акцент на слове “моего”, и я не выдерживаю. Буравлю его тяжелым взглядом и выдаю то, что вертится на языке:

— Лучше бы ты молчал, Матвей… лучше бы молчал.